79575 (640433), страница 4

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 4)

“О, как сладко существовать! Как сладко жить на свете и любить жизнь! О как всегда тянет сказать спасибо самой жизни, самому существова­нию, сказать это им самим в лицо!

Вот это-то и есть Лара. С ними нельзя разговаривать, а она их представительница, их выражение, дар слуха и слова, дарованный безглас­ным началом существования!”¹— думает о Ларисе Федоровне Юрий Анд­реевич, вернувшись из партизанского отряда. Лара — его жизнь, его любовь. Она, словно стихия, захватила душу героя, и он не в силах сопротивляться ее влиянию.

Любовь Лары и Юрия является как бы и благословением их жиз­ни, и грозной стихией, грозящей разрушить эту жизнь. Но любовь героев ни­спослана им свыше, они предназначены друг другу решением небес. “Дар любви, — говорит Лара, — как всякий другой дар. Он может быть и велик, но без благословения он не проявится. А нас точно научили целоваться на небе и потом детьми послали жить в одно время, чтобы друг на друге прове­рить эту способность. Какой-то венец совместности, ни сторон, ни степеней, ни высокого, ни низкого, равноценность всего существа, все доставляет ра­дость, все стало душою.

Но в этой дикой, ежеминутно подстерегающей нежности есть что-то по-детски неукрощенное, недозволенное. Это своевольная, — разру­шительная стихия, враждебная покою в доме”.¹

Любовь — стихия. Любовь Юрия и Тони — это сдерживаемая стихия, это как пламя свечи — светит и согревает. Возле нее тепло и уютно. Юрий Андреевич по-своему любит Антонину Александровну, он привязан к ней. Но вот это пламя вырывается на волю и захватывает героя. Причем он начинает пылать страстью не к жене, а к Ларе — постороннему человеку. Из­вечный любовный треугольник, приносящий страдания всем троим. Из-за любви страдает Тоня, которая, переживая измену любимого, не в силах его разлюбить. Страдает Юрий: как человек чести он не может простить себе из­мены жене, но и не в силах оставить Лару. Страдает и сама Лара, ставшая причиной разрыва, понимающая и ощущающая причиняемую боль. И все по­тому, что стихия вырвалась наружу, теперь это не маленький огонек свечи, любовь Юрия и Лары — это бушующая стихия, пламя вырвавшееся на волю, грозящее погубить, сжечь все и вся. Любовь — стихия, приносящая страда­ния, она дает минуты радости, но потом сторицей заставляет платить за них, посылая испытания. Но любви, как и любой другой стихии нельзя избежать. Она все равно придет, захватит, закружит в своем водовороте, смешает вме­сте горе и радость. Эта стихия сталкивает совершенно разных людей, словно желая узнать, что из этого получится. Тоня и Лара любят одного и того же человека, но они полная противоположность друг другу. “Должна искренне признать, она хороший человек, но не хочу кривить душой, — полная мне противоположность. Я родилась на свет, чтобы упрощать жизнь и искать правильного выхода, а она, чтобы осложнять ее и сбивать с дороги”,¹ — так пишет о Ларе Юрию Андреевичу в своем прощальном письме Антонина Александровна.

И все-таки любовь освещает и согревает жизненный путь героев, особенно Лары и Юрия. Да, она осложняет им жизнь, но они живут этой любовью.

“Их любовь была велика. Но любят все, не замечая небывалости чувства. Для них же, — и в этом была исключительность, — мгновения, ко­гда подобно веянью вечности, в их обреченное человеческое существование залетало веянье страсти, были минутами откровения и узнавания всего ново­го о себе и о жизни”.²

Да, любовь для героев не была чем-то обыденным, чем-то зем­ным. Любовь для Юры и Лары — это своего рода искусство, причем высокое искусство. Юрий Андреевич боготворит Ларису Федоровну, и даже ревность у него может вызвать лишь что-то низкое и далекое. Он принимает любовь только близких по духу людей, любовь порочную, низменную он отвергает. “Мне кажется, сильно, смертельно, со страстью я могу ревновать только к низшему, далекому. Соперничество с высшим вызывает у меня совсем дру­гие чувства. Если бы близкий по духу и пользующийся моей любовью чело­век полюбил ту же женщину, что и я, у меня было бы чувство печального братства с ним, а не спора и тяжбы. Я бы, конечно, ни минуты не мог делить­ся с ним предметом моего обожания. Но я бы отступил с чувством совсем другого страдания, чем ревность, не таким дымящимся и кровавым. То же самое случилось бы у меня при столкновении с художником, который поко­рил бы меня превосходством своих сил в сходных со мною работах. Я, на­верное, отказался бы от своих поисков, повторяющих его попытки, победившие меня”¹.

Мне кажется, эти слова очень хорошо показывают силу и высоту чувств Юрия к Ларе. Живаго не ревнует ее к Антипов, он понимает, прини­мает, и, самое важное, разделяет ее чувства. Чувства долга, ответственности, и нежной привязанности. Лариса Федоровна говорит Юрию Андреевичу, что “если бы Стрельников снова стал Пашенькой Антиповым”, то она бы “на коленях ползком приползла” в их дом. “Все бы встрепенулось во мне. Я бы не устояла против зова прошлого, зова верности. Я пожертвовала бы всем, даже самым дорогим. Тобою. И моею близостью с тобой, такой легкой, не вынужденной, саморазумеющейся... Это тот же голос долга, который гонит тебя к Тоне”.²

Юра, еще мальчик, впервые увидевший Лару, еще девочку в уче­ническом платье, понял, почувствовал всю ее прелесть, всю ее женствен­ность, всю силу ее любви, ее страстность, стихийность. С первой встречи она заронила в него “свет очарования”, — как говорит сам Юрий Андреевич. “Когда ты тенью в ученическом платье выступила из тьмы номерного углуб­ления, я, мальчик, ничего о тебе не знавший, всей мукой отозвавшейся тебе силы понял: эта щупленькая, худенькая девочка заряжена, как электричест­вом, до предела, всей мыслимою женственностью на свете. Если подойти к ней близко или дотронуться до нее пальцами, искра озарит комнату и либо убьет на месте, либо на всю жизнь наэлектризует магнетически влекущейся, жалующейся тягой и печалью... Все мое существо удивлялось и спрашивало: если так больно любить и поглощать электричество, как, вероятно, еще боль­нее быть женщиной, быть электричеством, внушать любовь”.¹

Лариса Федоровна освещает путь Юрия Андреевича. С детства она заронила в его душу “свет очарования”, она разделила с ним тяготы жизни в его зрелые годы, и она же стояла у “конца его жизни” — Лара пришла проводить Юрия в последний путь.

Любовь Ларисы Федоровны и Юрия Андреевича и была тем, что их объединяло, роднило. Их любовь была “вольная, небывалая, ни на что не похожая!..”²

Через эту стихию, через любовь Юрия и Лары, автор раскрывает многие прекрасные черты характера героев. Он показывает их внутреннюю силу, готовность пожертвовать своей любовью, своим счастьем ради спасе­ния, ради покоя и благополучия друг друга. Герои не могли не любить. Не­любовь — это болезнь. Юрий, Лара, Тоня — они остерегаются, боятся этой болезни?

“Из одного страха перед тем, какое унизительное, уничтожающее наказание нелюбовь, я бессознательно остереглась бы понять, что не люблю тебя. Ни я, ни ты никогда этого бы не узнали. Мое собственное сердце скры­ло бы это от меня, потому что нелюбовь почти как убийство, и я никому не в силах была бы нанести этого удара”¹, — пишет в письме Юрию Андреевичу Антонина Александровна.

Но Юрию, Ларе, Тоне, Марине не страшна эта болезнь. Такие бо­гатые душой личности, как они, не любить не могут, любовь у героев в кро­ви. Для них любовь — это жизнь. Их любовь — высокое, горящее, жертвенное чувство. Она облагораживает их самих и предмет их любви. Страницы, на которых изображена любовь Юрия, Тони и Лары, являются, как мне ка­жется, одними из самых прекрасных, трогательных, захватывающих страниц романа.

Но любовь не единственная стихия в “Докторе Живаго”. В са­мом начале мы уже говорили о природных стихиях — вьюге, метели, бура­не. Эти стихии проходят через все произведение, и им противостоит стихия огня, свеча. Они возникают в самом начале романа (буря после похорон ма­тери Юрия, манящая свеча в окне Камергерского переулка) и сопровождают героев до конца (гроза в момент гибели Живаго, образ свечи в стихотворении Юрия, переживший и воскресивший его). Андрей Вознесенский в своей статье “Свеча и метель” пишет: “Мы видим, как в процессе жизни, в душевной смуте автора, героя романа, сначала брезжит пламя свечи, увиденное сквозь морозное окно... Затем ноч­ная, чувственная свеча становится символом его любви к Ларе. Метель, сим­вол истории, задувает этот одинокий огарок, гибнет личность, одухотворен­ность, интеллигент — и, наконец, в финале романа расцветает чудо класси­ческого стихотворения “Свеча горела”, без света которого уже нельзя пред­ставить нашей духовной культуры”.¹

На протяжении всего произведения идет как бы противопостав­ление: свеча — метель, свет — тьма, жар — холод, жизнь — смерть. Свет свечи, как символ страсти, — это стихия огня, несущего тепло, добро, свет, жизнь, любовь. Снег, вьюга, метель — стихия холода, несущего зло, тьму, страдания, смерть.

Революция — стихия. Ее нельзя избежать, нельзя вмешаться в ее события, ибо все равно ничего нельзя изменить. Неизбежность делает людей безвольными. Стихия подчиняет себе всех и вся, она ничего не выпускает из своей снежной круговерти. Действительно, основным символом революци­онной стихии является метель. Метель, сметающая, заметающая все вокруг. Снежинки — словно люди, летящие на свет неведомого очага и гибнущие бесчисленно.

Мело, мело по всей земле

Во все пределы...

Мело... Метель. Именно метель является символом революции и у Блока в “Двенадцати”.

Константин Воробьев пишет об этом: “Неверие в высший смысл мира породило неверие в жизнь, — и историческая вьюга событий, ставшая уже совершенно стихийной и вовсе безликой, нечеловечески темной и жес­токой, грозит задушить последние, слабые, казалось бы, проявления свобод­ной человеческой личности. Личности, стремящейся к жизни, а следовательно, противопоставляющей себя морозным вихрям безликой мертвенной сти­хии. Нагие, лишенные всяких одежд — культурных, социальных, даже на­циональных, — как блуждающие ноябрьские листья разносятся эти личности зимними вьюгами по всей необъятной земле, по всей нашей застылой стране; иногда приникают они друг к другу, приникают особенно любовно и заду­шевно, — ибо ничего, кроме голой душевности, у них и не осталось, а они ищут какого-то сочувствия и тепла: но вновь порыв зимней ночной вьюги отрывает их друг от друга, несет их вдаль, торжествующе поет самому себе оды, похваляется своей силой и умерщвляет все живое, противостоящее ему”.¹ Так точно, захватывающе, эмоционально Константин Воробьев пока­зывает буйство этой вселенской бури в романе. Действительно, эта стихия в “Докторе Живаго” изображена очень живо, она чувствуется не только на страницах ее описания, но еще и ощущается между строк на протяжении все­го романа. И об этом порыве зимних вьюг говорит сам писатель. “Писать о нем надо так, чтобы замирало сердце и поднимались дыбом волосы. Писать о нем затвержено и привычно, писать не ошеломляюще, писать бледнее, чем изображали Петербург Гоголь и Достоевский, — не только бессмысленно и бесцельно, писать так — низко и бессовестно. Мы далеки еще от этого идеа­ла”, —говорит в своем “Биографическом очерке” (1957-1958 г.) Пастернак.

Писатель не только ярко и живо воплотил в романе разгул ноч­ной стихии , он еще заставил поверить в ее смысл. Ночная вьюга свирепа и непроглядна, несчастные изнемогающие путники потеряли дорогу, ничего не видят вокруг, уже изверились в спасении. Но вдруг в далеком заиндевевшем окне мелькнул маленький путеводный огонек — “Свеча горела на столе, све­ча горела”. И вот уже увереннее идет человек сквозь злую ночь и смертель­ную вьюгу на свет любви, добра, тепла, человечности. Он вновь начинает ве­рить в жизнь, в любовь, в себя, в спасение.

Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Свеча — маленький маяк, просвечивающий сквозь пелену ужаса, безысходности, хаоса. Ее свет дает веру в спасение. Этот маленький огонек обладает какой-то безрассудной смелостью противостоять стихии.

И так на протяжении всего романа встречаются, противоборст­вуют два образа — свеча и снег, две стихии — огонь и метель, пламя и вью­га, свет и тьма.

Метель, вьюга, буран, гроза... Они появляются с первых с границ романа, угрожая, бросая вызов маленькому Юре Живаго. “На дворе бушева­ла вьюга, воздух дымился снегом. Можно было подумать, будто буря заметила Юру и, сознавая, как она страшна, наслаждается производимым на него впечатлением. Она свистела и завывала и всеми способами старалась при­влечь Юрино внимание”.¹

Затем революционная буря. Природная стихия как бы вторит стихии революции. “Порошил первый реденький снежок с сильным и все усиливающимся ветром, который на глазах у Юрия Андреевича превращался в снежную бурю.

Характеристики

Список файлов сочинения