Андрей Федоров Путь Блока драматурга (866392), страница 5
Текст из файла (страница 5)
двумя разными началами в речи персонажей: высокие, романтически приподнятые
слова и образы в монологах и репликах Пьеро, Арлекина, масок да и "мистиков"
наталкиваются то и дело на свою противоположность - на выступления
гротескно-комического "автора", беспомощно критикующего, но и разрушающего
любовно-романтическую тему, применяющего к ней масштаб обыденности,
комментирующего ее тривиально-прозаически.
В "Балаганчике" все как будто взято под сомнение: и театрик,
исчезнувший на глазах у зрителя ("Все декорации взвиваются и улетают вверх.
Маски разбегаются"), и жизнь, которой за пределами театрика не оказалось, а
также и сама мысль о призрачности, иллюзорности мира, о ценности одних лишь
потусторонних сущностей, ибо осмеяны все образы, связанные с этой
идеалистической мыслью (прежде всего фигуры "мистиков"). И пьеса, где,
казалось бы, действуют одни маски и марионетки, только притворившиеся
людьми, должна была бы ставить и читателя и зрителя перед лицом неразрешимой
загадки о смысле этого произведения или подсказывать какое-то крайне
смутное, но пессимистическое решение, поскольку поэт как будто решительно
над всем иронизирует и ни на один из возможных вопросов не отвечает. Но вот
что поразительно: резко обнажив в своей первой драме театральные условности
и сделав ее героями носителей традиционных масок, Блок в их речи вложил
такую силу человеческого лиризма н подлинной эмоциональности, которая может
заставить зрителя и читателя забыть о масках, может и должна заставить не
поверить, что Коломбина - "картонная невеста" (недаром в предисловии к
"Лирическим драмам" поэт назвал ее "светлой невестой, которую только больное
и дурацкое воображение Пьеро превратило в "картонную невесту". IV, 434). М.
А. Бекетова, рассказывая об успехе "Балаганчика" на сцене, не случайно
констатирует: "Вокруг этой пьесы шли нескончаемые толки и ахи. Всех
побеждала лирика" {М. А. Бекетова. Александр Блок, Пб.. 1922, стр. 105.}. И
в этой победе светлого лирического начала, подлинности живых чувств следует
видеть тот гуманистический художественный итог, к которому подводит пьеса.
И замечательно еще вот что: хотя в пьесе не только подчеркнута, но и
разоблачена театральная фикция, хотя сам Блок в цитированном предисловии
отмечает, что "ни одна из трех пьес не предназначалась для сцены", и
оговаривает их "техническое несовершенство", постановка первой из них,
осуществленная В. Э. Мейерхольдом в театре В. Ф. Комиссаржевской 30 декабря
1906 года, явилась одной из значительнейших работ режиссера-новатора и стала
крупным событием театральной жизни того сезона. О спектакле горячо спорили,
часть зрителей принимала его восторженно, другая часть с возмущением
отвергала его как непонятный и непривычный; одни неистово аплодировали,
другие свистели и шикали. И в историю русской сцены спектакль вошел как один
из первых и наиболее удавшихся опытов применения принципов условного театра.
Блок, хотя он уже и в то время критически относился к этому направлению в
сценическом искусстве, остался очень доволен постановкой, которую признал
"идеальной" (см. то же предисловие), настолько, по-видимому, гармонировали с
характером пьесы принципы ее воплощения. Столь же высоко оценил самую пьесу
Мейерхольд, назвавший Блока, как автора "Балаганчика", "истинным магом
театральности" {Вс. Мейерхольд. О театре. СПб., 1913, стр. 141.}.
Блок едва ли не первый из русских драматургов воспользовался образами
масок старой комедии импровизаций (в ее французском варианте) - Коломбины,
Пьеро, Арлекина, с его легкой руки эти образы в конце 1900-начале 1910-х
годов нашли широкое применение в пьесах некоторых драматургов-модернистов и
в деятельности режиссеров условного театра. Сам Блок к ним больше не
возвращался.
3
Во второй драме Блока, "Король на площади", "дух современности"
выступает более непосредственно. Правда, сам поэт, по свидетельству
авторитетного мемуариста, сказал о пьесе, что "это - петербургская мистика",
{Н. Павлович. Из воспоминаний об Александре Блоке. - Альманах "Феникс", кн.
1, 1922, стр. 156.} а в литературе о Блоке неоднократно высказывались
суждения о драме как о вещи наиболее слабой в его театре, мнения о ее
абстрактности, о трудности, которую представляет расшифровка ее смысла.
Однако значительность этой драмы, как вехи на творческом пути поэта,
несомненна, а роль "мистики" в пьесе и ее "непонятность" оказываются сильно
преувеличенными, ибо совершенно очевидна связь темы и основных образов с
событиями первой русской революции. Об этом и сам автор прямо говорил в
письме от 17 октября 1906 года к В. Брюсову: "...летом, когда я обдумывал
план, я переживал сильное внутреннее "возмущение". Вероятно, революция
дохнула в меня..." (VIII, 164). Не случайно и театральная цензура, куда
пьеса была представлена для разрешения к постановке, запретила ее (см. об
этом - VIII, 176), усмотрев в ней нежелательный политический смысл: вот
лишнее доказательство ее идейной значимости. Да и на фоне целого ряда
стихотворений Блока, откликающихся на события 1905 года ("Шли на
приступ...", "Митинг", "Вися над городом всемирным...", "Еще прекрасно серое
небо...", "Сытые", "Деве-Революции" и др.), идейная основа драмы
вырисовывается с достаточной четкостью. Это - чаяние великих событий, то
тревожное, то радостное, это - неприятие и осуждение старого мира с царящими
в нем несправедливостью и гнетом и вместе с тем скорбное сожаление о том
романтическом ореоле, которым он раньше окружен был для автора.
Новое сравнительно с "Балаганчиком" - это появление фигуры Поэта,
одного из трех главных действующих лиц (наряду с Зодчим и Дочерью Зодчего) и
связанная с ним тема художника в его отношениях с народом и с революцией.
Правда, постановка проблемы еще не означает ее решения, и "Король на
площади" остается скорее драмой вопросов, чем ответом на них. Тема власти и
народа, искусства и народа, тема революции еще не находит революционного
решения. Все же в самой проблематике, в обращении к важнейшим
социально-историческим темам, в политическом подтексте огромная новизна
пьесы, чем и определяется ее значение в русле блоковской драматургии. Да и
постановка вопросов, пусть еще не получающих ответа, отличается в ней
чрезвычайной остротой.
Итак, эта драма характеризуется исключительной идеологической
насыщенностью - черта, которая находит себе выражение как в диалогах героев
(Поэт и Зодчий, Поэт и Дочь Зодчего, Поэт и Шут), так и в разговорах горожан
- эпизодических персонажей. Так же, как и в "Балаганчике", стихи чередуются
с прозой, но и проза здесь в отличие от первой пьесы часто не менее
патетична, чем стихи. И еще одна черта отличия: если в "Балаганчике" все
было окрашено иронией, взято под сомнение, кроме подлинно высокого лиризма
стихотворных монологов, то фигуры трех героев "Короля на площади" до конца
сохраняют трагический ореол.
И все же некоторые существенные особенности переходят из первой
лирической драмы Блока во вторую. Сохраняется схематический характер
персонажей, хотя это уже более не маски, и контраст между словесной
романтикой в речах героев, то полных экстаза, то важно-торжественных, и
тривиально-прозаическими чертами, проскальзывающими в разговорах горожан и в
монологах и репликах Шута. Переходит в новую драму и нечто еще более важное
- принцип разрушения иллюзии, и это роднит финалы обеих пьес. Если в
"Балаганчике" разоблачается театральная фикция, распадается театрик, то в
"Короле на площади" развевается иллюзия, которой живут все действующие лица:
король оказывается статуей, статуя гибнет, разрушается на глазах у зрителей,
и об этом прямо сказано в ремарке. Смысл финала драмы допускает два
толкования. Слова Зодчего о том, что он создал статую Короля и что люди
разбили ее, могут быть поняты и как указание на религиозную идею,
отбрасываемую людьми, и как указание на государственную власть, потерпевшую
крушение. Какое бы из этих осмыслений ни принять, несомненно одно, что образ
королевской статуи, означает ли он религиозную идею или монархическую
власть, окрашен в мрачные, глубоко безнадежные тона и что гибель ее
знаменует при любом из этих истолкований обреченность старого мира. В драме
отражено то предчувствие, о котором Блок в 1908 году сказал в статье "О
театре": "Да, мы накануне "великого бунта". Мы - накануне событий, и то, что
не удалось один, другой и третий раз - удастся в четвертый.... Мы живем в
переходное время..." (V, 258).
4
Основная тема третьей лирической драмы, "Незнакомка", - роковая
неизбежность и вместе с тем бесцельность и безнадежность поисков в жизни
недостижимо прекрасного, которое принимает то облик неземной красавицы
незнакомки, то форму звезды в мировых пространствах. Противоречивость,
заложенная в самой теме, еще более обострена отношениями контраста, в
которые вовлечены два главных персонажа - Поэт и Звездочет; жалкой
действительности кабачка, где мечтателю грезится небесная красота, и
сатирически изображенной, уродливо банальной светской гостиной, посетители
которой карикатурно повторяют образы завсегдатаев кабачка, противостоит
феерия снежной ночи на окраине города - иной, нездешний мир.
Пьеса членится на три "видения" - слово, заменяющее здесь "акт" или
"картину" (первоначально, в рукописи, она даже так и была озаглавлена: "Три
видения"). Первое и третье "видения" протекают на реальном фоне (кабачок,
гостиная), но в бытовую реальность петербургского дома врывается нереальное,
фантастическое (приход Незнакомки в третьем "видении"); второе "видение"
разыгрывается за пределами быта, почти вне времени и пространства, но сюда
вторгается мир будничной действительности (дворники, волокущие пьяного
Поэта, пошлейший Господин, ухаживающий за Незнакомкой). Мечта и грубая проза
жизни здесь и противопоставлены и тесно переплетены, переходят одна в
другую, причем быт и окружающая персонажей обстановка выписаны ярко, с
точными приметами социальной среды и местного колорита. Более того, здесь
четко отражены и петербургские впечатления автора. Биограф поэта отмечает:
"Пивная из "Первого видения" помещалась на углу Геслеровского переулка и
Зелениной улицы. Вся обстановка, начиная с кораблей на обоях и кончая
действующими лицами, взята с натуры" {М. А. Бекетова. Александр Блок. Пб.,
1922. стр. 102-103.}. А декорация "Второго видения" при всей ее фееричности
так же, как указывается в комментарии к одному из изданий, может быть
приурочена к определенному району Ленинграда: "это мост и аллея, ведущие от
Зелениной улицы на Крестовский остров" {Александр Блок. Сочинения в двух
томах, т. 1, М, 1955, стр. 776 (комментарии В. Н. Орлова).}.
Контраст между будничной, бытовой действительностью и фантастической
феерией находит выражение в форме контраста между стихом и прозой. Первое и
третье "видения" написаны прозой, второе - стихом. И переходы из сферы быта
в мир мечты и фантастики, разные возможности их сочетания и объединения, при
которых на одну плоскость как бы накладывается другая и сквозь нее
просвечивает, даются в резко подчеркнутом виде, не подготовлены, не
сглажены. Очень характерен по силе контраста этих двух начал, разнобоя как
художественного принципа, разговор Господина и Незнакомки во втором
"видении". Острота этой сцены в том, что персонажи разговаривают как бы на
разных языках, что слова одного участника диалога доходят до другого в
совсем ином смысле, будят несоответствующий себе отклик. В подобном диалоге
легко совмещаются обычная ирония и какой-то подразумеваемый, неясный смысл.
Но драматург, обрывая сцену, не дает читателю остановиться на том или ином
решении вопроса: что же здесь - простая насмешка или нечто более глубокое,
лишь смутно угадываемое? Приглушенно насмешлив, но и загадочен также конец
пьесы: Мери, в которую превратилась Звезда Мария, пропадает, а бытовая
почва, так ярко сатирически обрисованная перед тем, начинает ускользать
из-под ног, и опять готова воцариться фантастика.
"Незнакомка", как и "Балаганчик", - драма ироническая, многозначная,
драма нерешенных вопросов, что роднит ее и с "Королем на площади". В
"Незнакомке", кроме того, огромный лиризм, сближающий эту драму и с