2448-1 (593929), страница 9
Текст из файла (страница 9)
"В 1948 г. все протекало с обычной торжественностью, и вдруг через несколько дней умирает Жданов. И опять все сначала (на bis). Казалось, этот государственный деятель только и сделал в жизни, что обозвал непечатными словами старую женщину, и в этом его немеркнущая слава. Тогда же ему был обещан памятник и п о л н о е собрание сочинений. Ни то ни другое не состоялось" (Там же).
В эти годы Ахматова снова стала писать меньше – травля не способствовала приливу вдохновения, но в том, что писала, как и в военные годы, продолжала сорадоваться радостям и соскорбеть скорбям отечества. В послевоенные годы общая радость все-таки преобладала – преобладала она и в стихах Ахматовой:
Прошло пять лет, – и залечила раны,
Жестокой нанесенные войной,
Страна моя,
И русские поляны
Опять полны студеной тишиной…
…Ты стала вновь могучей и свободной,
Страна моя!
Но живы навсегда
В сокровищнице памяти народной
Войной испепеленные года…
Последнее десятилетие
Только со смертью Сталина и концом его эпохи многолетним злоключениям Ахматовой пришел конец. День его смерти – 5 марта – она отмечала как праздник. Хрущовская эпоха была милостива к ней, оборотные стороны "оттепели": безрассудные хозяйственные прожекты, новые гонения на Церковь, крепнущий дух меркантилизма, мещанства и завистливой оглядки на Запад, с трудом прикрываемый коммунистической фразеологией, – напрямую ее не коснулись, да и видны они стали не сразу, в то время как чувство освобождения от постоянного гнетущего страха люди ее круга ощутили быстро. "Хрущову можно простить многое за то, что он выпустил из тюрьмы невинных людей", – говорила поэтесса, и себя даже называла "хрущовкой". Однако последнее можно принять лишь с оговоркой. В новом времени она одобряла далеко не все. Так, например, с большой проницательностью и тревогой констатировала ускоряющийся темп жизни.
Бедствие это не знает предела…
Ты, не имея ни духа, ни тела,
Коршуном злобным на мир налетела,
Все исказила и всем овладела,
И ничего не взяла. ("Скорость")
Ее раздражала фальсификация прошлого: "Сейчас с изумлением прочла в "Звезде" (статья Льва Успенского), что Мария Федоровна каталась в золотой карете. Бред! Золотые кареты, действительно, были, но им полагалось появляться лишь в высокоторжественных случаях, – коронации, бракосочетания, крестин, первого приема посла. Выезд Марии Федоровны отличался только медалями на груди кучера. Как странно, что уже через 40 лет можно выдумывать такой вздор. Что же будет через 100?" (Pro domo sua. С. 173).
Скептически воспринимала Ахматова и молодую литературу хрущовской эпохи. "Она была невысокого мнения об эстрадной поэзии конца 50-х – начала 60-х. гг. – писал А. Найман, исполнявший в те годы обязанности литературного секретаря Ахматовой. – При этом качество стихов, как я заметил, играло не главную роль, она могла простить ложную находку, если видела за ней честные поиски. Неприемлемым был, в первую очередь, душевный строй их авторов, моральные принципы, соотносимые лишь с сиюминутной реальностью, испорченный вкус". В качестве иллюстрации далее приводятся некоторые ее суждения, например "о входившем тогда в моду Роберте Рождественском: "Как может называть себя поэтом человек, выступающий под таким именем? Не слышащий, что русская поповская фамилия несовместима с заморским опереточным именем?" И когда я попытался защитить его, мол, спрос с родителей, последовало: "На то ты и поэт, чтобы придумать пристойный псевдоним" Ахматова сказала о В-ском, в 60-е годы быстро набиравшем популярность: "Я говорю со всей ответственностью: ни одно слово своих стихов он не пропустил через сердце"" (Найман А. Рассказы об Анне Ахматовой. С. 26, 27, 29).
Из молодых поэтов она выделяла Иосифа Бродского, видя в нем нечто близкое себе не только по строю таланта, но и по тому, как складывалась его судьба. "Неблагополучие – необходимая компонента судьбы поэта, во всяком случае, поэта нового времени. Ахматова считала, что настоящему а р т и с т у, да и вообще, стоящему человеку, не годится жить в роскоши. Когда Бродского судили и отправили в ссылку на север, она сказала: "Какую биографию делают нашему рыжему! Как будто он кого-то нарочно нанял"" (Там же. С. 15 – 16). Можно, однако, с уверенностью полагать, что, доживи Ахматова до эмиграции Бродского и его последующих зарубежных успехов, едва ли она отнеслась бы к ним с одобрением.
Последнее десятилетие ее жизни отмечено новым приливом вдохновения: она продолжала работать на "Поэмой без героя", довольно много писала и мелких лирических стихотворений. Новым ее творческим пристанищем стала дача в поселке Комарово (из Фонтанного дома, вдохновлявшего ее прежде, ей пришлось переехать в 1953 г., в последующие годы места жительства в Ленинграде менялись раза два). Дачу Ахматова получила от Литфонда в 1955 г. Критик и литературовед Н.Я. Берковский, наблюдая ее в этой дачной местности, шутил: "По Комарову ходит Анна Андреевна, imperatrix, с развевающимися коронационными сединами и, появляясь на дорожках, превращает Комарово в Царское село" (Адмони В. Знакомство и дружба. – ВА. С. 334). Но, наслаждаясь природой и покоем, Ахматова уже задумывалась о близящемся конце:
Здесь все меня переживет,
Все, даже ветхие скворешни,
И этот воздух, воздух вешний,
Морской свершивший перелет.
И голос вечности зовет
С неодолимостью нездешней,
И над цветущею черешней
Сиянье легкий месяц льет.
И кажется такой нетрудной,
Белея в чаще изумрудной,
Дорога не скажу куда…
Там средь стволов еще светлее,
И все похоже на аллею
У Царскосельского пруда.
Жизнь Ахматовой по-прежнему была непростой. Печальной реальностью ее старости стало ухудшение отношений с сыном, вернувшимся, наконец, из очередной ссылки. Последние годы они не общались. Принимать в этом конфликте двух много перестрадавших людей чью-то сторону было бы неправомерно, но коренился он, несомненно, еще в тех далеких годах, когда маленький Лева на вопрос, что он делает, отвечал: "Вычисляю, на сколько процентов вспоминает меня мама", – а встречаясь с ней, просил: "Мама, не королевствуй!" Невнимание матери к маленькому ребенку не проходит даром, даже если она Ахматова, и даже если всю последующую жизнь старается наверстать упущенное.
Подобие собственной семьи Ахматова обрела в семье дочери Пунина, Ирины. В этой семье она и жила до конца своих дней. Дочь Ирины, Аня Каминская, росла на ее глазах. Дома девочку называли "Акума младшая". Ей посвящены стихи Ахматовой "В пионерлагере" с пушкинским эпиграфом: "Здравствуй, племя младое, незнакомое…"
Возраст заострил некоторые сложные черты характера Ахматовой. Ее "чувство своей значительности" нередко подавляло собеседников. "Анна Андреевна была слишком умна, – писал С.В. Шервинский, – чтобы воображать себя Анной-пророчицей или мечтать о славе Семирамиды. Но все же она, как мне представляется, в те годы не отказалась бы от мечты о памятнике на гранитной набережной Невы" (Шервинский С.В. Анна Ахматова в ракурсе быта. – ВА. С. 297).
Крепостью здоровья Ахматова не отличалась никогда, но с возрастом пришли новые болезни. Она страдала стенокардией, перенесла несколько инфарктов. Зов вечности слышался все более внятно – особенно когда приходили известия о смерти друзей, ровесников. В мае 1960 г. умер Борис Пастернак, в сентябре 1964 г. скончалась подруга всей жизни – Валерия Срезневская.
Почти не может быть, ведь ты была всегда:
В тени блаженных лип, в блокаде и в больнице,
В тюремной камере и там, где злые птицы,
И травы пышные, и страшная вода.
О, как менялось все, но ты была всегда,
И мнится, что души отъяли половину,
Ту, что была тобой, - в ней знала я причину
Чего-то главного. И все забыла вдруг…
Но звонкий голос твой зовет меня оттуда
И просит не грустить и смерти ждать, как чуда.
Ну что ж! Попробую.
Перед концом жизни Ахматовой еще было суждено совершить дальние путешествия и увидеть многих из тех, с кем судьба разлучила ее давно и, казалось, навеки. В 1964 г. ей была присуждена итальянская литературная премия, и в декабре она поехала в Италию на церемонию вручения, а весной 1965 г. Оксфордский университет присвоил поэтессе почетное звание доктора литературы. В Англии она встретилась и с Исайей Берлином, и с Саломеей Андрониковой-Гальперн, и с Борисом Анрепом.
Вернувшись в Россию, оставшиеся летние месяцы Ахматова провела в Комарове, осенью переехала в Москву, где всегда останавливалась у своей близкой знакомой, актрисы Нины Ольшевской. В конце года состояние ее здоровья ухудшилось, она вновь попала в больницу. В конце февраля 1966 г., выйдя из больницы, поехала в подмосковный санаторий. Утром 5 марта – в день смерти Сталина – Ахматова внезапно почувствовала себя плохо и в одночасье скончалась.
Получилось так, что прощались с ней обе столицы – и Москва, и Ленинград, куда было перевезено ее тело для захоронения. "Царственной, величественной покоилась Анна Андреевна, – вспоминал С.В. Шервинский, – полузанавешенная темной шелковой тканью, опускавшейся на лоб, но не скрывавшей орлиного профиля" (Шервинский С.В. Анна Ахматова в ракурсе быта. – ВА. С. 298). После отпевания в соборе Николы Морского ее похоронили среди соснового леса в поселке Комарово.
Из прощальных речей, сказанных над гробом, заслуживают внимания слова Ольги Берггольц: "Дорогая Анна Андреевна! Мы прощаемся с Вами, как с человеком, который смертен и который умер, но мы никогда не простимся с Вами, как с поэтом, с Вашей трагически-победоносной судьбой" (Берггольц О. Из книги "Говорит Ленинград". – ВА. С. 398).
Список литературы
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru/
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
