117546 (765725), страница 7
Текст из файла (страница 7)
В то же время «медиаторы», оставаясь в России и активно участвуя в политических событиях последних лет, недальновидно «не замечают» очевидных странностей, которые происходят здесь с «русским национализмом». Касаясь «еврейского вопроса» в России, известный философ В. И. Толстых пишет: «Откровенный национализм прибалтов или среднеазиатского населения, направленный против преимущественно русских, ни у кого особых эмоций и протестов не вызывает. Это как бы само по себе понятно. А ведь налицо — вопиющий национализм и беспардонный антидемократизм. Появились лишь первые ростки русского национализма, и тут же его квалифицируют как «русский фашизм». При этом не скрывают, что единственным основанием такого «переименования» является антисемитская закваска некоторых течений в этих движениях... Я хочу задать такой вопрос: почему евреи, отстаивающие идею “своего”, еврейского государства, — а это основа всей сионистской идеологии, которую, между прочим, в чем только не обвиняли — и в шовинизме, и в расизме и т.д., почему они не поймут русских, испытывающих жестокий кризис своей идентичности и желающих сохранить, отстоять свою российскую государственность? Ведь наши “демократы”, целившие в тоталитаризм и коммунизм, превратившие понятие “патриотизм” в ругательное, никогда не скрывали, что им “этой страны” не жалко, даже распадись она на 40—50 государств, княжеств или царств. Как тут быть русским? Для них это вопрос жизни и смерти — как нации и народа» (Правда. 1994. 19 ноября).
Подобные вопросы «медиаторов», как правило, не занимают. И напрасно. Стоило бы принять во внимание, что «медиация» не гарантирует от ошибок. К примеру, поддержка евреями большевиков в Октябрьской революции, напоминает Д. Е. Фурман, «хотя и была естественна и эмоционально вполне понятна, все же отнюдь не являлась следствием глубокого усвоения демократических ценностей и — если вообще допустимо употребление такого термина по отношению к движению широких народных масс — была ошибкой. На мой взгляд, в очень смягченной форме... ту же логику в отношении большинства евреев к политической борьбе мы видим и в 1989—1993 годы» (Свободная мысль. 1994. № 9). Думается, опасения историка насчет того, что российские евреи снова попадают «в ту же ловушку, что и в 1917 году», не лишены оснований. Известный политолог С. Г. Кара-Мурза, не склонный смягчать «ошибку медиаторов», отмечает, что сегодня она дает о себе знать «не в меньшей степени, чем в 1917-м, пусть не в виде чекиста в кожанке и с наганом, а в виде банкира, эксперта и идеолога. Радикальные либеральные политики из евреев взяли на себя функции тарана, сокрушающего «старый режим». Они беззаветные модернизаторы и западники, исполнители проекта, который большинству русских кажется гибельным» (Советская Россия. 1995. 6 января). Не меньшую «ошибку» допускают «медиаторы», когда с особым рвением принимаются «объяснить» русским причину их «отсталости» и всех зол российской жизни «порочностью русской культуры и русского национального характера», особыми свойствами русской души. Оказывается, русская душа — это «великая раба», «в глубине души каждого русского бьется ментальность раба». Не замечают «медиаторы», что в откровениях подобного рода обнаруживает себя самый что ни на есть элементарный расизм — наделение отрицательными свойствами (несвобода, ментальность раба и т. п.) не личностей, а народа в целом.
В отличие от «медиаторов» и реформаторов, в очередной раз предлагающих России свои рецепты излечения от отсталости, известный русский философ А. А. Зиновьев пытается удержать Запад и западников от совершенно бесполезных, по его убеждению, усилий по переделке России по образцам западного социального строя. Именитый автор исходит из того, что «тот тип организации общества, частным случаем и вершиной которого являлся коммунизм», существовал в России изначально и был наилучшим из всех возможных, поскольку наиболее соответствует природе русского народа, его национальному характеру. Коммунизм, по Зиновьеву, имел успех в России благодаря свойственной русскому народу «слабой способности к самоорганизации, сплоченности и коллективизму, холуйской покорности перед высшей властью, способности легко поддаваться влиянию всякого рода демагогов и проходимцев, склонности смотреть на жизненные блага как на дар судьбы или свыше, а не как на результат собственных усилий, творчества, инициативы, риска» (Социологические исследования. 1994. № 10).
Философ утверждает далее, что «вследствие своего национального характера русский народ не смог воспользоваться плодами своей великой революции и плодами победы в войне над Германией, не смог завоевать привилегированное положение в своей стране, оказался неконкурентоспособным в борьбе за социальные позиции и блага. Русский народ не оказывал поддержку своим наиболее талантливым соплеменникам, а наоборот, всячески препятствовал их выявлению, продвижению и признанию. Он никогда всерьез не восставал против глумления над ним, исходившего от представителей других народов, позволяя им при этом безбедно жить за его счет». Несмотря на то, что коммунизм как тип организации общества вроде бы наиболее подходящ для русских, он, как ни странно, «усилил отрицательные качества русского народа». За годы советской власти, пишет Зиновьев, «произошла во многих отношениях деградация в смысле обострения и огрубления этого характера. Такую массовую эпидемию антипатриотизма, самоуничижения, пораженчества, холуйского низкопоклонства перед Западом, зависти к западным порядкам, подражания всему западному, особенно — порокам, двурушничества и прямого предательства, какая началась после 1985 года, не допустил бы ни один европейский народ». Освобожденный от всеобъемлющей и, надо полагать, полезной системы ограничений на поведение людей (партийная и комсомольская организации, трудовой коллектив, карательные органы, школа и вузы, идеологическая обработка, культура, семья), предоставленный самому себе и развращающей пропаганде, русский народ в постсоветский период, как пишет Зиновьев, «обнаружил в полную силу свои природные качества, по преимуществу вызывающие гнев, омерзение и презрение».
Право, трудно понять, на что рассчитаны такие «не расистские», как просит их воспринимать автор, суждения. То ли на то, чтобы удержать Запад и прозападных «медиаторов» от безнадежных попыток цивилизовать русских, то ли своеобразной шоковой терапией пробудить в русских чувство собственного достоинства и национализм, то ли подсказывает новым правителям, какого рода диктатуры достойна «эта страна» и «этот народ». Впрочем, не исключено, что философ придаст своим размышлениям о неразумном русском народе и более конструктивный смысл, показав, каким образом он может занять достойное место среди народов мира и народов своей страны.
Между тем в самой России имеется немало авторов, готовых изображать нерусские национальности страны жертвой русского народа, великодержавной и русофильской политики Москвы уже с 20-х годов и ратовать за возврат к политике «подлинного интернационализма» в ее откровенно русофобском звучании первых лет советской власти. Ленин изображается при этом как сторонник создания условий фактического равенства автономных образований с союзными республиками. Сталин же якобы преднамеренно искажал и фальсифицировал ленинскую национальную политику, нарочно выпячивал и подчеркивал «историческую» роль одной нации, ее первенствующее положение среди всех наций и народов страны.
Оригинальная трактовка этой идеи принадлежит Поэлю Карпу, который вместо интернационализма более надежным средством от всех неурядиц в национальных отношениях считает космополитизм. Именно в измене космополитизму он усматривает причину того, что в послевоенном Союзе ССР «растет русофобство, то есть неприязнь к русским и всему русскому». Взявшись отыскать причину этого феномена, автор нашел ее в отказе от космополитизма, якобы с незапамятных времен присущего русской культуре в большей степени, чем любой другой европейской культуре. По Карпу, «крещение Руси означало разрыв с узкоплеменным сознанием и переход к космополитическому». Космополитизму в России будто бы «способствовала и жажда правящего класса усвоить зарубежную культуру, и многонациональность Российского государства». Революция 1917 года, начавшаяся как мировая, оказывается, «возрождала космополитический дух», подорванный на предыдущем историческом этапе проповедью «единой и неделимой России». Пока этот «космополитический дух, пусть и под иными знаменами», был жив в послереволюционном СССР, «никакого русофобства и быть не могло, и слова такого не было», уверяет автор. Перемена к худшему обнаружила себя в кампании по борьбе с космополитизмом, которая означала, по словам П. Карпа, не только гонение на евреев; «она не в меньшей мере была направлена на искоренение все еще живого тогда космополитического сознания русского народа». Оказывается также, что Сталин, провозгласив русский народ первым среди равных, внушал ему «мысль о его превосходстве над другими». В результате, по утверждению П. Карпа, русские, жившие за пределами РСФСР и называвшие себя интернационалистами, «отступили от давней русской космополитической традиции» и не желали «оказать минимальное уважение к народу, среди которого поселились. Этим их интернационализм и отличался от космополитизма, предполагающего всеобщность и взаимность влияний». Вместе с тем начавшаяся при Сталине перемена, как «установил» П. Карп, еще не вполне возобладала, и, стало быть, допускает «обратный поворот». Разумеется, к космополитизму. Тогда, дескать, и русофобство вновь исчезнет.
В практическом плане новый поворот к космополитизму в СССР П. Карп связывал с тем, что «внутри каждой республики, союзной или автономной, для ее постоянных жителей роль средства общения должен выполнять прежде всего язык самой республики» (Книжное обозрение. 1989. 14 апреля). О том, сколько языков межнационального общения должно функционировать в стране, где проживает более 150 народов, автор предпочел умолчать. Однако нетрудно сообразить, что данный вариант космополитической утопии означает всеобщую полиглотизацию населения. К примеру, чтобы полностью отвечать стандарту отечественного космополита, украинец, живущий в Абхазии, должен был знать: украинский (родной язык), абхазский (язык общения автономной республики), грузинский (язык общения союзной республики), русский (язык межнационального общения СССР), плюс еще хотя бы один из иностранных языков. Пять языков, и это в том случае, если сей космополит не вздумал переехать на жительство в Нагорный Карабах, где ему пришлось бы дополнительно усвоить армянский и азербайджанский.
Однако основная масса борцов с великодержавным национализмом надеются одолеть его, используя привычное и проверенное оружие — интернационализм. К примеру, утверждается: игнорируя прямое указание Ленина, Сталин объявил официально-государственной политикой опасность так называемого местного национализма — «национализма» маленьких народов, в то время как единственно приемлемым должен оставаться подлинный интернационализм в ленинском понимании — состоящий в «неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически». Поклонники такого Ленина не замечают, что в цитируемом суждении большая нация навечно и совершенно неправомерно (ибо большой в каждом случае является одна из двух неравночисленных наций) отождествлена с угнетающей. «Подлинный интернационализм» при этом понимается скорее по булгаковскому Шарикову, который после изучения переписки Энгельса и Каутского открыл универсальный способ решения всех социальных проблем: «Взять все, да и поделить!..» Не учитывается при этом, что вожделенное «возмещение» (дележка) должно было, по Ленину, вести не к «расцвету» наций при социализме (это как раз Сталин обещал), а к их выравниванию, сближению и слиянию. И уж, конечно, не принимается в расчет, что «выровнять» нации, «поделить» национальное в процессе их сближения и слияния во многих отношениях попросту невозможно. Подлинно национальное неделимо.
Денационализаторскую сторону политики «подлинного интернационализма» такие авторы, как правило, замечать не склонны. Что же касается якобы особой любви «подлинных интернационалистов» к русскому народу, то таковой не могло быть, как говорится, «по определению». Русофобия главных интернационалистов — факт широко известный, и в этом заключается их трагедия как исторических деятелей. «Если уж говорить честно, — пишет А. С. Ципко (1990), — то беда Ленина в том, что у него не хватило русскости, не хватило внутренней сопричастности и к русской жизни и к русской истории. У него не было подсознательного, органического самоощущения принадлежности к России... Его трагедия состояла в том, что он ни во что не ставил многовековые традиции русской жизни, православия, никогда серьезно, предметно не думал о них. Солженицын ближе к истине, чем Гроссман, когда упрекает Ленина в недостатке простого человеческого патриотизма, простой боли за людей». Горький писал в свое время о другом «подлинном интернационалисте»: «Троцкий — наиболее чуждый человек русскому народу, русской истории». Продолжая эту «ответственнейшую мысль», М. П. Капустин дополняет ее в своей книге «Конец утопии?» (1990) следующим утверждением еще об одном, без сомнения, «интернационалисте»: «Сталин — тоже наиболее чужой человек русскому народу и русской истории, хотя и уловивший и нагло использовавший ее национальную специфику». Таковы, к сожалению, отцы-основатели советского государства. Известная стихотворная строчка Ф. Чуева о Сталине — «Великим русским этот был грузин», представляется нам, по меньшей мере, поэтическим преувеличением. В неоправданно негативном истолковании и боязни русского национального фактора «отцами» и поколениями их примерных учеников «интернационалистов» заключается, на наш взгляд, одна из самых больших трудностей, осложняющих решение национального вопроса в России.
Все это позволяет согласиться с одним из выводов, к которому пришел Г. Х. Попов в своей книге «Будет ли у России второе тысячелетие» (1988). Автор утверждает, что от Административной Системы «больше всего пострадали русские», которым власть якобы «предназначила первую роль в насильственной интернационализации», в подавлении и разрушении подлинной национальной культуры всех народов страны. Система с особенным усердием пыталась подавлять русскую культуру, игнорировать прошлое русского народа для того, чтобы «ожесточить русских, освободить их от своей памяти», ибо «человек, освобожденный от своего прошлого, больше пригоден для руководства другими народами». Однако именно последнее и не позволяет согласиться с уже цитированным утверждением этого же автора о том, Советский Союз был «формой господствующего положения русского народа» в его структуре. Роль руководителей во властной элите советского общества охотно играли «интернационалисты» — выходцы (в буквальном смысле этого слова) из самых разных национальностей.