158182 (Вперёд, к Платону! Все пороки антисубстанциализма), страница 4

§ 3. Омонимы понятий, или кто заблудился в трёх соснах

Путаница с понятиями в философии диалектического субстанциализма возникает уже по той причине, что заимствованы они из естественного языка, но наделены новым, совершенно иным содержанием. Становление философии выглядело с этой стороны как производство омонимов. Видимо впервые слово «философ», как любитель мудрости, ввёл Гераклит. Он учил, что «природа любит таиться» [166, с. 147]. Философия, как любовь к мудрости, область крайне широкая, охватывающая все сферы человеческой деятельности. Но философия в таком широком смысле слова - это не наука, а обыденное и, как надеются, правильное мнение. Сомнительность такого статуса философии поняли уже древние греки, давшие свою критику мира мнения. В противовес последнему они сформировали категории философии в узком смысле слова и назвали её учением о разуме, или диалектикой. Понятия философии в широком смысле слова и понятия учения о разуме (диалектические). оказались схожими терминологически, но различными по своему содержанию, то есть омонимами. Эмпирически ориентированные теоретики не поняли этого обстоятельства и видели в действительной философии оппонента, а потому на протяжении тысячелетий пытаются бороться с ней. ХХ век не исключение в силу чего на повестку дня ставится давным-давно решённый вопрос: что такое философия? [182, с. 121 - 137; 125, с. 78 - 94].

Принципиально важными являются категории бытия, существования и сущего. История использования этих категорий - история толкования и переистолкования их [48; 51; 52; 181; и др.]. В результате, одним и тем же названием обозначаются совершенно различные явления или сущности. Помимо философских категорий «бытие», «существование» и «сущее» используются аналогичные слова обыденной речи, отражающие эмпирический мир. Без этих последних не обойтись при изложении концепции, всегда требующей некоторого образного представления. Но первые и вторые, как мы уже выяснили, омонимы. Беда ещё в том, что многие философы принципиально не хотят обращать на это внимания, загипнотизированные одним названием. Соответственно, создатели концепций полагают, что уже сама древность использования понятия придаёт существенный научный вес совершенно новой концепции. Путаницы можно было бы не допускать, но ситуация усложняется тем, что наряду с дифференциацией терминологически схожих понятий философии и обыденной речи уже в Древней Греции намечается и обратная тенденция (особенно в механистических и метафизических концепциях) - лишить специфики философию и вернуть её понятия в лоно обыденной речи, не различать их содержание. Вплоть до ХХ века усилия, направленные на отождествление объективной реальности и эмпирического мира не ослабевали. Метафизика всегда была эклектикой, впитывающей в себя философскую проблематику и опирающейся на эмпирически обусловленные индуктивные понятия и умозаключения.

Избежать путаницы с омонимами можно без особого труда, если сконцентрировать внимание на денотате понятия, то есть на том, что оно обозначает в реальности. Если оно обозначает различные объекты или сущности, то не нужно ломать себе голову, а сразу прийти к заключению, что имеем дело с омонимами. В истории философии то и дело возникают курьёзы: автор новой концепции, выделивший какую-либо новую сферу исследований, называет её объекты бытиём, существованием и т.п. и не утруждает себя анализом сопоставления денотатов, а просто отрицает правильность прежних значений этих понятий. Вот и осталась классическая философия без объективной критики, незавершённой, а завершение могла осуществить только критика денотатов её понятий. То, что называет критикой неклассическая философия, больше похоже на детский лепет или на нездравомыслие. Современная философия всё больше и больше превращается в образец массовой культуры, хорошо вписываясь в общий кризис общественных институтов.

Исторически первичным значением, денотатом понятия бытия была именно субстанция. Не случайно момент кристаллизации категории бытия - в поэме Парменида - Гегель (последовательный продолжатель диалектического субстанциализма) назвал началом философии. Несмотря на непрерывные попытки пересмотра этой, начатой элеатами, традиции, вначале древнегреческими атомистами, затем в первые века христианства, они не привели в то время к созданию альтернативной онтологии. Так античная философия на многие столетия определила общий характер понимания бытия. Этот подход оказался определяющим для философии не только эпохи эллинизма и средних веков, но сохранился вплоть до ХVII и начала ХVIII веков [51, с. 337]. Ни номинализм ХIII - ХIV веков, ни английский эмпиризм ХVII - ХVIII веков, ни трансцендентализм Канта, напрочь оторвавший явления от вещей в себе, ни немецкий мистицизм (начиная с Экхарта и кончая эпохой реформации) не могли последовательно разрушить логический строй субстанциализма. Не могли они обосновать и новой онтологии. С ХVII и до начала ХIХ века диалектика в лице крупных её представителей (Декарт, Спиноза, Лейбниц, Фихте, Гегель) отождествляла бытие и субстанцию, хотя понятие бытия нередко уже стало употребляться в обыденном (нефилософском) его значении. И только в послегегелевский период философия начинает эмпирически трансформироваться и освобождаться от понятия субстанции или изменять её денотат (как, например, в марксистской философии).

Поздний Шеллинг и Шопенгауэр противопоставили Гегелю волюнтаристскую концепцию бытия, а экзистенциализм совершенно радикально изменил смысл этого понятия. По существу дела это было не противопоставление, ибо против не было ничего (вся критика била мимо цели), была просто иная область исследования, иной объект анализа, а соответственно, и иной логический аппарат. Правда, в иррационализме от идеи субстанции отказались вполне последовательно и логично (субъективная реальность - не субстанция)! Но введение в обиход массы омонимов бытия сильно запутало ситуацию, особенно в связи с тем, что к этим омонимам стали цеплять различные атрибуты субстанции и диалектики (денотатом бытия стал субстанциально-эмпирический кентавр - эклектика).

Понятия «сущее», «сущность», «существование», «субстанция» - производны от «бытия» и это обстоятельство вызывает нередко затруднение в их исторической трактовке. Особая путаница возникает с такими противоположностями как бытие и существование или сущность и существование. Так, А.А. Исаев, выражая распространённое мнение, утверждает, что «на протяжении всей истории философии данные понятия чётко не разграничивались, а порой и отождествлялись» [97, с. 3]. В отношении понятия существования, как понятия, ситуация действительно такова, однако в отношении его денотата она проще. Исторически оно противопоставлялось бытию (субстанции). Уже у софистов оно отражается в мире мнения как произвольно изменяющееся [215, с. 23]. Хотя категория существования устойчиво не употреблялась древними греками, за ней всё-таки сохранялось значение противоположное субстанциальному как нечто неустойчивое, текучее (вещественно-телесный мир).

Возникновение диалектики Платона внесло сумятицу в умы исследователей, что особенно сильно проявилось в средние века. В диалектике существование имеет совсем иной денотат, нежели в метафизике или обыденной логике. В диалектической логике бытие и существование как тезис и антитезис совпадают и ничего кроме субстанции денотатом не имеют. Гегель особо подчёркивал связь существования с телесным миром. Однако в его диалектической логике используется иное понятие существования, с иным денотатом и потому он устанавливает закон: «... Существование есть бытие, происшедшее из основания, восстановленное через снятие опосредствования» [65, с. 287]. В отличие от диалектической логики, обыденное эмпирическое, или метафизическое, понятие существования имеет денотатом вещественно-телесный мир (или его объекты), отражаемый, согласно древним грекам, во мнении (понятиях обыденной логики). То обстоятельство, что понятия бытия и существования могут иметь соответствующие омонимы для диалектиков никогда не было секретом. Так, в диалектике Боэция и Фомы Аквинского Бог (сверхчувственное) выступает как тождество этих понятий, но в сотворённом вещественно-телесном мире бытие и существование различаются. В средние века существование преимущественно рассматривалось как атрибут чувственного, эмпирического мира и не имело особого отношения к бытию (исключение составлял Плотин). Схоластка усматривала в дуализме существования и сущности коренную раздвоенность и ущербность природного универсума, снимаемую лишь в Боге [48, с. 166].

В метафизически-механистическом материализме и эмпиризме ХVI - ХVIII веков бытие и существование рассматриваются лишь на примерах вещественно-телесного мира, (мира мнения), а потому, имея его денотатом, закономерным образом сливаются в обыденном языке, превращаясь в синонимы. Зато диалектика стала символом алогизма, так как, с одной стороны, требовала по платоновски отличать существование от сущности, а с другой - обнаруживала в них тождество противоположностей. То обстоятельство, что речь шла об омонимах, эмпирически ориентированные исследователи либо игнорировали, либо просто не понимали. Более того, как показывает марксистски ориентированная «Философская энциклопедия» и немарксистски ориентированная «Новая философская энциклопедия», интереса к этой существенной разнице в ХХ веке не было. Как это ни обидно звучит, но этот век из истории философии можно вычеркнуть безболезненно. В конце его входят в обиход как бы подводящие итог бессмыслице схемы соотношения бытия, существования и реальности, не имеющие ничего общего с историей философии и диалектикой [141, с. 13]. Правда, нужно заметить, что экзистенциализм, как проявление эмпиризма (хотя и мистико-иррационалистического толка) принял название полностью соответствующее его сути, в отличие от марксистского «диалектического материализма», не имеющего с диалектической логикой ничего общего.

Несколько слов о сущем. В отношении этой категории можно согласиться с А.П. Огурцовым, что, с одной стороны, её считают «фундаментальной категорией философского дискурса», а с другой - смысл её в истории философии довольно часто менялся [181]. Её применяют для обозначения всего существующего (совокупность проявлений бытия), любой вещи, субъекта, сущности, онтологического абсолюта (бытия, субстанции) и даже бытия глагола-связки «есть». Не случайно уже Аристотель «рассматривая различные значения имени “сущее”, переводит это различие из онтологического в полисемантичность языка, коль скоро нет единого рода «сущее», обусловливающего однозначность имени» [181, с. 676]. В средневековой схоластике предпринимались попытки придать онтологическое различие бытию и сущему, но так как денотата, отличного от бытия и существования определить не удалось, то номиналисты (главным образом Д. Скот и В. Оккам) без особого труда доказали несостоятельность этого различения. Скотистское понятие «этости» означало, что бытие свелось к сущему, то есть к вещи, предмету (был установлен конкретный денотат, но только в области вещественно-предметного знания).

Вся история философии до последнего времени пользуется этим понятием, употребляя его в самых различных значениях, но так как общего денотата этой категории не выделено до сих пор, нужно признать правоту Аристотеля и использовать его как полисемантическое понятие обыденного языка (а в философии разумнее вообще от него отказаться как от засоряющего язык). Понятно, что, например, М. Хайдеггер напрасно тратил время и усилия на то, чтобы подвергнуть критике прежнюю метафизику, якобы отождествлявшую бытие с сущим (онтическим).

Категории бытия, существования и сущего являются отправной точкой доктрины экзистенциализма. Хотя экзистенциалисты напрочь отмежёвываются от классического значения этих понятий, они его не могут отменить по той простой причине, что имеют дело с иными денотатами. Но это означает и то, что критиковать классическую философию с позиций экзистенциализма совершенно неправомерно и бессмысленно. Зато своё мнение в отношении эмпиризма диалектика высказала уже устами древних греков. Экзистенциализм занял область исследования ещё две с половиной тысячи лет назад вычеркнутую из философии.

Древние греки выделили разум и противопоставили ему «мнение». В наши дни их интеллекту можно только позавидовать. Все исторические попытки из этой области мнения «выжать» нечто сравнимое с разумом сегодня обозначают рациональностью. Механически же сопоставляя эти попытки, как об открытии говорят про гипотезу об исторических формах рациональности [183]. Из омонимов пытаются создать общую теорию и высказывают искреннее удивление по поводу того, что такая общая теория не получается. Выход, естественно, находят в иррационализме и мистицизме.

В сущности надуманная идея исторических форм рациональности оказала негативное влияние на, казалось бы, не столь сложную, но архиважную проблему соотношения рассудка и разума. Из ясной она превратилась в неясную [246, с. 15]. Н.С. Автономова точно заметила: «Специфической чертой конкретно-исторической ситуации, в которой оказалось соотношение рассудочного и разумного в последнее время, является уход недиалектической мысли в тупиковые для решения проблемы рациональности ситуации» [4, с. 7 - 8].

На протяжении двух с половиной тысячелетий проблема рациональности, а точнее, разумного знания, считалась классической, устоявшейся, «вечной проблемой». Разумное сопоставлялось с рассудочным опытным знанием, полученным в чувственной практике (категорию разума наряду с рассудком выделял уже Платон [191, c. 319 - 320]). В одних учениях оно резко противопоставлялось последнему (которое объявлялось неистинным, знанием «по мнению»), в других - намечались попытки их объединения. Нередко эти подходы циклически сменяли друг друга. В случаях объединения различие между рассудочным и разумным затушевывалось, стиралось вплоть до объявления его псевдопроблемой. На ХХ век выпала именно эта часть цикла в решении вопроса о соотношении разума и рассудка. Их объединили в общую проблему, проблему рациональности вообще, а эту последнюю разделили на несколько видов рациональности, главные из которых следующие: 1) рациональность классической философии; 2) рациональность методологического анализа науки (её саму делят на исторические виды); 3) рациональность социологии и культурологии. Но вскоре заговорили о кризисе идеи рациональности и её принципиальной неразрешимости.

Дело в том, что фактически никакой проблемы рациональности и не обсуждалось, ибо она оказалась подменённой анализом вербального, словесного. Именно поэтому её пытаются решать обращаясь не к истории отношения разумного и эмпирического, а к этимологии слова, сравнивая его различные смыслы и значения [203; 248] (так называемые семантико-терминологические трудности [248, c. 6]). Смыслов оказалось достаточно много и различных, в силу чего идея единой рациональности ныне повсеместно отвергается [5, c. 56]. Фантомность, постоянное ускользание самой проблемы порой и истолковывается как её отсутствие. Но до чего же она упрощается, когда речь заходит о денотате понятия, просто диву даёшься как философы искусно обходят этот приём никем ещё не опровергнутый и не охаянный. Не важно, каким термином мы пользуемся, важна только та предметная область, которую он обозначает. Не следует бояться кучи синонимов, гораздо опаснее куча омонимов, которая позволяет исследователю себя же обвести вокруг пальца.

Сегодня в литературе по проблеме рациональности, какого вопроса ни коснись, либо имеем дело с обсуждением рационального, либо иррационального, а нерациональное, неразумное вербальное практически исчезло. У Платона рассудок и разум - это две различные, несхожие «способности души»: рассудок познаёт всё земное и конечное (математику и частную науку), а интуитивный разум - абсолютное, бесконечное, божественное. Разумное познаётся при помощи интеллектуальной интуиции, а рассудочное – чувственно [151]. Между ними нет ничего общего, ничего, что могло бы их сблизить или объединить. Параллельно этому представлению о соотношении рассудочного и разумного в рамках диалектики тождества противоположностей развивается прямо противоположное - о единстве и даже тождестве разума и рассудка. Разум есть объединение рассудочных противоположностей, он «схватывает» единство противоположностей, которые рассудок разводит в стороны. Противоречие это прояснил и уточнил Гегель, выделив два диаметрально противоположных типа рассудка и резко противопоставив их друг другу (марксистская традиция их обычно обозначает как интуитивный рассудок и созерцательный [4, c. 83], но в то же время в таком выделении видит дефект, несовершенство гегелевской логики [102, c. 216 - 331; 175; 87; 4, c. 78 - 85; 42, с. 73 - 78; и др.], обвиняя её в неясности позиций). Первый вид - рассудок, являющийся диалектическим антитезисом разума (а потому и совпадающий с ним) – интуитивный рассудок разума. Он обладает всеобщностью разума и не может быть получен в обобщающем абстрагировании. Второй вид - рассудок обыденного мышления – индуктивный по происхождению. Последний не является антитезисом разума ни при каких условиях. Оба вида рассудка всего лишь омонимы, но в современной философии эмпиризма и то, и другое всего лишь виды рациональности (разума).

Кризисные явления в современной западной культуре обычно связывают с распадом классического идеала рациональности. Но эти кризисные явления имеют скорее обратное объяснение. Они связаны с утерей критериев выявления действительного идеала рациональности, с беспомощными попытками обнаружить его в ворохе философских работ, накопившихся за два с половиной тыcячелетия. Такой критерий, как тождество противоположностей, реализующееся лишь в сфере субстанции, эмпирически ориентированная мысль либо игнорирует, либо подвергает критике, превратно (доплатоновски!) представляя себе субстанцию как некую «подложку» вещей.

§ 4. Формальная логика