79575 (640433), страница 5

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 5)

Юрий Андреевич загибал из одного переулка в другой и уже уте­рял счет сделанным поворотам, как вдруг снег повалил густо-густо и стала разыгрываться метель, та метель, которая в открытом поле с визгом стелется по земле, а в городе мечется в тесном тупике, как заблудившаяся”,² — мы видим разбушевавшуюся стихию, метель в конце октября (начале ноября — по новому стилю) 1917 года. Природа бушует, мечется, она отражает проис­ходящее в окружающем нравственном, духовном и физическом, в человече­ском мире.

“Что-то сходное творилось в нравственном мире и в физическом, вблизи и вдали, на земле и в воздухе. Где-то, островками, раздавались по­следние залпы сломленного сопротивления. Где-то на горизонте пузырями вскакивали и лопались слабые зарева залитых пожаров. И такие же кольца и воронки гнала и завивала метель, дымясь под ногами у Юрия Андреевича на мокрых мостовых и панелях”.¹ В городе, среди людей такой же хаос сумяти­ца, такое же бушевание стихии, как и в природе. И опять метель вмешивает­ся, как будто бросает вызов, насмехается, издевается уже над взрослым Юри­ем Андреевичем Живаго. “Метель хлестала в глаза доктору и покрывала пе­чатные строчки газеты серой и шуршащей снежной крупою”.²

Этот буран, снег преследует Юрия. Он как бы предопределяет судьбу героя, предупреждает о грядущих испытаниях. Эта буря грозит и пре­дупреждает Юрия Андреевича накануне отъезда из Москвы. “Накануне отъ­езда поднялась снежная буря. Ветер взметал вверх к поднебесью серые тучи вертящихся снежинок, которые белым вихрем возвращались на землю, уле­тали в глубину темной улицы и устилали ее белой пеленою”.³

Во время пребывания Юрия в партизанском отряде, накануне страшных событий: жено- и детоубийства Палых, глупой и кровавой “ко-лошматины и человекоубоины” мы опять видим предупреждение метели о будущих жертвах, о каком-то кровавом помешательстве.

“Погода была самая ужасная, какую только можно придумать. Резкий порывистый ветер нес низко над землей рваные клочья туч, черные, как хлопья летящей копоти. Вдруг из них начинал сыпать снег, в судорожной поспешности какого-то белого помешательства”.¹

Снег, метель являются предупреждением. Опять в Варыкино, ку­да уже уехали Лара с Юрием, снег предупреждает о неприятном, нежданном визите Комаровского: “Валил снег крупными хлопьями”², “Комаровский пришел из декабрьской темноты весь осыпанный валившим на улице снегом”³— вот он, предвестник несчастья, посланец недобрых вестей, прино­сящий разлуку.

Когда жизнь героев спокойна — вьюг, метелей нет. В описании первой зимы Юрия Андреевича и Антонины Александровны в Варыкино нет ни одного упоминания о снежных стихиях.

Природа в романе не только предупреждает, она еще как бы от­ражает внутренние чувства героев. После прочтения письма Антонины Алек­сандровны в душе Юрия Андреевича боль, страдание, буря эмоций. И за ок­нами мы видим буйство стихии. И в этот раз доктор Живаго как будто видит эту метель в себе. “За окном пошел снег. Ветер нес его по воздуху вбок, все быстрее и все гуще, как бы этим все время что-то наверстывая, и Юрий Анд­реевич так смотрел перед собой в окно, как будто это не снег шел, а продол­жалось чтение письма Тони и проносились и мелькали не сухие звездочки снега, а маленькие промежутки белой бумаги между маленькими черными буковками, белые, белые, без конца, без конца”¹.

И через весь роман проведен один символ, один образ, который озаряет произведение, противостоит стихии тьмы. Это пламя и свет свечи, стихия огня. Мерцание свечи видит Юрий в заиндевелом окне еще незнако­мой ему Лары. “Юра обратил внимание на черную протаявшую скважину в ледяном наросте одного из окон. Сквозь эту скважину просвечивал огонь свечи, проникавший на улицу почти с сознательностью взгляда, точно пламя подсматривало за едущими и кого-то поджидало”.²

Да, именно с этой минуты начинают приходить в голову Юрию Андреевичу стихотворные строки. И словно заговор, заклинание, повторяе­мое — “свеча горела”, повторяется в памяти на тех страницах, где рассказы­вается о невольном отшельничестве Юрия Андреевича и Ларисы Федоровны посреди зимы, войны, холода, разрухи.

“А ты все горишь и теплишься, свечечка моя яркая!”³ — шепчет, проснувшись среди ночи, Лара Юрию, склонившемуся над стихами. Когда она сидит у гроба Юрия Андреевича и пытается припомнить свой разговор с Пашей Антиповым, ей вспоминается только свеча, горевшая на подоконнике, и протаявший от нее кружок в ледяной коре стекла. “Могла ли она думать, что лежавший тут на столе умерший видел этот глазок проездом с улицы, и обратил на свечу внимание? Что с этого, увиденного снаружи пламени, — “свеча горела на столе, свеча горела” — пошло в его жизни его предназначение?”¹ Как будто

с этого момента и началась жизнь Юрия. Свет этой свечи как бы предопределял

судьбу героя, освещал всю его жизнь.

Свеча горит как будто изнутри. Ее горение не пополняется извне какой-либо силой, она горит собою. Ее жизнь — это и есть горение. Она све­тит, потому что не может не светить — в этом ее жизнь, ее судьба. Это горение как девиз:

Если я гореть не буду,

Если ты гореть не будешь,

Если мы гореть не будем —

Кто ж тогда развеет тьму?

Вообще со свечой на Руси связаны различные обряды. Ее зажи­гают в праздники — на крещение, во время венчания, на Рождество. Свеча участвует и в погребальном, поминальном обрядах. Свеча — своего рода внешнее выражение некоего духовного божественного света, являющегося человеческой душой (недаром существует метафора: “свеча — душа”).

Вселенский космический свет во власти высших сил. А вот свеч­ку может зажечь любой человек. Она может озарить жизнь каждого. Симво­лически свет свечи как бы помогает прояснить, увидеть действительность в житейских потемках. И ведь недаром, неспроста этот символический смысл придан Л. И. Толстым погасающей свече в конце жизни Анны Карениной.

“...И свеча, при которой она [Анна Каренина] читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей всё то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла”.¹

Неспроста символ горящей свечи освещает и сопровождает ски­тания Юрия Живаго, скитания его души по жизни, которую он не в силах из­менить. Свеча - выражение тех чувств, которые человек обращает к тому, ко­го считает Высшим началом, к Богу. В романе свеча - как символ пылающей души Юрия Живаго.

Свет этой свечи на протяжении всей жизни помогает герою пре­одолевать, вернее сказать, переживать жизненные проблемы, удары судьбы.

Существует пословица: “Ветер задувает свечу, раздувает костер”. Свеча слаба, её пламя не устоит против ветров стихии. Но настойчиво, слов­но некий заговор, повторяет в течение жизни Юрий Живаго своё заклятье:

“Свеча горела на столе, свеча горела”. Он будто стремится утихомирить, за­говорить, заворожить вселенскую метель. Он будто верит, что колдовской силой певучего слова можно остановить эту стихию, замедлить неумолимый ход времени, запретить вторжение общей жизни в жизнь отдельного челове­ка.

Но время неумолимо, стихия продолжает свою круговерть, а личной жизни почти не остается, она полностью подчинена общественной. Возможность уберечь, заслонить ладонью маленькое пламя свечи оказалась, конечно же, иллюзорной.

Житейская буря сломила Юрия Живаго. Он умирает в довольно молодом возрасте. Но все же свеча дает главное — надежду, веру в спасение, в то, что стихию все же можно победить.

Смерть можно будет побороть Усильем Воскресенья...

Эти стихии, вернее символы стихий — свеча и метель — прохо­дят через весь роман, от начала и до конца. Одна пытается погубить челове­ка, другая его спасти, они борются между собой, попеременно побеждая — то одна, то другая. И все же последнее слово автор оставляет за свечой, за надеждой.

Мело весь месяц в феврале,

И то и дело

Свеча горела на столе, Свеча горела.

Но в романе присутствуют не только стихия огня (свечи) и сти­хия метели (снега). Стихийная любовь, революция — тоже стихия. Об этом уже говорилось, а теперь мне хотелось бы осветить еще одну стихию — сти­хию творчества.

Да, действительно, в романе творчество, вдохновение — тоже стихия, захватывающая героя. Да и самого Бориса Леонидовича Пастернака, как мне кажется, при написании “Доктора Живаго” захватила, закружила стихия творческого вдохновения. Об этом я уже говорила в начале своей ра­боты.

Та же стихия вдохновения охватывает и героя Пастернака Юрия Живаго, она диктует ему свою волю. “После двух-трех легко вылив­шихся строф и нескольких, его самого поразивших сравнений, работа завла­дела им, и он испытал приближение того, что называется вдохновением. Со­отношение сил, управляющих творчеством, как бы становится на голову. Первенство получает не человек и состояние его души, которому он ищет выражения, а язык, которым он хочет его выразить. Язык, родина и вмести­лище красоты и смысла, сам начинает думать и говорить за человека и весь становится музыкой, не в отношении внешне слухового звучания, но в отно­шении стремительности и могущества своего внутреннего течения. Тогда по­добно катящейся громаде речного потока, самым движением своим обтачи­вающей камни дна и ворочающей колеса мельниц, льющаяся речь сама, си­лой своих законов создает по пути, мимоходом, размер и рифму, и тысячи других форм и образований еще более важных, но до сих пор не узнанных, не учтенных, не названных”.¹

Да, вот это творчество — “громада речного потока”, которая все захватывает, которая все подчиняет себе и остается одно — плыть по воле волн, не сопротивляясь и смотреть — куда она вынесет.

Юрий Андреевич — стихийный, творческий человек, и под стать ему его дядя — Николай Николаевич. Хотя возможно я не совсем точно вы­разилась и имеет смысл пояснить эту мысль. Юрий Живаго стихийный не в том смысле, что он управляет жизнью, подчиняет себе. Нет, напротив, стихия захватывает его самого. Поступки героя стихийны, часто необдуманны именно потому, что он подвластен этим стихиям, зависит от них. Именно они управляют его жизнью, кидают его то туда, то обратно, одаривают героя творческими подъемами, любовью. Но в Юрии Андреевиче есть душевный огонь, и наверное поэтому стихия вдохновения избрала его средством своего выражения, через доктора Живаго она показывает свою мощь и красоту. И герой это чувствует: “В такие минуты Юрий Андреевич чувствовал, что главную работу совершает не он сам, но то, что выше его, что находится над ним и управляет им, а именно: состояние мировой мысли и поэзии, и то, что ей предназначено в будущем, следующий по порядку шаг, который предсто­ит ей сделать в ее историческом развитии. И он чувствовал себя только пово­дом и опорной точкой, чтобы она пришла в это движение”.¹

Юрий — выразитель этой стихии, но и Николай Николаевич не менее творческий, одаренный человек. Их встречи, разговоры похожи на не­кий громовой разряд, вспышку молнии. Вот как описывает их встречи сам автор: “Встретились два творческих характера, связанные семейным родст­вом, и хотя встало и второй жизнью зажило минувшее, нахлынули воспоми­нания и всплыли на поверхность обстоятельства, происшедшие за время раз­луки, но едва лишь речь зашла о главном, о вещах, известных людям сози­дательного склада, как исчезли все связи, кроме этой единственной, не стало ни дяди, ни племянника, ни разницы в возрасте, а только осталась близость стихии со стихией, энергии с энергией, начала и начала”. ¹

И с этой же энергией, жаром, стихийно он пишет после отъезда

Ларисы Федоровны и Катеньки. И опять его творческое вдохновение подни­мает его на невообразимые высоты, поднимает над всем мрачным, над болью доктора, и приносит утешение. “Так кровное, дымящееся и неостывшее вы­теснялось из стихотворений, и вместо кровоточащего и болезнетворного в них появилась умиротворенная широта, подымавшая частный случай до общности всем знакомого. Он не добивался этой цели, но эта широта сама приходила как утешение, лично посланное ему...” ²

Роман, на мой взгляд, полностью основан па переплетении сти­хий. Но главная, повелевающая всеми остальными, — стихия революции, стихия войны. Герои понимают, что война и революция, это переустройство общества согнало всех с их насиженных мест, перемешало, одних отдалило, других сблизило. Именно оно — это стихийное переустройство, диктует свою волю людям. “Мне ли, слабой женщине, объяснять тебе, такому умно­му, что делается сейчас с жизнью вообще, с человеческой жизнью в России и почему рушатся семьи, в том числе твоя и моя? — говорит Лариса Федоров­на Юрию Андреевичу. — Ах, как будто дело в людях, в сходстве и несходст­ве характеров, в любви и нелюбви. Все производное, налаженное, все отно­сящееся к обиходу, человеческому гнезду и порядку, все это пошло прахом вместе с переворотом всего общества и его переустройством. Всё бытовое опрокинуто и разрушено. Осталась одна не бытовая, непреложная сила голой, до нитки обобранной душевности, для которой ничего не изменилось, пото­му что она во все времена зябла, дрожала и тянулась к ближайшей рядом, та­кой же обнаженной и одинокой. Мы с тобой как два первых человека Адам и Ева, которым нечем было прикрыться в начале мира, и мы теперь так же раз­деты и бездомны в конце его. И мы с тобой последнее воспоминание обо всем том неисчислимо великом, что натворено на свете за многие тысячи лет между ними и нами, и в память этих исчезнувших чудес мы дышим и любим, и плачем, и держимся друг за друга и друг к другу льнем”.¹

Характеристики

Список файлов сочинения