15186-1 (588723), страница 3

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 3)

Выход из создавшейся ситуации не мог быть традиционным. Потенциал прежних методов регулирования экономики был исчерпан, как был исчерпан и потенциал индустриальной системы в целом. Манипулирование величиной процентных ставок не могло привести к реальному облегчению, как не вели к нему и активные разработки развитыми странами собственных источников энергоносителей — в Техасе и на шельфе Северного моря. Гораздо более существенными стали два обстоятельства: с одной стороны, получила политическое признание новая стратегия, основанная на ослаблении государственного вмешательства в экономику и поощрении инвестиций в высокотехнологичные отрасли; с другой, первый шок уже начал давать эффект, и в 1979 году спрос на нефть обнаружил фактически ту же степень эластичности, что и спрос на большинство потребительских товаров. В начале 80-х стало ясно, что западная экономическая система способна измениться, а значит и выжить в новых сложных условиях. И, хотя до триумфального возвышения западных экономик над всеми остальными субъектами мирохозяйственной системы оставались еще долгие годы, первая волна кризиса была преодолена.

Некоторые уроки

События конца 60-х — начала 80-х годов можно определить как первый системный кризис индустриального хозяйства. При этом, однако, следует иметь в виду три обстоятельства. Во-первых, собственно индустриальная составляющая экономики развитых стран не только не была разрушена, но и сохранилась фактически в неизменном виде: доля промышленного производства на протяжении всего периода оставалась относительно стабильной, а технологический прогресс также исходил в первую очередь из потребностей промышленного сектора. Вторым важным моментом стала деформация традиционной трехсекторной модели экономики: в новых условиях третичный сектор обрел доминирующую роль, тогда как отрасли первичного начали утрачивать свое значение. В-третьих, к началу 80-х годов в хозяйственной структуре развитых западных держав стали явно различимы очертания возникающего четвертичного сектора, представленного высокотехнологичными отраслями и производящего информацию и знания. Таким образом, первый системный кризис индустриального типа хозяйства фактически подвел черту под историей первичного сектора экономики и открыл дорогу развитию четвертичного.

Насыщенность данного периода драматическими событиями, важнейшими из которых оказались два “нефтяных шока”, была обусловлена самой логикой социального прогресса второй половины XX века. В 70-е годы развивающиеся страны, ощущая, что их возможности для маневрирования в новой хозяйственной среде стремительно сокращаются, предприняли попытку грубого “силового” воздействия на формирующийся постиндустриальный мир в тот момент, когда ему, казалось бы, нечего было противопоставить этой атаке. Следует особо подчеркнуть, что такое противостояние, как бы парадоксально ни звучало это утверждение, было, пожалуй, последним актом борьбы относительно равных по своему значению сил на мировой экономической арене. Меры, предпринятые поставщиками природных ресурсов, были весьма эффективными и достигли цели: на протяжении без малого целого десятилетия западные страны безропотно платили по возросшим счетам “третьего мира”.

Однако попытка поставить на колени постиндустриальную цивилизацию была обречена на провал, причем не только в силу общепризнанных причин, но и по соображениям гораздо более общего характера. Внутренние закономерности социального прогресса предопределяли то, что креативные силы объективно должны были выйти из данного противостояния более мощными, тогда как паразитирующие на естественных монополиях обречены были оказаться более слабыми и зависимыми при любом сценарии развития событий. Пренебрежение этим обстоятельством дорого обошлось государствам “третьего мира”, как тем, кто однозначно сориентировался на эксплуатацию своих природных богатств, так и тем, кто принял на вооружение идею ускоренной индустриализации на основе импортированных технологий.

В первом случае экспортеры сырья считали возможным бесконечно долго получать естественную ренту, в силу чего приток валютных поступлений сопровождался неконтролируемым ростом импорта товаров из западных стран. Только с 1980 по 1982 год превышение импорта над экспортом в торговом балансе 40 наиболее отсталых аграрных стран выросло с 6,5 до 34,7 миллиарда долларов. В этой ситуации их правительства вынуждены были активно привлекать кредиты западных банков, и если в 1974 году общий объем внешнего долга развивающихся стран составлял 135 миллиардов долларов, то к 1981 году он достиг 751 миллиарда. Постиндустриальный мир, боровшийся с внутренним кризисом, одним только этим устранил возможность излишне радикального давления на него со стороны экспортеров сырья. По мере осознания этого обстоятельства, а также в силу сокращения спроса на природные ресурсы, алармистские настроения в западных странах стали проходить, а безнадежное положение государств “третьего мира” — становиться все более очевидным. На этом примере мы видим, что страны, специализирующиеся на производстве продукции первичного сектора, однозначно оказываются в подчиненном положении по отношению к тем, в экономике которых доминирует сектор третичный.

Во втором случае были заложены основы для следующего акта исторической драмы. Возникло новое противостояние, одной из сторон которого оказались те государства, которые достаточно успешно осуществили индустриализацию, тогда как другой остались постиндустриальные державы. Положение первых могло казаться более предпочтительным, нежели то, в котором находились поставщики сырьевых ресурсов, однако это было иллюзией. Противоборство развитых стран с новыми индустриальными государствами было, при всей его болезненности для постиндустриального мира, гораздо менее опасным для него, нежели серия ударов со стороны экспортеров природных ресурсов. Очевидно, что Запад не мог обходиться без энергоносителей и сырья, производство которых не требовало при этом сколь-либо уникального технологического обеспечения. Напротив, экономика новых индустриальных государств не только создавалась на основе применения западных технологий и патентов, но и обладала правом на существование лишь до тех пор, пока постиндустриальный мир проявлял интерес к производимым в массовом масштабе потребительским товарам. Поэтому осуществление “догоняющего” развития оставалось в этом случае принципиально невозможным.

Таким образом, как только победа западного мира в противостоянии с поставщиками ресурсов стала очевидной, перспектива его полного доминирования в мире также не могла подвергаться сомнению; отрицание ее могло исходить лишь от самодовольных лидеров развивавшихся “на коротком поводке” новых индустриальных стран. Отсюда следует и понимание природы второго системного кризиса индустриального типа хозяйства: он порождается формированием в западном мире в качестве основного уже не третичного, а четвертичного сектора хозяйства, а “жертвой” этого процесса окажется, соответственно, не первичный сектор, то есть добывающая промышленность и сельское хозяйство, а вторичный, то есть само индустриальное производство как таковое. Поэтому второй системный кризис индустриального типа хозяйства явится в То же самое время и кризисом индустриального типа хозяйства в целом, знаменуя собой начало эпохи полного доминирования постиндустриальной цивилизации в планетарном масштабе. Однако мы не будем забегать вперед и обратимся более подробно ко второму периоду становления постиндустриальной системы, основным содержанием которого стала внутренняя структурная перестройка экономики великих держав и сдерживание наступления новых индустриальных стран на мировые рынки промышленных товаров.

Предпосылки возрождения

Анализируя послевоенную эпоху, следует признать, что 80-е годы являются периодом, наиболее радикально изменившим облик современной цивилизации. За это короткое время произошло множество событий, определивших динамику развития тех или иных социальных и политических процессов на много лет вперед. Среди них можно отметить начало перестройки в СССР и последовавший крах коммунизма, завершение формирования Европейского союза и резкий упадок влияния развивающихся стран, но какими бы значимыми ни остались эти перемены в памяти человечества, все они стали следствием важнейшего процесса, под знаком которого прошли 80-е годы, — формирования постиндустриального общества как целостной и самодостаточной системы.

Именно в этот период в большинстве постиндустриальных стран было закреплено фактическое устранение первичного сектора из числа значимых компонент национальной экономики. К началу 80-х годов доля добывающей промышленности в ВВП Соединенных Штатов составляла около 2,6 процента, тогда как в Германии — 1,1 процента, а во Франции и Японии — 0,8 и 0,6 процента соответственно. В аграрном секторе создавалось менее 3 процентов американского ВВП и находило себе применение не более 2,7 процента совокупной рабочей силы. Данные процессы базировались прежде всего на более эффективном использовании ресурсов (только между 1970 и 1983 годами энергоемкость промышленной продукции снизилась в США на 39 процентов, в Японии — на 40,3, а в Великобритании —на 45,2 процента) и резком росте производительности в добывающей промышленности и аграрном секторе (если в 1900 году американский фермер тратил на производство ста бушелей зерна 147 часов труда, то сегодня это требует лишь трех человеко-часов).

К этому же времени относится стабилизация и начало снижения доли вторичного сектора как в производимом валовом национальном продукте, так и в общей занятости. Если в 1975 году создаваемая в промышленности доля ВНП составляла в в США 33,2 процента, в Великобритании — 28,4, в Германии — 38,0 и во Франции — 30,2 процента, то в начале 90-х годов она колебалась в США между 22,7 и 21,3 процента, а в странах ЕС — на уровне около 20 процентов. Еще более впечатляющим было сокращение индустриальной занятости. С 1972 года в Германии, с 1975-го во Франции и с конца 70-х в США началось ее снижение в абсолютном выражении. В результате доля занятых в обрабатывающей промышленности США достигла к концу 80-х 18 процентов трудоспособного населения, оставаясь несколько выше — на уровне около 24 процентов — в странах Европейского союза. Для большинства развитых стран в начале 90-х средняя производительность труда в обрабатывающей промышленности была в пять-шесть раз выше, чем в 1950 году.

Фундаментальной основой отмеченных перемен стал прогресс в области науки и технологий. Занятость в информационном секторе в США возросла с 30,6 процента в 1950 году до 48,3 проценту в 1991-м, а ее отношение к занятости в промышленности — с 0,44 до 0,93. Резко сократилось число работников, занятых непосредственно материальной производственной деятельностью (engaged directly in manufacturing operations): данные по США для начала 80-х годов составляют около 12 процентов, а для начала 90-х — менее 10 процентов. Понятие “информационного общества”, введенное в научный оборот в начале 60-х годов, стало фактически общепринятым обозначением сложившейся в западном мире социальной реальности.

Таким образом, все необходимые предпосылки для быстрого формирования постиндустриальной системы имелись в наличии; между тем кризисные явления середины и второй половины 70-х годов серьезно нарушили внутреннюю сбалансированность как экономик западных стран, так и мирового хозяйства в целом. Именно поэтому в большинстве постиндустриальных держав приоритеты хозяйственной политики 80-х оказались сосредоточены вокруг решения насущных экономических проблем.

“Рейганомика” и ее позитивные результаты

Действия, предпринятые американской администрацией, пришедшей к власти по итогам выборов 1980 года, основывались на осознании приоритета технологического прорыва и активизации инвестиционной активности перед решением проблем государственного долга и социальной защиты населения. Хотя абсолютные цифры американских заимствований поражали воображение, галопирующая инфляция поддерживала их стабильное отношение к объему ВНП, а в 1974—1975 и 1978—1980 годах даже снижала его. Поэтому было признано возможным почти в четыре раза (с 1,55 до 6,2 процента) увеличить к 1983 году отношение бюджетного дефицита к ВНП, хотя это и довело его суммарное значение за два срока пребывания Р.Рейгана у власти до 1,7 триллиона долларов. Причиной столь быстрого роста дефицита стала призванная возродить инвестиционную активность налоговая реформа. Известно, что между 1950 и 1970 годами доля дохода среднего американца, уплачиваемая им в виде одних только федеральных налогов, выросла более чем в три раза — с 5 до 16 процентов, а рост налогов на корпорации в условиях кризиса привел к фактически полному отказу предпринимателей от новых инвестиционных проектов. Проведенная в два этапа, с 1981 по 1984 год, рейгановская налоговая реформа стала одним из наиболее противоречивых реформ в новейшей американской истории. С 1 июля 1981 года налоги на личные доходы были заметно снижены (максимальная ставка налогообложения упала с 70,5 до 50 процентов), что обеспечило населению сохранение почти 27 процентов средств, уплаченных им в виде налогов в 1980— 1981 финансовом году. Снижение налогов на прибыли корпораций сэкономило средства, эквивалентные 58 процентам всех затрат на техническое перевооружение промышленности США в первой половине 80-х, и это вызвало экономический бум, определявший ведущее положение Соединенных Штатов в мире на протяжении целого десятилетия. При этом резко выросли налоги на менее обеспеченные слои населения, а также отчисления на социальное страхование; следствием стали высокие темпы роста имущественного неравенства. Между тем в результате совокупные налоговые поступления в федеральный бюджет между 1980 и 1988 годами выросли на 76 процентов, хотя бюджетные траты по-прежнему росли быстрее доходов.

Характеристики

Список файлов ВКР