Jizn_po_sluxam_odna (522851), страница 24
Текст из файла (страница 24)
Катю – вместе с ее чистоплотностью! – спас Глеб Звоницкий. Все же она была губернаторской дочкой, и машина приезжала за ней каждый день.
Незнамо откуда в середине куста вдруг появилась рука, выволокла Вадика и вцепилась ему в ухо – а Вадик был здоровенный!..
Катя вылезла сама с независимым и несчастным видом, с горящими щеками и растрепанным «хвостом». Первым делом она подтянула резинку на «хвосте», а потом уже посмотрела, что происходит.
Происходило избиение младенцев. Глеб Петрович таскал Вадика за оба уха, а тот выл и вырывался.
Потом была «гроза». Глеб отвез Катю в какое‑то тихое место и там довольно долго прочищал ей мозги.
Он ничего не понял. Он говорил, что девушка – особенно губернаторская дочь! – должна быть разборчивой и не лазать со всякими идиотами в кусты.
Катя ужасно обиделась. Она и не лазала, просто доверяла Вадику, он же ее друг!..
Она попыталась объяснить это Глебу, и он, кажется, понял, а может, и не понял, но они все равно помирились, и все стало хорошо, вот только «чистоплотность» немного шмыгала выпачканным покрасневшим носом!..
Никогда и ничего Катя не решала сама!..
В последние годы Генка все решал за нее – и жениться на ней он решил исключительно самостоятельно, и бросить ее тоже, и отобрать квартиру, и сжить со свету! Она все время спасалась, боялась, металась, пряталась, скрывалась, малодушничала, поджимала хвост, дрожала как осиновый лист.
И тряслась, будто собачий хвост, вот еще как!..
Генка решал, и папа решал, и мама, а когда они были маленькие, брат Митя решал, а она соглашалась – ей так было проще, и их решения казались ей непреложными и обязательными к исполнению, как Основной закон Российской Федерации!..
Как же она, Катя, сейчас поедет на Крестовский, полезет за какие‑то сараи и станет искать там Глеба Петровича, который то ли дышит, то ли уже нет!..
Катя очень хорошо знала – с нынешней ночи, – как это страшно, когда люди уже больше не дышат.
Сзади сердито посигналили, и она поняла, что проспала светофор.
Катя нажала на газ, машина прыгнула и ловко втиснулась в игольное ушко между каким‑то джипом и длинной иномаркой с флагом. Водитель джипа сверху посмотрел на Катю и неслышно сказал что‑то, судя по всему не очень приятное.
Баба за рулем, обезьяна с гранатой – одна канитель!..
Еще сегодня утром Катя втянула бы голову в плечи, отвела глаза и потом долго маялась бы от сознания того, что незнакомый человек в незнакомой машине сказал ей что‑то пускай не слышное, но очень обидное, а она ни в чем не виновата, просто она несчастная такая, всеми затурканная, вот и автомобиль плохо водит!
Сейчас она только посмотрела вверх, на рассерженного погонщика джипа‑слона, пожала плечами и попилила ладонью по горлу – очень, мол, мне надо было тебя подвинуть, сам понимаешь!..
Странное дело – мужик перестал беззвучно шевелить губами, пожал плечами в ответ и вдруг улыбнулся.
Никогда прежде она не лихачила за рулем, но сейчас ей нужно спешить. От того, приедет она вовремя или опоздает, зависит жизнь еще одного близкого ей человека!.. К Ниночке она, Катя, не успела, но должна, должна успеть к Глебу!..
Чертыхаясь и то и дело выезжая на встречную и обгоняя всех как попало, Катя перелетела на Петроградскую сторону. Машины сегодня ехали на редкость медленно, и светофоров везде понатыкали непонятно зачем, и улицы, кажется, стали уже, чем были вчера!..
На стоянке перед входом в приморский парк Победы было пусто – осень и будний день. Катя приткнула машину, вытащила свой драгоценный портфель и побежала к воротам, но остановилась и задумалась.
Сердце у нее бешено колотилось.
Может, шут с ним, с портфелем?.. Там, куда она должна бежать, портфель ей точно не понадобится, а если ей придется тащить Глеба Петровича, будет мешать. Кроме того, наверное, нужно прихватить аптечку из машины и бутылку воды!.. Вдруг ей нужно будет бинтовать его раны и делать повязку‑шапочку, как ее когда‑то учили в школе на уроках гражданской обороны?
Она засунула портфель в багажник – ничего с ним не сделается! – выхватила аптечку и бутылку и опять побежала. Каблуки нарядных туфель, купленных вместе с Ниночкой по поводу осени и плохого настроения, то и дело подворачивались на мокром растрескавшемся асфальте.
Она сто лет не была в этом парке и забыла, что он такой огромный! Слева понастроили каких‑то коттеджей, понаставили заборов, за которыми грохотало и ревело – должно быть, большое строительство продолжалось.
Катя моментально струсила. Как она будет искать здесь Глеба, среди деревьев, заборов и ревущих, выпачканных в мокрой питерской глине экскаваторов?! Может, лучше в милицию позвонить, и все рассказать, и попросить помощи?
В милицию звонить никак нельзя.
Во‑первых, ей никто не поверит. Да и что она скажет? Я позвонила на мобильный Глеба Звоницкого, трубку взял какой‑то бомж, а может, и не бомж, он мне сказал, что Глеб почти не дышит и лежит под кустом за стадионом имени Кирова, и велел ехать на Крестовский?!
Во‑вторых, как только она позвонит в милицию, ее тут же арестуют и посадят в «Кресты»!
Аллея, по которой, задыхаясь, бежала Катя, прижимая к боку автомобильную аптечку, упиралась прямо в высоченные ворота стадиона. Они были безнадежно закрыты. Катя остановилась, подумала немного и побежала направо, к Гребному каналу.
Путь показался ей очень долгим. Она все бежала и бежала, а стадион все никак не кончался, и такая тоска, такой холод были в его безлюдной осенней запущенности!..
В школе, а потом и в университете их то и дело водили на стадион – у них там были «забеги» и «отрезки». Катя никогда не умела бегать, начинала задыхаться еще до того, как физкультурник, надув щеки, бодро свистал в свой свисток! Она всегда отставала, плелась самая последняя, и в середине дистанции у нее непременно схватывало бок, и Катя с дистанции сходила.
– Мухина! – орал физкультурник на весь стадион. – Ты почему опять сошла?!
Впрочем, она всегда сходила со всех дистанций, не только на уроке физкультуры!
Асфальт кончился, постепенно свернулся в узенькую тропинку. На тропинку с обеих сторон надвигались перепутанные кусты колючего боярышника. Красные мясистые глянцевые гроздья торчали на почти облетевших ветках.
Во дворе Катиной школы рос боярышник, и мальчишки рвали ягоды и ели. Ягоды были невкусные, колючие, волокнистые. Семечки приходилось выковыривать, и оставалась только шкурка, толстая и плотная. Зачем они ее ели?..
Катя выбежала на какую‑то полянку, остановилась и огляделась. Здесь было посветлей, и Гребной канал уже просвечивал между деревьями, блестел осенним сальным свинцовым блеском. Ни души не было вокруг, и настырный шум экскаваторов казался очень далеким.
Как она найдет здесь Глеба?! Где?!
Справа действительно ютились какие‑то сарайчики или, может быть, гаражи, как и сказал Иван Иванович Иванов, поразивший Катю словом «Вальпараисо»!.. Впрочем, нет, не гаражи. Лодки с ржавыми днищами, с заплатами, замазанными свежей краской, кое‑как накрытые брезентом или перевернутые вверх дном, громадные и неуклюжие, стояли на стапелях и под навесами. Кудлатая собака уныло ходила за сеткой, гремела цепью. Время от времени она усаживалась в пыль, смешно подворачивая зад, и начинала сосредоточенно чесаться, от чего цепь громыхала еще сильнее.
Налетел ветер, тревожно прошелестел в верхушках деревьев, дунул в лицо, осыпал Катю холодными листьями.
Будь осторожна. Будь осторожна.
Ты ничего не сможешь сделать сама. Ты никогда ничего не умела делать сама!..
Катя Мухина длинно вздохнула, двинулась было по поляне, а потом сообразила, что так не годится. Нужно искать в кустах и между лодочными сараями!.. Эллингами, как назвал их неведомый Иван Иванович, знающий слово «Вальпараисо»!..
И она мужественно полезла в кусты.
После Вадика Семенова и происшествия в сирени все на свете кусты она обходила стороной.
Было очень страшно.
Все ее привычное осознание себя рушилось прямо на глазах, и в разрушении этом была какая‑то неотвратимость, как будто она, Катя, приказала себе разрушиться и даже получала от этого удовольствие.
«Это не я. Это не могу быть я!.. Почему я шарю в кустах на Крестовском острове?! Почему я не побежала в милицию, не упала в обморок, не оказалась в психиатрической лечебнице от горя и страха?!»
Мама говорила когда‑то, что в трудных ситуациях у человека открываются «недюжинные силы». Она так и говорила: «недюжинные», словно в былине!..
Ветки трещали и цеплялись за волосы. Катя мотала головой, удивляясь, что это она производит такой шум, как будто через кусты ломится медведь.
Какие‑то голоса зазвучали очень близко, грянули так, что заложило уши.
Катя Мухина со своей автомобильной аптечкой и бутылкой воды под мышкой стремительно пригнулась к земле, стала на колени и поползла за боярышник – так вдруг стало страшно.
– …А я ей говорю: «Вешалка ты старая! Чего ты ко мне привязалась, дура?!» А она мне: «Без родителей в школу больше не приходи!»
– А ты че?..
– Да плевать я хотел на эту школу! На фиг она мне сдалась! Байдень сплошная беспонтовая, е‑мое!..
– И че?
– Да я туда больше ни ногой! И все это стремалово мне фиолетово, пусть хоть папахену мозги насилует, хоть мамахену!
– А они че?
– А че они?! Им тоже все сугубо фиолетово! Папахен на пахоте с утра до ночи ремеслит и на все давно забил, а мамахен все больше в хайральне причипуривается, дурища!..
– Козлы, – сказал второй равнодушно.
– Сам ты козел, – неожиданно обиделся первый.
Катя видела их сквозь ветки, они мелькали и пропадали, и удивлялась тому, что они такие одинаковые – мелкие, ссутуленные, в широченных штанах, которые волоклись по земле и пылили, в засаленных куртках и мятых майках. Потом она поняла, что они не мелкие, а просто маленькие – им было, должно быть, лет по тринадцать.
«Когда у меня будет сын, – вдруг подумала сидящая в засаде Катя Мухина, – я ни за что на свете не позволю ему шляться в будний день по Крестовскому острову!.. Когда у меня будет сын, я стану заезжать за ним в школу и обедать с ним в пиццерии – просто так, когда захочется! Когда у меня будет сын, я вылезу из кожи вон, только чтобы ему со мной было весело и интересно. Я никогда не буду его обижать, только если случайно, а когда случайно – это нестрашно, это можно простить!.. У него будет отмытая, осмысленная мордаха, веселые глаза, рюкзак с книжками и длиннющие несуразные, мальчишеские руки до колен. Он будет высоченный, худой, смешной, и он будет мой друг. Поэтому, когда я начну ругать его за двойки, он станет сверху обнимать меня за шею, смотреть мне в лицо шоколадными смеющимися глазами и говорить снисходительно: „Да ладно, мам!“…»
Двое, продолжая гнусавить что‑то про «хавальники, братух, халявников, кокс, блымс и додиков», прошли мимо и пропали за зарослями боярышника. Катя, осознав, что неизвестно зачем продолжает припадать к земле, выпрямилась, отряхнула коленки, посмотрела им вслед и снова полезла в кусты.
Она понятия не имела, как именно следует искать в кустах… человеческое тело!..
Нет, нет, не тело! Он жив, конечно же, а как же иначе!..
Кусты расступились, и она оказалась прямо под стенкой дощатого лодочного сарая. Впереди, метрах в двадцати, был Гребной канал, мерно ходили камыши, которые шевелил ветер, и вода блеснула ей в глаза нестерпимым блеском – откуда‑то взялось солнце и теперь прыгало по воде, разбрызгивая блики.
Приставив ладонь козырьком к глазам, Катя внимательнейшим образом осмотрела канал, вздохнула и оглянулась. Чаща у нее за спиной показалась ей совершенно непролазной, и ох как не хотелось лезть туда опять, от солнечного света, блеска воды и синего осеннего простора!..
Она решительно шагнула обратно, наступила на что‑то мягкое, охнула и остановилась. Это мягкое оказалось человеческой рукой.
Катя Мухина, которая полетела искать избитого Глеба Петровича, брошенного на Крестовском острове, лазавшая по кустам, прятавшаяся от каких‑то случайных мальчишек, оказалась совершенно не готова к тому, что она его… найдет!
Она так испугалась, что вскрикнула, уронила автомобильную аптечку и бутылку и бросилась в другую сторону, к воде, простору и солнцу.
Бросилась и тут же остановилась.
Бежать нельзя. Нужно быть хоть чуточку мужественной. Нужно довести дело до конца. Если он умер, она должна хотя бы это знать.
И Катя вернулась.
Человек лежал на животе, рука, на которую наступила Катя, была неестественно вывернута грязной ладонью вверх.
– Глеб Петрович, – осторожно позвала Катя и наклонилась, рассматривая бледную и даже какую‑то зеленоватую щеку, – это вы?
Ничего нельзя было придумать глупее этого вопроса, и стало абсолютно понятно, что он ее не слышит, и тогда Катя присела и потрясла его за плечо.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
