Emec_D._Ojerele_Driadiy (522899), страница 24
Текст из файла (страница 24)
Чимоданов, успевший заново раскочегарить костерчик, разглядывал Дафну.
– Чего ты руку так держишь? Копеечку тебе дать? – спросил он.
Дафна опустила глаза и осознала, что больную ладонь она, правда, держит так, словно просит милостыню. «Так мне и надо!» – подумала она.
– Обойдусь! Ну все, пока! – сказала она Чимоданову.
Даф вернулась в палатку и успела еще увидеть нелепый сон. Ей приснилось, что Троил кухонным ножом вырезает из желудка у вопящего человека отравленную конфету, а рядом стоит горбун Лигул и охает: «Смотри гад какой! Всего тебя истерзал! И кто из нас после этого добро?»
На рассвете, когда все было еще серым и неразличимым, в лесу будто выключателем щелкнули. Ток жизни пробежал по проводам, и в разных местах почти без интервала включились птичьи голоса. Ожила и заплескала река. В камыше ударила щука, и мелкая рыба, спасаясь от нее, стала выпрыгивать из воды. Над поляной тяжело пролетела большая птица. Неуклюже опустилась на землю и тяжело, полубоком, запрыгала в кустарник.
Чимоданов удивился. Он по городской наивности считал, что у хищных птиц нет дел на земле и они все больше реют в небесах, а если и обрушиваются, то обязательно стремглав, складывая крылья.
Заря потерла оранжевые ладони и коснулась лесных вершин. Сосны зажглись, охваченные мягким живительным огнем. Засияла золотая полоса на реке. В муромском лесу объявилось деловитое и бодрое утро. Казалось, оно шагает над землей по воздуху, согревая и пробуждая лес солнечным дыханием.
Часов в десять, когда утро давно прошествовало дальше по круглому глобусу, уступив место дню, Улита выбралась из палатки и, распрямляя затекшую спину, произнесла, с тоской адресуясь в пространство:
– Охо‑хох! Старость не радость!
На берегу она обнаружила задремавшего десять минут назад Петруччо и, подкравшись к нему, гаркнула в ухо:
– Эй ты! А ну подъем!!! Ненавижу сонь и лентяев! Мужчина должен быть бодр и свеж с шести утра, чтобы успеть убить мамонта и насобирать страусиных яиц на утренний омлет!
– Я тебя удушу! – простонал Чимоданов. Веки он поднимал, как Вий, – руками.
Ведьма поморщилась.
– Фуй! «Удушу!» Какое скучное и мелкое желание! Скатывайтесь дальше, молодой человек! Успешной вам деградации!
Потеряв к Чимоданову интерес, она принялась ходить по лагерю и, разрабатывая охрипшие за ночь связки, петь:
– Подъем‑подъем! Кто спит – того убьем!
После сотого повтора упомянутой кричалки послышался нервозный звук «молнии». Из крайней палатки высунулся опухший от сна Корнелий.
– О, первые ценители моего вокального дарования! – обрадовалась Улита. – Ну, и где они?
– Кто? – простонал связной.
– Цветы и аплодисменты!
Аплодисментов, однако, не последовало.
– Ага, ща! Не пой! У тебя нет слуха!
– У кого? У меня?! – начала раздуваться Улита. Задумалась, прикидывая, и добавила: – Ну пусть даже и нет! Зато у меня имеется голос!
К полудню Эссиорх закончил латать «Вуоксу». Разгладил латку тряпкой и выволок лодку на солнцепек, чтобы дать ей просохнуть.
– Как выглядела женщина, которую ты видел ночью? – вновь спросил он у Чимоданова.
Петруччо закрыл глаза, в который раз пытаясь представить скользнувшую в лес фигуру. Представить‑то он представил, да вот только вспоминать было нечего. Все продолжалось одно мгновение.
– НИКАК!!! Отстаньте от меня!
– Но ты же как‑то определил, что это не мужчина! Волосы? Очертания фигуры? Одежда?
– Ну… э‑э… она такая… типа… э‑э… дура, короче! – гаркнул Чимоданов. Мозговых переутомлений он не переносил.
Эссиорх безрадостно кивнул. Хотя Чимоданова и расспрашивали все утро, подробностями Петруччо их не баловал. С каждым разом становилось все меньше нужных деталей и все больше ненужных эмоций.
– Ясно. Теперь, когда у нас есть точное описание, будем караулить по очереди, – сказал Эссиорх.
– А если она попытается нас убить? Можно ее кокнуть? – мстительно спросил Чимоданов.
– Пока что она лишь прорезала одну из лодок. Причем с целью, которая нам не известна, – миролюбиво заметил Эссиорх и неторопливо начал сворачивать лагерь.
Перед самым выходом Корнелий, утверждавший вчера, что его уникальные носки только в воде и сохнут, робко подошел к Мефодию и шепотом поинтересовался, нет ли у него сухих носочков.
Глава 10
Spada da filo1
Сначала жених спрашивал невесту: an tu mihi mater familias esse velis («Хочешь ли ты быть для меня матерью семейства?»), и получал от нее утвердительный ответ; затем такой же вопрос задавала и она.
И.А. Покровский. История римского права
Когда Ромасюсик закончил дергаться, визжать и паниковать, он обнаружил, что рука, небрежно удерживающая его за одежду, принадлежит Арею. Едва бродячая шоколадка осознала это, как тотчас заглохла и сама испугалась своих попыток вцепиться зубами в запястье бывшему начальнику русского отдела мрака.
Вела машину Варвара. Она деловито рулила по Тверской в сторону Белорусского вокзала, изредка поглядывая в зеркальце. Руки, слишком близко и напряженно лежащие на руле, выдавали некоторую неумелость.
– Третий день за баранкой, а какое дарование! Всего две аварии и одна оторванная при парковке незакрытая задняя дверь, – задумчиво сказал Арей.
Варвара самодовольно усмехнулась и тут же, зазнавшись, едва не влипла в тормознувшую впереди машину.
Ромасюсика спокойствие голоса Арея не подкупило. Напротив, он мелко задрожал и предпринял робкую попытку выброситься на дорогу. С проезжей части он смог бы телепортировать. Находясь же рядом с Ареем – нет. Ран же Ромасюсик не боялся, будучи в основе своей шоколадным.
– Что, невесело тебе? Душа поет, а кардиограмма пляшет? – поинтересовался Арей.
Ромасюсик на глазах стал из шоколадного сахарным, из сахарного – мармеладным, и из мармеладного – желейным. А из желейного уже заваливался в глухую и безнадежную кексовость. Многократно обжегшись, он давно усвоил: не бойся стражей мрака, кричащих и топающих ногами, поскольку пугают они, когда бессильны, но бойся, когда они ласковы и вкрадчивы.
– В‑в‑весело! – промямлил он.
– Ну и чудесно. Как там поживает наш милый мрак?
Ромасюсик заверил, что «и‑их м‑милый м‑м‑мрак поживает хо‑хо‑хорошо»…
– Давно заметил: без меня всегда всем хорошо! – не без горечи признал Арей. – А как мой друг Зигги Пуфс? Все так же боится солнца? Таскает с собой запасное тело с четырьмя сердцами, которое атакует вертикальными ударами палицы? Техника, конечно, простенькая, но парировать лучше не пытаться. Да и парочка коронок, помнится, имеется.
– С четырьмя сердцами? – жадно переспросил Ромасюсик.
– А ты не знал? – удивился Арей. – У второго тела Пуфса чудовищная выносливость. Когда‑то на моих глазах оно размазало пару стражей из опричнины Лигула, не поделив с ними эйдосы. Дело, конечно, замяли. Все‑таки считается, что Лигул набирает лучших, а тут сразу двое против одного… Сложно поверить, что Зигя на такое способен, а? Ведь тюфяк тюфяком!
Ромасюсик подобострастно закивал.
– Да и сам Пуфс не случайная фигура! – продолжал рассуждать Арей. – Он один из немногих наших, кто ухитряется быть удивительно пунктуальным в злобе. Именно пунктуальным. Другие позлобствуют и впадут в уныние, обвиснут. Этот же постоянен, как клещ, и мстительнее самого Лигула. С ним предпочитают не связываться.
Ромасюсик наскреб немного наглости и пугливо вякнул, что российским мраком управляет Прасковья. Арей не спорил.
– А, ну да, конечно! Вечно я забываю! Привет ей от меня!.. Если, конечно, у тебя будет возможность что‑либо передать! – добавил он, и тотчас камень, упавший с души Ромасюсика, вновь на нее взгромоздился.
Арей перестал ухмыляться, и лицо его стало резиновым. На лбу залегла глубокая, с могильной прозеленью, складка. Резко, как шрам, обозначился рот. Ромасюсик ощутил, что культурная часть их встречи завершилась и начинается бескультурная.
– А теперь оставим в стороне то, что я знаю, и поговорим о самом интересном в процессе познания: о том, чего я не знаю, – негромко сказал мечник, кивком показывая Ромасюсику, что при Варваре не стоит отвечать громко. – Первое: где сейчас светлые? Второе: не оставила ли Прасковья надежды получить «законсервированные» силы Мефа и как она собирается это сделать, пока ей мешает Дафна? Третье: какие планы у Пуфса?
Ромасюсик заерзал и вновь сделал попытку вывалиться на проезжую часть.
– Я жду, – повторил Арей еще тише.
Ромасюсик захотел солгать, что ничего об этом не знает, но случайно заглянул в холодные глаза Арея и стал самой правдивой шоколадкой на свете. Он поспешно затарахтел, что светлых видели на вокзале. Он думает, что они отправились в поход, о возможности которого Пуфс говорил Нате, Чимоданову и Мошкину. Последнее Ромасюсик добавил как козырную деталь.
Арей нахмурился. Для него это стало личной обидой.
– А эти‑то что забыли в резиденции?
– Да вот! – сказала живая шоколадка, нагнетая тайну. – И Мамзелькина при этом, между прочим, присутствовала!
Ромасюсик сделал головкой пакостное движение и даже подмигнул Арею, считая, что поразил его своей новостью. Однако если мечник и был удивлен, внешне это не отразилось.
– Перестань подмигивать, или Аида и здесь окажется. По срочному вызову! – спокойно предупредил Арей. – Она всегда появляется между замахом меча и мгновением, как он касается чьей‑то шеи. Сколько раз я пытался ее опередить, но так и не опередил. Надо признать, старушка – или, точнее, ее коса – шустрее меня… Дальше! Вопросов было три!
Огорченный Ромасюсик пролепетал, что о планах Пуфса ему ничего не известно. Пуфс‑то и с Прашечкой не особо разговаривает, а его, Ромасюсика, вообще не отличает от мебели. Тут язык шоколадного героя стало покалывать желанием рассказать Арею о грязном полотенце, которое Пуфс вытянул из переклинившей Прасковьи и которое заползло в нее обратно, но он вспомнил злое личико Зигги, и желание болтать исчезло. Ромасюсик ощутил себя жирненьким кроликом, который, нанюхавшись подозрительных цветочков, сдуру возомнил себя хищником и попытался влезть между львом и крокодилом. При этом львом был Арей, а крокодилом – Зигги.
– Теперь про силы Мефа! Как Прасковья собирается получить их? – напомнил Арей.
– У него же их светлые забрали! Говорят, Буслаев забыл, с какой стороны меч держат! Разносит чебуреки в забегаловке. Я его сам теперь зубочисткой заколю! – сказал Ромасюсик, в сознании которого правда переплелась с ложью так причудливо, что не было никакой возможности их распутать.
Арей посмотрел на Ромасюсика с интересом.
– Про меч – правда. Он многое забыл. Хотя если надо – тело вспомнит. Ну а что касается обещания заколоть Мефа зубочисткой – я принял его к сведению. Я устрою тебе такую возможность. Мефу я дам любой двуручник по его выбору. Тебе – любую зубочистку из любого ресторанного заведения города Москвы. Завтра с утра тебя устроит? – спросил он.
Ромасюсик в тысячный раз пожалел, что не родился немым.
– Не надо! Я пошутил! – отказался он поспешно.
– А я – нет! – заверил его Арей. – Какое бредовое яичко ты еще снес, цыпленок ты мой? Что свет забрал силы, унаследованные от Кводнона? Это чушь! Светлые к ним не прикоснулись бы. Для света взять силы мрака – хуже, чем притащить в дом разложившуюся крысу.
Шоколадный юноша уставился на Арея с испугом. Ничего себе сравнение! Неудивительно, что Лигул не переносит этого бунтаря.
– Исключено! – продолжал мечник, рассуждая сам с собой. – Силы все еще у Мефа, за исключением той части, которая досталась Нате, Чимоданову и Мошкину. Он хозяин сил. Только он один может или подавить их совершенно, или передать кому‑либо. Свет, понятное дело, хочет, чтобы подавил. Мрак – чтобы передал.
– Но он ничего не помнит! Для него мрак теперь – это когда в сарае выключили свет! – заявил Ромасюсик, незаметно для себя озвучивая одну из главных истин мироздания.
Арей страдальчески надул щеки. Трепотня с болтливой кучей шоколада не входила в его планы.
– И что из того? Память и обладание – разные вещи. Возможно, где‑то у тебя в доме валяется вещь, о которой ты давно забыл, что она у тебя есть. Но она‑то от этого не исчезла!.. Нет, дружок! Так дело не пойдет! Я вижу, что разговор у нас с тобой получается в одни ворота. А теперь, если хочешь все‑таки остаться в живых, скажи мне хоть что‑нибудь, чего я не знаю!
Ромасюсик посерел.
– Хорошо. Я тебе помогу. Существует некая дата. Какое‑то число, когда мрак надеется разом избавиться от Мошкина, Наты, Чимоданова и получить их силы для Прасковьи, а на деле, конечно, для себя. И это будет первым шагом к силам Мефа. Короче: число! Говори его и проваливай!
– В л‑л‑л… – затрясся Ромасюсик.
– Что за «л‑л‑л…»?
– В ластовый день джулая.
– Тридцатого, что ли? Что за птичий язык! Так тридцатого?
– Да.
Арей поймал Ромасюсика за щеки, притянул к себе и быстро, но пристально заглянул ему в глаза. Ромасюсик почувствовал, что сознание его опустело. Он помнил, как вышел из резиденции, как дошел до Тверской и… А вот что же было дальше? Тут словно стена стояла.