Ганнибал.Восхождение (947266), страница 24

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 24)

Вентиляционные трубы, выходящие на палубу, были открыты. Из одной из них донесся вскрик. В нижнем иллюминаторе мелькнуло женское лицо, искаженное страхом и болью, щека прижалась к стеклу, но тут же чья‑то огромная ладонь оттолкнула ее и задернула занавеску. Никто ничего не заметил.

Легкий туман окутывал сияющим ореолом горящие в бухточке фонари, но прямо вверху светилось несколько звездочек. Слишком слабых и слишком размытых, чтобы что‑то по ним прочесть.

Выше по берегу, на дороге охранник у ворот посветил фонариком внутрь фургона с маркировкой на борту "Восточного кафе", узнал Петраса Кольнаса в лицо и махнул ему, разрешая въехать на стоянку в огороженном колючей проволокой дворе.

Кольнас быстро прошел через склад, где рабочий закрашивал фирменные надписи на ящиках с бытовой техникой.

Склад был забит ящиками, и Кольнасу пришлось лавировать между ними, чтобы выбраться на берег.

Рядом с плавучим домом, возле сходней сидел охранник – за столом, сделанным из деревянного ящика. Он ел сосиску, разрезая ее карманным ножом, и одновременно курил. Он вытер руки носовым платком, чтобы охлопать и ощупать пришельца, но потом узнал Кольнаса и кивком разрешил ему идти дальше.

Кольнас нечасто встречался с остальными, он жил сам по себе, все время топчась на кухне своего ресторанчика с плошкой и вилкой в руках, дегустируя все, что там готовилось. После войны он поднабрал вес.

Жигмас Милко, как и раньше тощий, впустил его в каюту.

Владис Грутас сидел на обитой кожей кушетке. Женщина с царапиной на щеке делала ему педикюр. Она выглядела очень запуганной и была слишком стара, чтобы пользоваться спросом у клиентов. Грутас поднял взгляд. На лице его было приятное и открытое выражение, что частенько являлось признаком раздражения. Капитан за штурманским столом играл в карты с толстенным типом бандитской внешности по имени Мюллер, бывшим эсэсовцем из бригады Дирлевангера⁶², чьи лагерные татуировки покрывали всю шею и руки, скрываясь из виду в рукавах. Когда Грутас бросил на игроков взгляд своих бледно‑голубых глаз, они тут же сложили карты и убрались из каюты.

Кольнас не стал тратить времени на приветствия.

– Медальон Дортлиха был вставлен у него между зубами. Отличная немецкая нержавеющая сталь – ничего с ней не сделалось, не расплавилась и не сгорела. Этот мальчик нашел и твой медальон, и Милко, и Гренца.

– Ты ж еще четыре года назад приказал Дортлиху отыскать их в охотничьем домике! – заметил Милко.

– Он там, видать, просто вилкой поковырялся, ленивый подонок, – сказал Грутас. Он оттолкнул женщину ногой, даже не взглянув на нее, и она поспешно вышла из каюты.

– И где он теперь, этот поганый недоросток, что прикончил Дортлиха? – спросил Милко.

Кольнас пожал плечами:

– Он студент, из Парижа. Не знаю, как он получил визу. Он воспользовался ею, чтобы въехать в страну. О его выезде никакой информации нет. Они не знают, где он.

– Что, если он пойдет в полицию? – спросил Кольнас.

– С чем он туда пойдет? – возразил Грутас. – С детскими воспоминаниями, с детскими ночными кошмарами и со старыми солдатскими медальонами?

– Дортлих мог ему сказать, как связывался со мной по телефону, чтобы держать связь с тобой, – предположил Кольнас.

Грутас пожал плечами:

– Мальчик, видимо, постарается нам навредить.

– Навредить?! – фыркнул Милко. – Надо сказать, он уже вполне достаточно навредил Дортлиху. Убить Дортлиха было, наверное, не слишком легко; видимо, он стрелял ему в спину.

– Иванов из посольства мне кое‑чем обязан, – сказал Грутас. – Посольская служба безопасности непременно выследит нашего маленького Ганнибала, а мы уж сделаем все остальное. Так что Кольнасу не о чем волноваться.

Откуда‑то из трюма донеслись приглушенные крики и звуки ударов. Мужчины не обратили на это никакого внимания.

– Делами Дортлиха теперь будет заниматься Свенка, – сказал Кольнас, чтобы показать, что он вовсе и не волнуется.

– А он нам нужен? – спросил Милко.

Кольнас пожал плечами:

– Он нам пригодится. Он работал с Дортлихом последние два года. У него все наше добро. Он – единственное звено, связывающее нас с оставленными там картинами. Он отвечает за депортацию и может выявлять подходящих людей из тех, кого отправляют в лагерь для перемещенных лиц в Бремерхафене. А оттуда мы легко можем получить все, что нужно.

Напуганный "Планом Плевена"⁶³, грозившим новым вооружением Германии, Иосиф Сталин стремительно очищал Восточную Европу, осуществляя массовые депортации населения. Битком набитые поезда еженедельно увозили тысячи людей – на смерть в концлагерях Сибири и на жалкое существование в лагерях беженцев на Западе. Доведенные до отчаяния депортированные служили Грутасу прекрасным источником снабжения женщинами и мальчиками. У него были широкие торговые интересы. Поставляемый им морфий был высшего качества – из немецких медицинских запасов. Он поставлял также электрические трансформаторы для продаваемой на черном рынке бытовой техники. Он все время прикидывал в уме, какой ему нужен человеческий товар, чтобы он удовлетворял меняющийся спрос.

Сейчас Грутас снова прикидывал.

– А этот Свенка был на фронте?

Он, как и все остальные, считал, что любой, не замазанный такими же преступлениями на Восточном фронте, как они сами, для них бесполезен.

Кольнас снова пожал плечами:

– Голос по телефону звучит молодо. Дортлих там все приготовил.

– Надо все вывозить прямо сейчас. Продавать еще рано, но вывезти все равно необходимо. Когда он снова будет звонить?

– В пятницу.

– Скажи ему, чтобы начинал действовать.

– Он и сам захочет оттуда убраться. Ему будут нужны бумаги.

– Мы можем переправить его в Рим. Не думаю, что он нам нужен здесь. Можешь обещать ему что угодно, понятно?

– Все эти произведения искусства объявлены в розыск, – заметил Кольнас.

– Возвращайся в свой ресторан, Кольнас. Продолжай бесплатно подкармливать flics⁶⁴, и они в благодарность будут аннулировать твои штрафы за превышение скорости. Когда в следующий раз соберешься сюда, чтобы поплакаться, прихвати с собой пирожных.

– Он справится, – сказал Грутас Милко, когда Кольнас уехал.

– Надеюсь, – ответил Милко. – Мне неохота возиться с его рестораном.

* * *

– Дитер! Где этот Дитер? – Грутас грохнул кулаком в дверь каюты на нижней палубе и распахнул ее.

На койках сидели две испуганные молодые женщины, обе прикованные цепью за запястья к трубчатым рамам коек. Дитер, молодой человек лет двадцати пяти, держал одну из них за волосы, зажав их в кулаке.

– Поцарапаешь им морды, разобьешь губы – цена упадет, – заметил Грутас. – А вот эта сейчас будет моя.

Дитер отпустил волосы женщины и стал копаться у себя в набитых разным барахлом карманах в поисках ключа.

– Ева! – позвал он.

В каюту вошла пожилая женщина и встала у двери.

– Вымой вот эту, и пусть Мюллер отведет ее наверх, – сказал он.

Грутас и Милко прошли через склад и вышли к машине. В отдельном отсеке склада, отгороженном веревкой, стояли ящики с маркировкой "Бытовая техника". Грутас углядел среди них английский холодильник.

– Милко, знаешь, почему англичане пьют теплое пиво? Потому что пользуются холодильниками "Люкас". Это не для меня. Я предпочитаю "Келвинейтор", "Фриджидэр", "Магнавокс", "Кертис‑Мэтис". Мне нужно все американское. – Грутас поднял крышку рояля и взял несколько нот. – Это только для борделя годится. Мне такое не нужно. Кольнас нашел мне "Бозендорфер". Самый лучший. Забери его из Парижа, Милко... когда покончишь с другим делом.

47

Прекрасно зная, что он не появится, пока не соскребет с себя всю грязь и не приведет себя в порядок, она ждала в его комнате. Он никогда не приглашал ее сюда, и она не совала сюда нос. Она осмотрела рисунки на стенах, анатомические наброски и зарисовки, что заполняли половину комнаты. Она легла на его кровать в другой половине комнаты, безупречно‑японской, прямо под свесом крыши. На маленькой полке лицом к кровати стояла картина в рамке, прикрытая шелковой салфеткой с вышитыми на ней летящими в ночи цаплями. Лежа на боку, леди Мурасаки протянула руку и подняла шелк. Он закрывал великолепный рисунок, изображавший ее самое – обнаженной, в ванне замка, – карандаш и мелок, чуть подкрашенные пастелью. Рисунок был подписан символом "вечность восемью взмахами кисти" и японскими иероглифами "травяного писания", не совсем точно означавшими "цветок на воде".

Она долго смотрела на него, потом прикрыла шелком и закрыла глаза. На память ей пришли строки из поэмы Ёсано Акико⁶⁵:

Средь звуков, что мой кото издает,

Есть звук один, таинственный, чудесный.

Он из глубин души моей исходит.

На второй день, вскоре после рассвета, она услышала шаги на лестнице. Щелкнул ключ в замке, и Ганнибал предстал перед ней, усталый и взъерошенный, с рюкзаком в руке.

Леди Мурасаки уже встала.

– Ганнибал, я хочу слышать твое сердце, – сказала она. – Сердце Роберта уже замолкло. Твое сердце остановилось в моем сне. – Она подошла к нему и приложила ухо к его груди. – От тебя пахнет дымом и кровью.

– А от вас пахнет жасмином и зеленым чаем. От вас пахнет миром.

– Ты ранен?

– Нет.

Ее лицо прижималось к груди Ганнибала, там, где висели солдатские медальоны. Она вытащила их из ворота его рубашки.

– Ты снял их с мертвых?

– Каких мертвых вы имеете в виду?

– Советская полиция знает, кто ты. Ко мне приходил инспектор Попиль. Если ты пойдешь прямо к нему, он тебе поможет.

– Эти люди еще не умерли. Они очень даже живы.

– Они во Франции? Тогда сдай их инспектору Попилю.

– Сдать их французской полиции? Зачем? – Он покачал головой. – Завтра воскресенье – правильно?

– Да, воскресенье.

– Поедемте завтра вместе со мной. Я за вами зайду. Я хочу, чтобы вы вместе со мной взглянули на одного зверя, и тогда вы сами скажете, следует ли ему бояться французской полиции.

– Но инспектор Попиль...

– Когда встретите инспектора Попиля, скажите ему, что у меня есть для него письмо. – И Ганнибал покивал ей.

– Где ты моешься?

– В лаборатории, под пожарным краном, – ответил он. – Как раз туда я сейчас и отправлюсь.

– Поесть не хочешь?

– Нет, спасибо.

– Тогда поспи, – сказала она. – Я поеду с тобой завтра. И послезавтра, и послепослезавтра...

48

Мотоцикл Ганнибала Лектера был двухцилиндровый "БМВ", брошенный отступавшими немецкими войсками. Он был перекрашен в сплошной черный цвет, имел низкий руль и заднее сиденье для пассажира. Леди Мурасаки ехала позади него, в своей головной повязке и сапогах чем‑то напоминая парижского апаша. Она прижималась к спине Ганнибала, легко сжимая ему ладонями ребра.

Ночью прошел дождь, и мостовая теперь, под лучами утреннего солнца, была чистая и сухая, мотоцикл хорошо держал асфальт, даже когда они наклонялись на поворотах, мчась сквозь лес Фонтенбло и пересекая поочередно тени от деревьев и залитые солнцем участки дороги. Воздух, бьющий в лицо, был прохладным в низинах и теплым на открытых местах.

Угол наклона на поворотах гораздо сильнее чувствуется на заднем сиденье мотоцикла, и Ганнибал ощущал ее позади себя и первые несколько миль старался снижать скорость, но потом она сама вошла во вкус, лишние пять градусов наклона уже не казались ей чрезмерными, она как бы слилась с ним, и они продолжали мчаться вперед через лес. Миновали живую изгородь из жимолости, воздух вокруг нее был таким сладким на вкус, что она даже ощутила его на губах. Вкус разогретого асфальта и жимолости.

"Восточное кафе" расположено на западном берегу Сены примерно в полумиле от города Фонтенбло. От него открывается приятный вид на лес на противоположном берегу. Мотор мотоцикла замолк и начал пощелкивать, остывая. Возле входа на открытую террасу кафе стояла вольера, в ней порхали овсянки – владелец тайно специализировался на блюдах из этой птички. Законы, запрещающие использование овсянок в качестве жаркого, то издавались, то отменялись, в меню же они фигурировали как жаворонки. Овсянка – замечательная певчая птичка. Вот и сейчас они пели, наслаждаясь солнечным днем.

Характеристики

Список файлов книги