91327 (679871), страница 6
Текст из файла (страница 6)
Пирогов решил поехать в Крым. Он хотел служить защитникам родины своими глубокими знаниями, большим опытом, организаторскими способностями. Для этого потребовалось разрешение начальства. Но тут дело Николая Ивановича и застряло.
Одни чиновники рады были уходу Пирогова из Медико-хирургической академии, хотя бы и временному. Другие, ведавшие военно-полевыми госпиталями, не пускали его в армию. Они опасались разоблачений их мошеннических проделок при снабжении здоровых и больных солдат. Николай Иванович стучался во все двери, использовал связи в правящих кругах. Всё было напрасно. Он уже отчаялся в осуществлении своего намерения служить армии, помогать ей в тяжёлой борьбе за честь и достоинство родины.
Но в конце октября 1854 года Пирогов получил «высочайшее повеление» о командировании его «в распоряжение главнокомандующего войсками в Крыму для ближайшего наблюдения за успешным лечением раненых». Это давало ему независимость от госпитального начальства всех рангов. Он получил также разрешение самостоятельно набрать в свой отряд врачей. Слстры милосердия были подчинены ему непосредственно и единолично.
В Крыму Николай Иванович проявил себя как гениальный хирург-администратор и великий патриот. Первая сторона его деятельности получила отражение в классических «Началах общей военно-полевой хирургии». Вторая сторона освещена в обширной литературе воспоминаний очевидцев, в «Севастопольских письмах» самого Пирогова.
«Севастопольские письма» важны я для характеристики Николая Ивановича в героическую эпоху борьбы русского народа с врагом. Они обличают непорядки в армии и высокопоставленных виновников зла. Для этого Пирогов и посылал свои письма. «Севастопольские письма» Пирогова оказывали влияние на общественное мнение страны. Подобно всем документам яркого политического содержания, «Севастопольские письма» Николая Ивановича распространялись в списках, иногда без имена автора. Такие списки переходили из рук в руки, будили дремлющую мысль, устанавливали правильный взгляд на события. Попадали они даже в Сибирь, к ссыльным декабристам.
Дорога из Петербурга в Крым была тяжёлая. Пришлось перенести много неприятностей. Но Пирогов умел видеть не только отрицательные стороны жизни. Город героев привёл его в восторг, и он дал художественное описание Севастополя.
Николай Иванович приехал в Севастополь 12 ноября 1854 года и немедленно окунулся в работу. «Мне некогда, — писал он жене через два дня по приезде в Севастополь,— с восьми утра до шести вечера остаюсь в госпитале, где кровь течёт реками, слишком 4 000 раненых. Возвращаюсь весь в крови, и в поту, и в нечистоте. Дела столько, что некогда и подумать о семейных письмах. Чу, ещё залп!»
При первом посещении главнокомандующего князя А, С. Меншикова великий учёный ужаснулся, увидев, с кем имеет дело. «Вместо человека, сознающего свою громадную ответственность перед народом, который он вовлёк в тяжёлую, неподготовленную войну, вместо начальника армии, понимающего, что ему надо делать», Николай Иванович увидел «площадного шута, не умеющего даже соблюдать внешнее достоинство занимаемого им места».
К этому начальнику армии, не понимающему, как вести себя, и не знающему, что ему делать, Пирогов возвращается в «Севастопольских письмах» несколько раз. Из его отдельных резких отзывов о Меншикове получается яркая, художественно-цельная характеристика этого придворного шаркуна и надменного эгоиста.
По дороге в Севастополь Николай Иванович слышал различные мнения о Меншикове: одни укоряли его за пренебрежение к административной части, другие считали его гением стратегии. Приехав в Севастополь, Пирогов «узнал только одну партию: ненавистников, к которой перешел» он сам.
К подлинным героям обороны Севастополя у Пирогова совсем другое отношение. О Нахимове, о талантливом генерале Васильчикове, о солдатах, о матросах Николай Иванович отзывается с любовью. Он подчёркивает в письмах их искренний, простой, трогательный патриотизм, их желание и умение воевать за родину, их отважные действия, стойкость в бою. Пирогов гордится родными воинами. Вот несколько выдержек из разных писем:
«Матросы и солдаты убеждены, что Севастополь не будет взят». «Наши штуцерные так хорошо стреляют, что удивляют даже англичан». «Французы сделали нападение, но с одной стороны наши пароходы, а с другой штыки так их отжарили, что, по словам пленных раненых, русские дерутся, как львы».
«Наши дрались славно, забегали и на не-приятельскую батарею». «Наши делают ночью небольшие вылазки; в одной из них наши унесли на руках три мортиры с неприятельской батареи. Один казак схватил спящего французского офицера; тот ему откусил нос, а казак, руки которого обхватили крепко француза, укусил его в щёку и так доставил его пленным».
«Теперь в госпитале на перевязочном пункте лежит матрос. Кошка по прозванию? он сделался знаменитым человеком, его посещали и великие князья. Кошка этот участвовал во всех вылазках; да не только вонью, а и днём чудеса делал под выстрелами».
Душой обороны, вдохновителем героических защитников города был Нахимов. Любимец матросов, солдат и всего населения Севастополя, он не пользовался симпатиями одних только бездельников, окружавших Меньшикова. От них поползли в Петербург какие-то «злоязычные слухи про Нахимова». Николаю Ивановичу писали об этом в Севастополь. Возмущённый наглостью клеветников, он просит жену передать всем, кому можно, что «это враки; здесь все говорят о нём, как он этого заслуживает, — с уважением».
С удовлетворением отмечает Пирогов, что Нахимов, «как и все благомыслящие, называет Меншикова скупердяем».
Общение с героями обороны вселяло бодрость, давало силы переносить все невзгоды, облегчало борьбу за лучшее обслуживание защитников отечества. «Терпи, — пишет Николай Иванович жене, требовавшей его возвращения в Петербург, — начатое нужно кончить, нельзя же, предприняв дело, уехать, ничего не окончив; предстоит ещё многое; подумай только, что мы живём на земле не для себя только, вспомни, что перед нами разыгрывается великая драма, которой следствия отзовутся, может быть, через целые столетия; грешно, сложив руки, быть одним только праздным зрителем, кому бог дал хоть какую-нибудь возможность участвовать в ней... Тому, у кого не остыло еще сердце для высокого и святого, нельзя смотреть на всё, что делается вокруг нас, смотреть односторонним эгоистическим взглядом».
В другой раз Пирогов пишет жене: «Я говорил и тебе и всем, что я ехать или исправлять какую-либо должность никогда не буду напрашиваться, как, я бы ни был убеждён, что эта должность будет по мне; а если мне дадут её, то считаю за низость и малодушие отказываться. Чем же я виноват и перед кем, что у меня в сердце еще не заглохли все порывы к высокому и святому, что я не потерял еще силу воли жертвовать; а то, для чего я жертвую счастьем быть с тобою и детьми, должно быть также дорого для тебя и для них... Я не унываю, да и скучать здесь времени нет... день, несмотря на однообразие осады, летит в заботах... Грохота пушек, ло-панья бомб и не замечаешь».
Из Петербурга Пирогов выехал раньше общины сестёр. Он ждал их в Крыму с нетерпением. Наконец, прибыл первый отряд из тридцати сестёр. «Община принялась ревностно за дело; если оне так будут заниматься, как теперь, то принесут, нет сомнения, много пользы. Они день и ночь попеременно бывают в госпиталях, помогают при перевязке, бывают и при операциях, раздают больным чай и вино и наблюдают за служителями, за смотрителями и даже за врачами. Присутствие женщины, опрятно одетой и с участием помогающей, оживляет плачевную юдоль страданий и бедствий».
Сестры трудились самоотверженно, ухаживали за больными и ранеными, не думая о себе. «От занятий, непривычных для них, от климата и от усердия к исполнению обя-заностей почти все переболели; сама их начальница лежит при смерти; три уже умерли».
Община сестёр милосердия оправдала возлагавшиеся на неё надежды. «Замечательно,— пишет Пирогов жене,— что самые простые и необразованные сестры выделяют себя более всех своим самоотвержением и долготерпением в исполнении своих обязанностей. Они удивительно умеют простыми и трогательными словами у одра страдальца успокаивать их мучительные томления. Иные помогают раненым на бастионах, под самым огнём неприятельсккх пушек. Многие из них пали жертвами прилипчивых госпитальных болезней».
В некоторых госпиталях сестры доводили чиновников до самоубийства, вскрывая их мошеннические проделки. «Да, вот ещё геройский поступок сестёр, — радуется Пирогов в письме к жене: — они в Херсоне аптекаря застрелили. Истинные сестры милосердия. Одним мошенником меньше... Правда, аптекарь сам застрелился или зарезался, до оружия дела нет; но это всё равно. Сестры подняли дело. Довели до следствия... Но зато они должны теперь ухо остро держать: с комиссариатским ведомством шутки плохи».
«Я горжусь сам их действиями; я защищал мысль введения сестёр в военных госпиталях против дурацких нападений старых колпаков, и моя правда осуществилась на деле», — писал Пирогов по поводу дошедших а армию слухов о новом походе против женской помощи раненым. Чиновники не могли относиться спокойно к самоубийству госпитальных
воров из-за деятельности сестёр. Не удалась система грязных намёков — повели атаку с другой стороны.
В Петербурге к делу помощи раненым и больным солдатам пристроились разные великосветские ханжи и лицемерки, старавшиеся придать общине бюрократический и внешне-религиозный характер. Пирогов почувствовал новое веяние и в письмах к жене сообщал для передачи главной руководительнице общины сестер, великой княгине Елене Павловне, что «если вздумают вводить в общине формально-религиозное направление, то получатся не сестры, а женские Тартюфы». Но когда из столицы пришло указание, что необходимо считаться с некоторыми лицами. Пирогов написал резкое письмо самой Елене Павловне. Жене он сообщал об этом: "Я высказал великой княгине всю правду. Шутить такими вещами я не измерен. Для виду делать только также не гожусь. Если выбор её пал на меня то она должна была знать, с кем имеет дело. Если хотят не быть, а только казаться, то пусть ищут другого».
Николай Иванович хорошо понимал, что источник петербургских нападок на сестёр — В Крыму, где чиновники непосредственно страдали от их контроля. Поэтому он, как большинство в действующей армии, радовался увольнению главного виновника всех непорядков.
"Я дождался, наконец, что этого филина сменили: может быть, и мы к этому кое-чем содействовали... Я правду говорил: он не годится в полководцы, скупердяй... сухой саркаст, Отъявленный эгоист, — это ли полководец? Как он запустил всю администрацию. все сообщения, всю медицинскую часть! Это. ужас!
И взамен что же сделал в стратегическом отношении? Ровно ничего. Делал планы, да не умел смотреть за исполнением их, потому что ему недоставало уменья на это. Он не знал ни солдат, ни военачальников; окружил себя ничтожными людьми, ни с кем не советовался. Ему удалось надуть некоторых дураков, которые кричали, что без Меншикова Севастополь погиб. Но теперь все мы знаем, что Севастополь стоит совсем не через него, а вопреки ему... Я рад, что этого старого скупердяя прогнали. Он только что мешал».
Тиф свирепствовал в госпиталях. Сам Пирогов, все сестры, все врачи его отряда переболели сыпным тифом, многие умерли. Все подвергались опасности от неприятельских снарядов во время переездов по городу, при работе в лазаретах, на своих квартирах.
Несколько раз возле Николая Ивановича разрывались бомбы. Но эти случаи не отражались на его самочувствии и работоспособности. Когда врачи после небольшого ночного отдыха являлись рано утром на перевязочный пункт, они постоянно заставали Пирогова за работой. «Как родной отец о детях, так заботится Николай Иванович о раненых и больных, — писала своим родным сестра милосердия А. М. Крупская.— Пример его человеколюбия и самопожертвования на всех действует. Все одушевляются, видя его».
Кроме сестёр общины, за ранеными ухаживали местные жительницы. Среди них были, как сообщает Николай Иванович, жёны солдат и офицеров, одна — дочь чиновника, девочка лет семнадцати, наконец, знаменитая Дарья, дочь матроса Черноморского флота, прославившаяся своими подвигами при уходе за ранеными.
С пятнадцатилетнего возраста Дарья осталась круглой сиротой. Зарабатывала свой хлеб стиркой белья для местных жителей и. для военных. Жила она в Севастополе на Корабельной стороне.
Когда неприятель высадил войска в Евпатории, наше командование стянуло значительные части к речке Альма. После первого сражения Дарья устроила при речке свой собственный, ничем не оборудованный перевязочный пункт. Под неприятельским огнём она оказывала раненым первую помощь. Привыкшая к работе, неутомимая девушка быстро переходила от одного больного к другому, Любящие руки нежно перевязывали раны. Страдания уменьшались, раненые успокаивались.
После Альмы Дарья ухаживала за ранеными и больными в Севастополе, работала на перевязочных пунктах, в лазаретах и госпиталях, осаждённого города.
По приезде Пирогова в Крым Дарья явилась к нему, чтобы записаться в общину. Видя, как почтительно относятся к знаменитому хирургу окружающие, слыша, как военные фельдшера и госпитальные служители, обращаясь к Пирогову, называют его «превосходителъством», а между собой — генералам, Дарья оробела. У неё мелькнула было мысль уйти. В этот момент Николай Иванович окончил обход больных и увидел девушку с медалью на груди. Узнав от своего помощника, кто она, Пирогов ласково обратился к Дарье с приветствием и похвалил 'её за работу на пользу раненых. При первых словах Николая . Ивановича робость девушки как рукой сняло, и она сказала, что хочет продолжать работу вместе с приехавшими сестрами общины.
Пирогов вопросительно взглянул на стоявшую возле него старшую сестру. Та сказала, что Дарья хорошо знакома с делом и справляется с ним, как опытная госпитальная работница, что она с полуслова понимает распоряжения врачей. Николай Иванович поручил старшей сестре заняться с девушкой и подготовить её к приёму в общину. По некоторым формальным обстоятельствам Дарья, однако, в общину не вступила. Это не помешало ей работать попрежнему на пользу раненых, и Пирогов не уставал в письмах к жене и друзьям хвалить Дарью за её «благородную наклонность» помогать раненым.
За своё героическое служение родной армии Дарья получила несколько наград. Имя этой девушки овеяно бессмертной славой. Оно занимает в летописях Севастопольской обороны одну из самых ярких страниц.













