king_istoriya_lizi (522908), страница 16
Текст из файла (страница 16)
– Я бы хотел получить гораздо больше информации о состоянии вашей сестры для истории болезни, вы понимаете, но, сами видите, у нас цейтнот. Я вызвал второго врача, но пока придётся трудиться и за него.
– Я очень признательна вам, что вы сумели уделить мне несколько минут. – А сама по достоинству оценила спокойствие, которое слышалось в её голосе. Этот голос однозначно заявлял: Всё под контролем. – Я готова вас заверить, что в настоящий момент моя сестра Аманда не представляет для себя угрозы, если вас это тревожит.
– Ну, вы понимаете, конечно, меня это тревожит, но я поверю вам на слово. И ей тоже. Она уже совершеннолетняя, да и её поступок определённо не попытка самоубийства. – Он смотрел на листок, который лежал на столе, а тут вскинул глаза на Лизи. – Это так?
– Да.
– Да. С другой стороны, не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы увидеть, что для вашей сестры это не первый случай членовредительства.
Лизи вздохнула.
– Она говорила мне, что ходит к психоаналитику, но её врач отбыл в Айдахо.
Айдахо? Аляска? Марс? Какая разница, эта обвешанная бусами сука отбыла.
– Насколько мне известно, это правда.
– Вашей сестре нужно вновь заняться собой, миссис Лэндон, понимаете? И поскорее. Членовредительство так же далеко от самоубийства, как анорексия, но и первое, и второе говорят о суицидальных тенденциях. – Он достал из кармана белого халата блокнот, начал писать. – Я хочу порекомендовать вам и вашей сестре одну книгу. Она называется «Кто режет себя?», и её автор…
– Питер Марк Стайн, – закончила Лизи. Доктор Мансингер в удивлении поднял голову.
– Мой муж нашёл эту книгу после того, как Анда… после того, что мистер Стайн называет… (после её була её последнего кровь‑була) Молодой доктор Мансингер смотрел на неё, ожидая завершения фразы. (продолжай Лизи скажи это называется бул называется кровь‑бул) Она придавила эти мысли.
– После последнего с Андой случая того, что Стайн называет разрядкой. Он ведь использует именно этот термин, так? – Голос Лизи звучал спокойно, но в ложбинках висков выступили капельки пота. Потому что внутренний голос был прав. Назови это разрядкой или кровь‑булом, смысл от этого не менялся. Совершенно не менялся.
– Думаю, да, – ответил Мансингер, – но книгу я прочитал несколько лет назад.
– Как я и сказала, мой муж нашёл книгу, прочитал её, дал прочитать мне. Я прочитала её и отдала Дарле. Рядом с нами живёт ещё одна наша сестра. Сейчас она в Бостоне, но, как только вернётся, я прослежу, чтобы эту книгу прочитала и она. И мы будем приглядывать за Амандой. С ней бывает трудно, но мы её любим.
– Ладно, с этим понятно. – Он соскользнул со стола. Бумажная простыня скрипнула. – Лэндон. Ваш муж был писателем?
– Да.
– Примите мои соболезнования.
Как она выяснила на собственном опыте, то было одним из самых странных последствий брака со знаменитым человеком: даже через два года после его смерти люди продолжали выражать ей соболезнования. Она догадывалась, что ничего не изменится и ещё через два года. А то и через десять. Это навевало тоску.
– Благодарю вас, доктор Мансингер.
Он кивнул, а потом вернулся к предмету их разговора, что не могло не радовать.
– Такие случаи среди зрелых женщин довольно редки. В значительно большей степени членовредительство характерно для…
Лизи уже представила себе концовку фразы: …подростков вроде той паршивки, что плачет в соседней комнате, когда в приёмной что‑то сильно грохнуло, и послышались возбуждённые крики. Дверь из приёмной в «смотровую‑2» распахнулась, на пороге возникла медсестра. Она вроде бы даже увеличилась в размерах, будто проблемы раздували её.
– Доктор, вы можете подойти?
Мансингер не стал извиняться, просто сорвался с места. Лизи за это его только зауважала: СОВИСА. Она подошла к двери в тот самый момент, когда добрый доктор буквально сшиб с ног девушку, которая выскочила из «смотровой‑1», чтобы посмотреть, что происходит в приёмной, а потом толкнул таращащуюся Аманду в объятия сестры так сильно, что они обе едва не повалились на пол. Дорожный коп и полицейский округа Маунти стояли над молодым человеком без видимых травм, который раньше дожидался своей очереди позвонить по телефону. Теперь он лежал на полу, лишившись чувств. Парень с разорванной щекой продолжал говорить, как будто ничего не произошло. Всё это заставило Лизи вспомнить стихотворение, которое когда‑то прочитал ей Скотт, – удивительное, жуткое стихотворение о том, как мир вдруг начал вращаться, наплевав на то (берьмо) сколько это приносит нам боли. Кто его написал? Элиот? Оден? Человек, который написал стихотворение на смерть борт‑стрелка? Скотт мог бы сказать. И в этот момент она отдала бы последний цент, чтобы получить возможность повернуться к нему и спросить, кто из них написал то стихотворение о страдании.
11
– Ты точно в порядке? – спросила Дарла. Она стояла у двери маленького дома Аманды (после посещения больницы прошёл час или чуть больше), и лёгкий ночной июньский ветерок обдувал их лодыжки и шелестел страницами журнала на столике в холле.
Лизи скорчила гримасу.
– Если спросишь ещё раз, я блевану прямо на тебя. Всё у нас будет хорошо. Мы выпьем какао… мне придётся её поить, потому что в нынешнем состоянии она не сможет держать чашку в руке.
– И хорошо, – кивнула Дарла. – Если вспомнить, что она сделала с последней, которую держала.
– Потом ляжем спать. Две старые девы Дебушер, не взяв в постель даже один дилдо.37
– Очень забавно.
– Завтра поднимемся с восходом солнца! Кофе! Овсянка! Потом в аптеку с рецептами! Назад, чтобы сделать ванночку для рук. А потом, Дарла, дорогая, ты заступаешь на вахту!
– Если ты так считаешь…
– Считаю. Поезжай домой и накорми своего кота. Дарла бросила на неё ещё один, полный сомнения, взгляд, потом чмокнула в щёчку, как всегда при расставании, обняла за плечи. Пошла по дорожке к своему маленькому автомобилю. Лизи закрыла дверь, заперла на замок, посмотрела на Аманду, которая сидела на диване в ночной рубашке из хлопчатобумажной ткани, спокойная и умиротворённая. В голове промелькнуло название старинного готического романа… она читала его в юном возрасте. «Мадам, вы говорите?»
– Анди? – мягко позвала она.
Аманда посмотрела на неё, её синие дебушеровские глаза были такими большими и доверчивыми, что Лизи подумала: нет, не сможет она подвести Аманду к интересующим её темам, Скотт и булы, Скотт и кровь‑булы. Если Аманда сама заговорит об этом, скажем, в темноте, когда они лягут в постель, это одно. Но подводить её к этому… После такого трудного для неё дня?
У тебя тоже был тот ещё день, маленькая Лизи.
Что правда, то правда, но она не считала это поводом ставить под угрозу умиротворённость, которую видела сейчас в глазах Аманды.
– Что скажешь, Лизи? – нарушила тишину Аманда.
– Как насчёт чашки какао перед тем, как лечь спать? Аманда улыбнулась. Сразу помолодела на многие годы.
– Какао перед сном – это прекрасно.
Они выпили какао, а поскольку Аманда не могла брать чашку руками, она разыскала безумно изогнутую пластмассовую трубочку (возможно, эта трубочка отлично смотрелась бы на полке магазина «Обурн новелти») в одном из кухонных ящиков. Прежде чем окунуть один конец в какао, Аманда показала трубочку Лизи (зажав двумя пальцами, как и показывал ей доктор): «Смотри, Лизи, это мой мозг».
С мгновение Лизи только таращилась на Аманду, не в силах поверить, что действительно услышала, как сестра шутит. Потом рассмеялась. Рассмеялись они обе.
12
Они выпили какао, по очереди почистили зубы, как давным‑давно делали в фермерском доме, где выросли, а потом легли спать. Но как только погасла прикроватная лампа и комната погрузилась в темноту, Аманда произнесла имя сестры.
Господи, вот оно, тревожно подумала Лизи. Опять на бедного Чарли выльют ведро помоев. Или… речь пойдёт о буле? В этом всё‑таки что‑то есть? А если есть, хочу ли я об этом слышать?
– Что, Анда?
– Спасибо, что помогаешь мне. От этой мази, которую дал мне доктор, рукам гораздо лучше, – и она перекатилась на бок.
Лизи вновь изумилась: неужели это всё? Вроде бы да, потому что через минуту или две дыхание Аманды изменилось, стало медленнее и ровнее, как во сне. Она, конечно, ещё могла проснуться и потребовать таблетку тайленола, но пока точно заснула.
Лизи не рассчитывала на такое счастье. Она ни с кем рядом не спала с ночи перед отъездом мужа в его последнее путешествие и уже отвыкла от этого. Опять же, её не отпускали мысли о «Заке Маккуле», не говоря уже про работодателя, инкунка, сукиного сына Вудбоди. Она должна поговорить с Вудбоди в самое ближайшее время. Собственно, завтра. А пока она должна приготовиться к тому, что, возможно, придётся провести несколько часов без сна, может, всю ночь, скажем, в кресле‑качалке Аманды, которое стояло внизу… если так, она, возможно, найдёт на книжных полках что‑нибудь достойное для чтения.
«Мадам, вы говорите?», подумала Лизи. Может, ту книгу написала Элен Макиннес? И стихотворение о башенном стрелке точно написал не мужнина…
С этой мыслью Лизи и провалилась в глубокий сон. Ей не снилось полотнище‑самолёт «ПИЛЬСБЕРИ – ЛУЧШАЯ МУКА». Ей вообще ничего не снилось.
13
Она проснулась глубокой ночью, когда луна зашла, а время, казалось, остановилось. Лизи не понимала, то ли проснулась, то ли по‑прежнему спит, прижавшись к тёплой спине Аманды, как когда‑то прижималась к тёплой спине Скотта, или пристроив коленные чашечки в подколенные углубления Аманды, как когда‑то пристраивалась к Скотту… в их кровати, в сотнях кроватей в номерах мотелей. Чёрт, в пятистах кроватях, может, в семистах, я слышу тысячу, кто‑нибудь скажет «тысяча», ставка поднимается до тысячи? Она думала о булах и кровь‑булах. О СОВИСЕ и о том, как иногда ты можешь только склонить голову и ждать, когда переменится ветер. Она думала, если темнота любила Скотта, что ж, тогда это была истинная любовь, не так ли, потому что и он любил темноту; танцевал с ней по бальному залу годов, пока наконец темнота не унесла его с собой. Она подумала: Я снова иду туда.
И Скотт, образ которого жил в её голове (по крайней мере она думала, что это Скотт, но кто мог знать наверняка), спросил: Куда ты идёшь, Лизи? Куда теперь, любимая?
Она подумала: Назад в настоящее.
И Скотт сказал: Тот фильм назывался «Назад в будущее». Мы смотрели его вместе.
Она подумала: Это был не фильм, это – наша жизнь.
И Скотт спросил: Крошка, чем ты занята?
Она подумала: Ну почему я влюблена в такого…
14
Он – такой дурак, думает она. Он – дурак, а я – дура, потому что связалась с ним.
Она всё ещё стоит, глядя на лужайку за домом, не хочет звать его, но начинает нервничать, потому что он вышел из кухни на траву в ночные тени (уже одиннадцать часов) десять минут назад, и что он может там делать? Там же нет ничего, кроме зелёной изгороди и…
Откуда‑то, но не издалека, доносятся визг шин по асфальту, звон разбивающегося стекла, лай собаки, пьяный вопль. Другими словами, обычные звуки пятничного вечера в небольшом городке, основной достопримечательностью которого является колледж. Ей хочется позвать его, но, если она это сделает, даже если выкрикнет только его имя, он узнает, что она больше на него не злится. Во всяком случае, не так уж и злится.
Собственно, совсем не злится. Но дело в том, что он выбрал вечер действительно плохой пятницы, чтобы появиться в шестой или седьмой раз, и впервые опоздал. Они собирались посмотреть фильм модного шведского режиссёра, и она надеялась, что фильм будет дублирован, а не пойдёт с субтитрами. Придя с работы, она быстренько съела салат, надеясь, что после кино Скотт поведёт её в «Медвежью берлогу» и угостит гамбургером (если бы не повёл, она сама привела бы его туда). Потом зазвонил телефон, и она решила, что это он, в надежде, что он передумал и поведёт её на фильм Редфорда, который показывали в одном из кинозалов торгового комплекса в Бангоре (пожалуйста, только не на танцы в «Анко‑ридж», только не после восьмичасовой смены на ногах). Но в трубке раздался голос Дарлы, которая вроде бы позвонила, «чтобы поболтать», но тут же перешла к делу, обвинив сестру в том (вновь), что она убежала в Облачную страну (термин Дарлы), оставив её, Аманду и Кантату разгребать все проблемы (под этим подразумевалась добрый мамик, которая к 1979 году стала толстым мамиком, слепым мамиком и, что хуже всего, свихнувшимся мамиком), тогда как она, Лизи, «развлекалась с мальчиками из колледжа». Как будто она отдыхала, восемь часов в день разнося пиццу. Для Лизи Облачная страна представляла собой маленькую пиццерию в трёх милях от кампуса университета Мэна да парней‑неудачников, обычно из студенческого общества «Дельта‑Тау»,38 которые только и норовили, что залезть к ней под юбку. Не слишком определённые мечты (ходить на лекции по нескольким дисциплинам, может, по вечерам) очень быстро испарились как дым. И дело тут было в отсутствии времени и сил, а не ума. Она слушала жалобы Дарлы, пытаясь не заводиться, но в конце концов сорвалась, и всё закончилось тем, что они принялись кричать друг на друга через сто сорок миль телефонных проводов, изливая наболевшее. Это был, как сказал бы её бойф‑ренд, полный долбец, и последнюю точку поставила Дарла, сказав своё коронное: «Делай что хочешь… ты всегда будешь делать, всегда делаешь».
После этого ей расхотелось есть на десерт кусок творожного пудинга, который она принесла из ресторана, и она совершенно точно не хотела идти на любой фильм Ингмара Бергмана… но хотела Скотта. Да. Потому что за последние два месяца, особенно за последние четыре или пять недель, у неё развилась такая забавная зависимость от Скотта. Может, это покажется странным (скорее всего), но она чувствует себя в полной безопасности, когда он обнимает её, чего не было ни с кем из других её парней. С остальными она испытывала раздражение или усталость (иногда и мимолётную похоть). Но в Скотте есть доброта, и с первого момента она ощутила в нём интерес (интерес к ней), во что никак не могла поверить, потому что он был настолько умнее и такой талантливый. (Для Лизи доброта значила гораздо 6ольше, чем ум и талант.) Но теперь она в это верит. И он говорит на языке, за который она с жадностью ухватилась с самого начала. Это не язык Дебушеров, но язык, который она тем не менее знает очень хорошо: словно всегда говорила на нём в своих грёзах.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
