56395 (762737), страница 4
Текст из файла (страница 4)
Правда, надо сказать, что термин «благочестивый царь», конечно же, не был прерогативой «нестяжателей», но использование его в данном случае оправдано тем, что позднее Андрей Курбский все свои обвинения против Ивана IV сводит к одной идее: отказавшись от помощи Сильвестра и его сторонников, Иван Васильевич утерял «благочестие», перестал быть «благочестивым царем». Поэтому, с определенной долей условности, термин «благочестивый царь» можно принять как «нестяжательский» идеал светского правителя. И еще один важный момент: «благочестивым царем» считается тот, кто все силы отдает служению России. Только обустроив собственное государство, утвердив в нем мир и благодать, «благочестивый царь» может претендовать на исполнение роли вселенского православного государя. Недаром Андрей Курбский обвинял Ивана IV в том, что, отказавшись от помощи «мудрых советников», государь разрушил социальную гармонию и собственными руками уничтожил «Святорусское царство», «православное истинное христианское самодержавство», уже созданное совместными усилиями царя и его советников. Следовательно, идеал «Святорусского царства», во главе которого стоит «благочестивый царь» со своими «мудрыми советниками», и был идеалом кружка, принятого называть «Избранной радой» (35).
Интересно, что похожий идеал общественного устройства был близок не только советникам царя, но и другим мыслителям «нестяжательского» круга. Так, в анонимной «Беседе валаамских чудотворцев» (середина XVI в.), полностью проникнутой «нестяжательским» мироощущением, разрабатывается целая система организации «совета» царя с землей, рекомендуется «благонравному царю» осуществлять свое правление в полном согласии с земским советом, составленном из представителей «от всех городов и уездов градов тех, без величества и без высокоумные гордости, христоподобною смиренною мудростию» (36).
Эти идеи имели серьезное влияние на молодого царя Ивана IV. Во всяком случае, во многих речах и делах Ивана Васильевича в первые годы царствования прослеживаются «нестяжательские» мотивы. В своих выступлениях на Церковном соборе 1551 года, названного позднее Стоглавым, Иван Васильевич впервые публично заявил о том, что берет на себя исполнение роли «благочестивого царя», и обратился к участникам Собора с просьбой о помощи в деле укрепления христианской веры и «устроении всего православного хрестьянства». На этом Соборе царь называет себя союзником Церкви и обращается к Церкви с просьбой о помощи в его делах как «благочестивого царя»: «Мене сына своего наказуйте и просвещайте на всяко благочестие, якоже лепо есть благочестивым быти во всяких царских праведнех законех и во всяком благоверии и чистоте...» И явным отзвуком учения «нестяжателей» о Христовой Любви можно признать его слова, сказанные перед открытием Собора: «Молю святейшии отцы мои, аще обретох благодать пред вами, утвердите в мя любовь… (выделено мной. — С.П.)» (37).
Не случайным, наверное, было и то, что именно в эти годы — в 1548 году — Максим Грек, который был близок к «нестяжателям» и долгие годы находился в опале, пишет Ивану IV несколько посланий, в которых высказывает свое понимание роли самодержца российского. Значит, опальный Максим был уверен, что послания дойдут до царя, а их автор не будет наказан за то, что дает советы царю. И другой лидер «нестяжателей» Артемий Троицкий, положение которого тоже было довольно шатко, в 1551 году по настоянию царя был поставлен игуменом Троице-Сергиева монастыря — главной, так сказать, монашеской обители на Руси. Благодаря заступничеству Артемия с Максима Грека снимают обвинения и в том же 1551 году с почетом переводят в Троице-Сергиев монастырь, где он доживал свои последние годы.
Свое воплощение в политической и государственной практике «нестяжательские» идеи нашли в ходе знаменитых реформ 1550-х годов. Именно тогда, с одной стороны, было значительно повышена роль дворянства в Российском государстве. Но, одновременно, была установлена тесная связь верховной власти с «Землей», т.е. с народом — стали созываться Земские соборы, была создана развитая система земского самоуправления в городах и волостях, возродившая древние вечевые традиции. В итоге, «вертикаль» власти получила значительную поддержку и опору в «горизонтали» народного участия в государственном управлении. Кроме того, Судебник 1550 года законодательно ограничил самодержавную власть русского царя: все новые законы могли приниматься государем только по «приговору» всех бояр (статья 98) (38).
Впрочем, в российском общественном мнении присутствовало и совершенно иное представление о сущности царской власти. Его выразителем стал простой воинник Иван Семенович Пересветов. Иван Пересветов считал, что Господь дарует свое заступничество только тому земному царю, который сможет утвердить в своем царстве “правду”. Смысл понятия “правда” довольно-таки широк — это и справедливость, и любовь, и добро, и истина. В конечном счете, Пересветов утверждает — “Христос есть истинная правда”. В понимании Пересветова, борьба за “правду” — это не только утверждение в земной жизни Божиих заповедей, но и часть всемирной борьбы добра и зла, Бога и дьявола. Россия, по убеждению Пересветова, — это арена борьбы Бога и дьявола за “правду”. Но главная беда Московского царства заключена в том же, что и беда Византии — во всесильности “вельмож”. И Пересветов предлагает в своих посланиях царю Ивану IV целую систему мер, которые, по его мнению, могли бы установить “правду” на Русской земле: ограничение влияния «вельмож», опора на служилое войско, введение “праведных” судов, улучшение налоговых правил, частичная отмена наместничества и рабства. Все эти меры способен осуществить только “грозный и мудрый” самодержавный царь, а сами реформы должны максимально усилить роль государя. Иначе говоря, Иван Семенович Пересветов однозначно связывал “правду” с самодержавным царем и усилением роли служилых людей, а “правду” требовал утверждать “грозой” (39).
IV
Как уже говорилось, поначалу царь Иван Васильевич еще следовал советам своих приближенных, которые во многом ориентировались на «нестяжательские» идеалы. Однако чем больше он взрослел, тем больше убеждался в том, что только он один и является исполнителем воли Божией на Земле. Здесь можно вспомнить слова историка В.О. Ключевского, вполне справедливо отметившего: «Иван IV был первый из московских государей, который узрел и живо почувствовал в себе царя в настоящем библейском смысле, Помазанника Божиего» (40).
Особенно ярко эти новые взгляды Ивана Васильевича выражены в его переписке с князем Андреем Михайловичем Курбским, к тому времени бежавшим из России. Именно в этих посланиях царь сформулировал собственную и уже совершенно устойчивую концепцию православного государя. Причем важно отметить, что эта концепция появилась, во-первых, еще до введения опричнины (первое послание царя Ивана IV написано весной 1564 г., опричнина была введена зимой 1565 г.) и, во-вторых, стала духовно-политическим обоснованием ее введения.
Историко-юридическим обоснованием своих прав на царское звание и самодержавное правление Иван Грозный считал версию, изложенную в «Сказании о князьях Владимирских»: династия Рюриковичей происходит от римского императора Августа, а царские регалии из Константинополя еще в XII в. получил Владимир Мономах.
Но главный аргумент в свою пользу он нашел все же в другом — в прямом Божием волеизъявлении. «Сего убо православия истиннаго Росийскаго царствия самодержавство началось Божиим изволением почен от великаго князя Владимира», — писал царь в начале Первого послания Андрею Курбскому, утверждая тем самым принцип божественного происхождения государевой власти на Руси. О себе же он говорил: «…Божиим изволением и прародителей своих и родителей благословением, яко же родихомся в царствии, тако и воспитахомся и возрастохом и воцарихомся Божиим велением, и прародителей своих и родителей благословением свое взяхом, а чюжаго не восхотехом» (41).
В дальнейшем в своих аргументах против Курбского Иван Грозный постоянно, в разных вариациях приводил одну и ту же незыблемую для него истину — только он, Иван IV, является истинным самодержцем Российским, ибо так повелел Господь. Поэтому даже не он, грешный человек, правит государством, а сам Господь через него проливает на Россию свою Благодать. Личность же Ивана Грозного в таком мироощущении становится единственным посредником между Господом и русским народом, а то и всеми земными народами. «Мы же, — писал Иван Грозный, — уповаем милостию Божиею, понеже доидохом в меру возраста исполнения Христова, и, кроме Божия милости и Пречистые Богородицы и всех святых, от человек бо учения не требуем, ниже подобно есть владети множеством народа, и разума от них требовати» (42).
Поэтому совершенно обоснованна, с библейских позиций, убежденность Ивана Грозного в том, что подданные его — такие же рабы и холопы его, как он сам раб и холоп Господний. Более того, свою главную ответственность перед Господом на Страшном суде, он видел в одном — Господь спросит с него за то, как он управлял своими рабами, смог ли наставить их на путь истины: «Аз же убо верую, о всех своих согрешениих вольных и невольных суд прияти ми, яко рабу, и не токмо о своих, но и подовластных дати ми ответ, аще что моим несмотрением погрешится… Сице убо аз верую неумытному Спасову судищу. И от Божия всемогущия десницы живым и мертвым возможно где укрытися? Вся нага и отверста пред ним» (43). И также искренне верил Иван Васильевич в то, что, ревностно исполняя Господнюю обязанность, возложенную на него, он будет удостоен спасения: «И не отчеваюся Создателева милосердия, во еже спасену быти ми… Аще бо и паче числа песка морскаго беззакония моя, но надеюся на милость благоутробия Божия: может пучиною милости Своея потопити беззакония моя» (44). Таким образом, лишь Самого Господа признавал Иван Грозный над собой судьей, и более никого.
С этой же точки зрения следует оценивать позицию Ивана Грозного по отношению к любым покушениям на его самодержавство. В подобного рода претензиях своих приближенных он видел только одно — покушения на Самого Бога. «Тем же наипаче, противляяйся власти, Богу противится!», — восклицал он. И с недоумением вопрошает: «А се ли тма, яко царю содержати царьство и владети, рабом же рабская содержати повеленная? Како же и самодержец наречется, аще не сам строит?». «А Российское самодержавство изначала сами владеют своими государствы, а не боляре и вельможи!» (45) — заявлял он.
Поэтому любые попытки ограничения власти самодержца — это не просто политическое преступление, а нечто гораздо худшее — предательство веры, вероотступничество. «И вы… злобесным своим хотением, выше меры желающе славы и чести и богатства, и разорению християнскому желающе быти!», — обвинял царь Курбского и всех тех, кого опальный князь именовал «Избранной радой». А самого себя Иван Грозный сравнивал со святыми, пострадавшими от гонителей христианства: «Бесному подобляшеся, колеблетеся и Божий суд восхищающе… изложили есте, собацки осуждающе. И сего ради, Богу противни являющеся, како и святых всех преподобных… И якова они бо от бесов пострадаша, таковая аз же от вас пострадах» (46).
Конечно же, все приведенные здесь и многие оставшиеся за рамками цитирования слова Ивана Грозного свидетельствуют о глубоко продуманном, внутренне обустроенном миросозерцании человека, который не один час и день посвятил осмыслению собственного пребывания на бренной Земле, проникновению в смысл собственной жизни. Более того, все эти слова — вовсе не жалкая попытка оправдать жажду власти, непомерно раздутое желание повелевать людьми. В посланиях Ивана Васильевича мы находим отражение, с той или иной степенью полноты и правильности, библейской трактовки прав и обязанностей царя.
И в этом смысле Послания Ивана Грозного Курбскому — уникальный духовно-политический памятник, ибо в них впервые в русской истории сам государь полностью, в законченном виде сформулировал, исторически и духовно-политически обосновал основные принципы самодержавной власти русских монархов.
Первый принцип — божественное происхождение самодержавной власти. Более того, как было показано, Иван Грозный обосновал тезис богоизбранности самого государя.
Другой важный принцип — русский государь имеет законные династические права на владение царским титулом. Уже говорилось, что Иван IV в своих произведениях постоянно использовал аргументы «Сказания о князьях Владимирских», которое произвело лично на него гораздо большее впечатление, нежели учение о «Третьем Риме», имеющее все же преобладающее церковное значение. И потому позднее государь в различных собственных посланиях обязательно напоминал своим адресатам, что свое родословие русский царь ведет от римского императора Августа и его брата Пруса, потомок которого в четырнадцатом колене князь Рюрик «пришел и начал царствовать» на Руси. Постоянно ссылался Иван IV и на тот факт, что еще один его предок, великий князь киевский Владимир Мономах, получил «царский венец» от византийских императоров. Таким образом русский государь не только доказывал свои права на владение царским титулом, но и подчеркивал собственное превосходство над европейскими монархами. И следует признать, что усилиями Ивана IV версия «Сказания о князьях Владимирских» стала официальной генеалогией не только Рюриковичей, но и последующих царей из династии Романовых.
Третий важнейший принцип — полнота самодержавной власти. Не случайно в Первом послании Курбскому государь Иван Васильевич привел немало исторических доказательств того, что полная самодержавная власть более эффективна в достижении стоящей перед Россией великой мистической цели: утверждение православной истины во всем мире. Анализируя события давнего и недавнего прошлого, государь стремился показать, что “многоначалие” или же подчиненность правителя церковной власти во все времена приводили к кризису и распаду великих держав. Основываясь на этом историческом опыте, Иван Грозный утверждал необходимость и возможность только неограниченно самодержавного, единовластного правления в России, если Российское царство хочет исполнить возложенную на него вселенскую миссию по утверждению истинного православия. В этом заключался кардинальный духовно-политический разрыв Ивана Грозного с «нестяжательской» традицией: никаких «мудрых советников» рядом с царем быть не должно, государь все решает самостоятельно и правит самодержавно.
И, наконец, четвертый принцип самодержавной власти: главный смысл власти русского самодержавного государя состоит в том, чтобы нести свет истины по всему миру, устроить и свою страну, а то и весь мир по Божественным заповедям. Не случайно, чуть позднее, в ответе протестантскому пастору Яну Роките, Иван Грозный подчеркивал всемирный характер православия: «Ино как Богъ просветилъ прародителя нашего благочестиваго великаго князя Владимира… от тех мест и доселе не нарицается русская вера, но християньская. Темже и повсюду вселенныя, аще где християнска вера истинная, ту християне зовутся, а идеже зовутся иным именемъ, которые земли, по прозвищу имя, ту ересь и расколъ, а не истинная вера» (47).
Кстати говоря, убежденность в богоизбранности православного самодержавного государя, видимо, настолько сильно исходила от Ивана Васильевича, что воспринималась и многими современниками. Когда в 1582 г. в Москве побывал папский посол, иезуит Антонио Поссевино, он увидел эту решимость и уверенность царя в богоизбранности. В данном случае Поссевино можно полностью доверять, ибо сам иезуит пребывал в столь же глубокой уверенности в богоизбранности римского папы и всего католичества, а также в великом значении собственной миссии по религиозному просвещению русских “варваров”. Следовательно, миросозерцание Ивана Грозного ему было понятно и близко. Характеризуя Ивана Грозного, Поссевино писал: “Он считает, что нет никого более ученого и более исполненного истинной религией, чем он сам... Что касается его схизмы (так католик Поссевино называл православие. — С.П.), трудно поверить, насколько он ей предан. Он считает ее приемлемой на вечные времена”. И далее Поссевино утверждал: “Он считает себя избранником Божиим, почти светочем, которому предстоит озарить весь мир” (48).
Причем интересно, что данное убеждение Поссевино навеяно было общим духом тогдашней жизни, ибо сам Иван Грозный в разговоре с папским посланником ни словом не обмолвился о своей богоизбранности. Более того, русский царь, стараясь по политическим соображениям в лице Поссевино не обидеть римского папу, вообще пытался избегать серьезных разговоров о сущности веры. И когда в своем миссионерском рвении Поссевино попытался предложить Ивану Грозному титул восточного императора в обмен на принятие католичества, Иван IV дипломатично ответил: “Что касается власти над Востоком, то это Божия земля и ее по своему соизволению Господь даст, кому захочет” (49).
Приведенные выше высказывания Поссевино недвусмысленно свидетельствуют, что, по меньшей мере, в тех кругах русского общества, в которых он вращался, уверенность в особом предназначении Православной Руси и ее православного государя была неподдельно искренней. Об этом говорил и сам папский посол: “С самого нежного возраста московиты впитывают то мнение, что они единственные истинные христиане, остальных же (даже католиков) они считают нечестивыми, еретиками или людьми, впавшими в заблуждение” (50).
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
