Vadim_Panov_Zanimatelnaya_Mehanika (522911), страница 28

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 28)

Вера – это слишком сложно. Ты можешь быть великим ученым, гением цифр или сил, познать законы материального мира, но спасуешь перед неграмотным крестьянином. Потому что ты стремишься знать, а он – чувствует. Ты считаешь его дикарем и религиозным фанатиком, а он смотрит на тебя, как на бездушную деревянную марионетку.

И ты, умный, знающий, проникший в суть вещей, неспособен найти ответ на простой вопрос:

«Почему здесь столько храмов?»

Колесо обозрения, построенное на ВДНХ, недолго носило титул самого большого в Европе, аккурат к миллениуму вредные англичане воздвигли свой аттракцион, уязвив гордость московского градоначальника. Ходили, правда, слухи, что Церетели предлагал переплюнуть жителей туманного Альбиона, изваять колесо обозрения в бронзе, а вместо спиц приделать Петра Первого в позе леонардовского анатома. Но денег, как обычно, не хватило, получился лишь Петр, странно смахивающий на Христофора Колумба, которого и воткнули на стрелке Москвы-реки, задницей к Кремлю. Колесо же осталось прежним, хоть и потерявшим в европейском статусе, но все равно симпатичным. Недотягивающим даже до пояса Останкинской башне, зато общедоступным, и многие москвичи не отказывали себе в удовольствии прокатиться на нем, чего уж говорить о гостях?

Гончар приехал к колесу минут за пятнадцать до назначенного срока. Купил билет на один оборот, а подойдя к контролеру, извлек из кармана пару заграничных бумажек крупного достоинства и сообщил:

– Я не знаю, сколько времени проведу на аттракционе.

– Любите кататься? – Контролер ловко выхватил купюры.

– Я встречаюсь с женщиной, которая подъедет чуть позже, – объяснил Гончар. – Нам надо поговорить. Надеюсь, нас не будут беспокоить?

– Ни в коем случае.

Контролер наверняка рассказал коллегам о требовании посетителя, возможно, они даже посмеялись над странным мужиком, назначающим свидание на колесе обозрения, возможно, сострили по поводу «детства», в которое впадают некоторые… и были до крайности изумлены, увидев, кто приехал на встречу.

Минут через двадцать после того, как Гончар занял кабинку и принялся путешествовать по кругу, возле колеса остановился черный «Мерседес». Вылезший из него детина – аккуратно подстриженный, в хорошем костюме, белой рубашке и галстуке – неспешно подошел к контролеру и сообщил:

– Нас ждут.

Работник обозрения кивнул: он понял, о ком идет речь, и указал на приближающуюся кабинку:

– Здесь.

Детина вернулся к машине, распахнул заднюю дверцу и подал руку старушке в глухом сером платье дореволюционного покроя.

«Кино, что ли, снимают?» – промелькнуло в голове контролера.

Тем временем кабинка добралась до места посадки, старушка с помощью детины забралась в нее, уселась в кресло и что-то негромко сказала. Сопровождающий кивнул, тоже вошел в кабинку и локтем выбил изнутри одно из стекол.

Звон разбитого стекла заставил контролера опомниться. Кабинка медленно поднималась, оставшийся внизу детина провожал ее взглядом, а возле «Мерседеса» прогуливался еще один здоровяк, слегка увеличенная копия первого. Именно появление второго телохранителя убедило работника обозрения: милицию лучше не вызывать – мало ли как все обернется? Вместо этого он подошел к скучающему у кабинок детине и осведомился:

– А стекло, извините, зачем кокнули?

– Хозяйка любит курить, – невозмутимо ответил здоровяк и протянул контролеру несколько купюр. – Это за беспокойство.

Бабушка Осень разместилась в кабинке весьма удачно: дым трубочного табака, ароматный и легкий, в закрытом пространстве способен выдавить слезу из любого глаза, а сейчас он уходил в разбитое окно, оставляя собеседникам лишь терпкий аромат. Старушка, насколько помнил Гончар, не являлась приверженкой какого-то одного сорта табака, но отдавала предпочтение голландским маркам, насыщенным и приятным.

«Интересно, а что она курила до того, как голландцы занялись табаком?»

Гончар никак не мог выйти из состояния неспешных размышлений, в которое погрузился, путешествуя по кругу московского колеса. Никак не мог настроиться на деловой лад, и вместо конкретных вопросов, на которых следовало заострить внимание, в голову лезли неподходящие мысли:

«И почему она не может одеваться как все? Зачем привлекать к себе внимание?»

– Я слишком стара, чтобы идти на поводу у общества, – произнесла старуха. – В этих же одеждах мне комфортно и внешне и внутренне.

– А мне удобнее не выделяться, – брякнул Гончар.

– В самом деле?

Ироничный тон Бабушки Осень заставил мужчину встряхнуться.

«Мерзавка слишком хорошо меня знает!»

– Я не люблю привлекать к себе излишнее внимание, – объяснил Гончар.

– До тех пор, пока тебе это не нужно.

– Я действительно не люблю выделяться!

«Черт! О чем мы говорим?!» Намеченный план разговора летел в тартарары.

– Внешне. Но ведь тебе приятно ощущать свое превосходство?

– Ты веришь в равноправие?

– Я верю во взаимоуважение.

– Разве мы говорили не об одежде?

– Мы говорили о том, что ты пролил кровь, – резко бросила старуха и выдохнула дым Гончару в лицо.

Кто еще мог позволить себе подобное? Гончар, во всяком случае, таковых не знал. Точнее, встречал изредка, но не забывал вправлять глупцам мозги. А вот хамство Бабушки Осень приходилось терпеть. Проклятая долгожительница подмяла под себя всю Москву, да что там Москву – все российские искусники ее слушаются! Оскорбишь старушку, и ее отмороженные vnuchata, не задумываясь, набросятся на Гончара.

На Гончара!

«Чем же эта стерва их взяла?»

– Мы не убивали Беспалого, – хмуро ответил мужчина, вглядываясь в шпиль Останкинской башни. – Он сам выбрал путь.

– Если бы не ваше преследование, Гриша был бы жив.

– Уверена?

– Нет, – поколебавшись, ответила старуха. – Но знаю, что в спокойной обстановке Гриша трижды подумал бы, прежде чем отправиться в ванную.

– А раз не уверена, не смей меня обвинять! – Гончар тоже умел быть грубым. – Мы хотели только поговорить с Беспалым.

– А ты уверен?

– Да.

Бабушка Осень ядовито улыбнулась, но дым, после некоторого размышления, выдохнула в окно, затуманив московский пейзаж эфемерными остатками голландского табака.

«Она курит, как склонная к суициду лошадь, а зубы остались белыми! Почему?»

Причем свои зубы, а не фарфоровая подделка – в этом мужчина не сомневался.

– Беспалый не был москвичом, вы не гарантировали его защиту, мы его не убивали, – продолжил Гончар. – Тебе не в чем меня упрекнуть.

– Ты не относишься к числу тех, кого я стану упрекать, – ровно произнесла старуха. – Если ты отступишь от договора, я тебя ударю.

– Знаю, – спокойно ответил Гончар. – Это все?

– Нам не понравилось, что пролилась кровь искусника. Старшие внуки понимают, что уговор есть уговор, они вмешиваться не станут. А вот среди молодых могут найтись горячие головы, которые не послушаются даже меня. Или не смогут сдержаться, встретив тебя или твоих слуг. Я позвала тебя, чтобы сказать: это не будет провокацией с моей стороны, но если вы выйдете за рамки дозволенного, я буду крайне недовольна.

– Это угроза?

– Нет, угроза будет сейчас. – Бабушка Осень пососала трубку. – Я решила изменить договор. Теперь у тебя есть два дня, начиная с этого момента. За это время ты должен успеть завершить свои дела. Не успеешь – не обессудь.

Неприятно, очень неприятно. Гончар чувствовал, что вот-вот выйдет на след противника, что двух дней ему вполне хватит, но он не любил работать в цейтноте.

– Мне не нравится, что ты изменила договор.

– Ты пролил кровь, Гончар, искусники меня поймут.

А вот как понять тебя, старая ты перечница? С одной стороны, лицемерное «мы не хотим крови», с другой – жесткие временные рамки, что предполагает более активные шаги, а значит, большую вероятность крови.

«Хочешь меня подставить?»

А ведь похоже! Бабушка Осень понимала, что Беспалому не жить, но разрешила Гончару охоту в Москве, заманила обещанием нейтралитета и воспользовалась первым же поводом, чтобы ужесточить условия договора.

«Они будут тебя провоцировать, но по своей воле. А я их прикрою!»

И ведь не подкопаешься!

– Теперь, когда ты услышал угрозу, я могу дать тебе совет – убирайся отсюда, Гончар, тебе здесь не рады.

Однако отступить он не мог.

– Я сам решу, когда мне уехать, – хмуро ответил мужчина, давая понять, что принял слова старухи к сведению, но делать будет так, как решил. Если потребуется задержаться в Москве дольше двух дней – задержится, если потребуется дать по мозгам vnuchatam – даст.

В кабинке детского аттракциона путешествовали два ОЧЕНЬ старых человека, которые давным-давно перестали бояться крови.

* * *

Ехать до квартиры Карпова оказалось не очень далеко, нумизмат обитал неподалеку от Арбата, в старом, но качественно отреставрированном доме с кованой оградой вокруг и внимательной охраной. При первом взгляде на четырехэтажное малоквартирное здание образы его жильцов проявлялись очень отчетливо: нефтяные, газовые и металлургические тузы, сделавшие состояние на сибирских недрах, финансовые магнаты, промышленные короли… Волков, предвкушавший встречу со скромным собирателем, не интересующимся ничем, кроме любимых монеток, был несколько озадачен. В его представлении Карпов мог обитать в старом доме, но, скорее всего, в сталинском, а не дореволюционном и, разумеется, не таком шикарном. Аккуратно подстриженный газон, елки в кадках, охранники в будке, шлагбаум, видеокамеры, консьерж с кобурой на поясе, дорогие авто во дворе…

Коллекционер, говорите? Не из новых ли? Не из тех, кто, разбогатев на продаже шустрым фольксдойче платиновых чушек, скупал собрания в провинциальных музеях? Встречаться с подобным «экспертом» Федору не хотелось. Хотя… главное – это информация, и если купец действительно разбирается в нумизматике, то можно заставить себя не думать о том, откуда у него коллекция.

Охранник, увидев номер машины, поднял шлагбаум – проезжай, едва Очкарик вышел из автомобиля, рядом вырос «консьерж», отличающийся от будочного служителя униформой, но отнюдь не выправкой.

– Господин Карпов предупредил, что не знает вас в лицо. Позвольте взглянуть на документы?

Волков продемонстрировал удостоверение, отметил, что «консьерж» не тупо изучил корочки, а профессиональным взглядом пробежался по ключевым точкам, на которых спотыкаются изготовители фальшивок.

– Все в порядке, извините за беспокойство.

– Ничего страшного.

«Консьерж» проводил Федора до подъезда и указал на лестницу:

– Второй этаж.

Сам не пошел. Зачем? Все пролеты, лестничные площадки и коридоры здания просматривались видеокамерами. Все окна – глухие, с датчиками сигнализации. Тем не менее дверь в квартиру Карпова оказалась хоть и красивой, но все равно металлической, надежной. Береженого бог бережет.

Звонить или стучать не пришлось, предупрежденный охраной хозяин распахнул дверь, едва Очкарик оказался на площадке.

– Волков?

Это был еще один сюрприз. Федор почему-то решил, что нумизмат окажется седым сутулым старичком, а перед ним стоял молодой, лет тридцати, не более, мужчина, с редкими светлыми волосами и большими, как говорится – кукольными, голубыми глазами. Ясными, словно у младенца. Из одежды – футболка и шорты, по нынешней жаре самое оно, даже если в каждой комнате стоит кондиционер.

– Александр Григорьевич? – неуверенно спросил Очкарик, протягивая руку.

– Александр Александрович, можно Сан Саныч, можно просто Саша, – весело отозвался мужчина. Пожатие у него было крепкое, а на некоторых пальцах, как отметил Федор, – мозоли. – Отец со всем нашим семейством на даче, я тут один хозяйничаю. Проходи. – И повернулся к гостю спиной. – Дверь захлопни.

То ли по жизни такой доверчивый, то ли рекомендация Рижской сыграла свою роль.

– Пиво будешь? – Карпов легко и непринужденно перешел на «ты». Волков не возражал. – Холодное.

– Охотно.

– Сейчас принесу.

И исчез в недрах квартиры. А вот Федор застрял.

Монеты.

Монеты.

Монеты.

Большой холл, в который гости попадали из прихожей, напоминал нумизматический музей. Монеты на стендах, монеты на стенах. Монеты золотые, серебряные и медные. С королями, кораблями и зверями. С цифрами и иероглифами. Идеально круглые и неправильной формы, квадратные и многогранные, любые.

Монеты.

– Красиво, да? – Вернувшийся хозяин сунул в руку обалдевшему Очкарику запотевшую бутылку пива. – Здесь у нас так, для затравки – девятнадцатый век. Основные редкости в главном зале.

– Девятнадцатый?

Характеристики

Список файлов книги