Диссертация (1148382), страница 62
Текст из файла (страница 62)
Со скандинавской своей основательностью и скрипучим черным юмором Кьеркегор утверждает: христианство – это та религия, которая, коль ейследовать точно и четко, способна свести с ума человека. Ну, вот представьте себе: да-257леко-далеко живет некий портняжка. И вдруг к нему стража, глава города: «Хренсгорыев, император требует!» Хренсгорыева ведут к императору. Хренсгорыев мандражит,что случилось-то. А императору просто поговорить захотелось... со своим подданнымХренсгорыевым.Ну, почему бы императору не поговорить с господином Хренсгорыевым? И почему бы Хренсгорыеву не поговорить по душам с императором.
Так вот христианствопредполагает, что не священник, не жрец, но каждый человек каждую минуту своейжизни говорит с вечностью, с живой вечностью. С Богом. Если у Хренсгорыева послевстречи с императором крыша поедет, то это не удивительно. Удивительно, что у христиан не едет крыша повсюдно и повсеместно, завершает свою притчу Кьеркегор.Именно эта ситуация – КАЖДЫЙ имеет свою аудиенцию у Господа Бога – предполагает возможность: КАЖДЫЙ может рассуждать не только о ценах на урожай илинефть, но и о цене жизни и смерти, о добре и зле, об устройстве Вселенной.
С каждымИисус Христос может поговорить не только о том, что красть нехорошо, а и о том, чтотакое вообще хорошо, и что такое плохо.Рождение философской публицистики связано с христианством и демократией.Они будут – будет и философская публицистика. Их не будет – и философской публицистики не будет.– И – последний вопрос: Какой бы вы хотели видеть философскую публицистику в будущем?– Ой, ну вовсе неожиданно.
Отвечу так же неожиданно: такой, какой я ее еще невидел, но... человечной. Я бы не хотел, чтобы философская публицистика была такой,как у Константина Крылова или Дмитрия Галковского. Но, увы и ах, это от меня независит.В. И. Рокотов*: До статуса философа еще надо дорасти– Валерий Иванович, что такое, по-вашему, философская публицистика?Употребляете ли вы это словосочетание? Какие произведения так обозначаете?– Словосочетание «философская публицистика» я до этого дня не употреблял. Яс ней никогда не встречался. Мне встречалась гражданская публицистика.
А еще шизофрения и пропаганда, облеченные в похожую форму. Думаю, философская публицистика – это светлое будущее публицистики, которая пока пребывает во мраке. Я себяфилософским публицистом не считаю. Для этого нужно быть автором философии. Просто моя публицистика носит восходящий характер. Она адресуется к сложности. Но доберется она до ступени, где ее назовут философской, или нет... – кто знает?Понимаете, в том, куда меня занесло, есть своя логика. Меня в свое время глубоко разочаровала журналистика, которая переместилась в сферу услуг. Она превратилась в слугу олигархии и стала обеспечивать деградацию. С этой журналистикой мнебыло не по пути.
На дворе были девяностые – время информационного беспредела, когда либеральные публицисты купались в деньгах и куражились, а патриоты были прокляты и загнаны в гетто.Я нашел себе какую-то работенку и ушел в литературное подполье. Тогда книжная индустрия развивалась бурно, этому монстру нужна была пища, и поэтому он заглатывал яркие рукописи. Для меня книги стали формой борьбы.
Я брал конъюнктурнуютему (например, история мошенничества в России) и наполнял свою книгу карикатурами и имперскими патриотическими идеями. Мне удалось издать сатирический роман.В. И. Рокотов – сценарист и режиссер документальных фильмов, кинокритик, автор «Литературной газеты». Интервью проведено 2 – 15 апреля 2015 г. по электронной почте.*258Тогда же я открыл для себя эссе. Это удивительная, великая форма творчества,территория нонконформизма. Эссе – это жанр, актуализирующий философию.Предложить эти тексты было некому, и они копились, терялись, трансформировались во что-то иное, становились фрагментами монологов или сокращались до афоризмов, которыми наполнялись мои записные книжки.
То есть куда-то это нужно былосливать, и оно сливалось или исчезало, выбрасывалось.Возможность публикации появилась только несколько лет назад, совершеннослучайно. При этом я не скажу, что двери оказались распахнуты. «Литературной газете»я предложил вдвое больше текстов, чем было опубликовано.
Эссе как жанр не приветствуется. Его просто не понимают люди, которые никогда не отрывались от журналистики. Они требуют информационного повода. Они не понимают и, видимо, никогда непоймут, что хороший текст может быть опубликован без всяких поводов. Как не поймути то, что эссе – это высший пилотаж публицистики. В этом моя драма, как автора.– На каких авторов эссе вы ориентируетесь, кого считаете «образцом» такого жанра?– Я ни на кого не ориентируюсь. Если бы ориентировался, стал бы чьей-то тенью,а мне это совершенно не нравится.Моя публицистика – результат пережитой трагедии. Обрушилась огромнаястрана. Под обломками погибли миллионы людей.Почему это произошло? Понятно, что было внешнее воздействие.
Но что-то разрушало страну изнутри. Что? Вглядываясь, видишь причины – кризис коммунистической философии, которая не развивалась, каменела, становилась догмой. Советская номенклатура после Сталина начала смелеть, осознавать себя правящим классом. На гильотину ее уже не тащили. Ведь чем были репрессии тридцатых годов? Кровавым методом зачистки элиты, этой нарождающейся советской аристократии. В условиях, когданет огня философии, нет брахманов, это был единственный способ сохранить строй.Элита без веры подобна волку.
Она хочет вернуться в капиталистический лес. А ещелучше – в феодальный.Машина государства была крепко сработана, но на ней стояла печать смерти.Огонь угасал. Но даже с умирающей философией машина ехала еще долго. Пока не заехала в перестроечное болото. И остановили ее, по большому счету, две вещи – социальный смех и Танатос. Они стали орудиями убийства, а в чьих руках – даже гадать неприходится. Ребята сами многое рассказали.Социальный смех и Танатос – это ровно то, чем я занимаюсь. Это предметы моейтворческой страсти.– То есть ваша публицистика – часть самопознания общества, спровоцированная внешними, насильственными обстоятельствами? И если бы этих обстоятельств не случилось, то и публицистики могло бы не быть?– Да, конечно.
Меня бы не существовало, как публициста. А возможно, и как писателя. Я взлетел на крыльях трагедии.– Чем бы вы занимались в ином случае?– Был бы, наверное, таким модным журналистом с умирающей душой, частьюбогемного московского мира.– Получается, и трагедия может принести что-то хорошее?– Знаете, лучше бы никто про меня не узнал.
Личный творческий прорыв – ничто,если завтра все рухнет. Вот если страна выстоит и у нее проявится хилиастическийдрайв, если будут исправлены ошибки и построено общество, способное противостоятьэнтропии, тогда можно будет сказать, что нет худа без добра.259О публицистике и философских концепциях– Центральные понятия ваших эссе, те же «Эрос» и «Танатос», как мне кажется, взяты у Зигмунда Фрейда... Взяты, конечно, не в плане заимствования, а вплане творческой переработки. Расскажите, как и почему это произошло.– Я увидел, что Эрос и Танатос – не просто философское упражнение и разминкамозга, а реальный вопрос жизни и смерти. Танатос превратился в оружие.
В условиях,когда существует ядерный паритет, война переносится в область культуры. И именночерез уничтожение культуры уничтожается цивилизация. Танатос вливается в культурное ядро и размещается в нем. Он смеется над бытием и конструирует привлекательныйобраз небытия.
Он насаждает равнодушие, иронию, низкие истины. Он вспухает, а всеживое, исполненное Эроса восхождения, объявляется бредом и пафосом. Как вызреваетТанатос, как он становится оружием, как и зачем советская элита втаскивала его на своютерриторию и опекала все, что заряжено смертью, как воля к смерти вкачивается в культуру сегодня – все это я проговорил в эссе «Танатос и Эрос.
Истоки войны» и «ПевцыТанатоса». Поэтому повторяться не буду.Я, конечно, адресуюсь к Фрейду. И сразу об этом говорю. Именно к Фрейду, нек Шопенгауэру, который здесь не дает ничего и первооткрывателем называться не может. Но Фрейд умер в самом начале войны. Он видел набирающий силу фашизм, онувидел его рывок к цели, но не увидел поражения. Он не увидел его последующей трансформации и нового наступления.
Он не увидел войны в культуре, войны против культуры и инструментов этой войны. Разбираться с этим приходится нам. Мы оказались вдураках. Мы потеряли государство и миллионы людей под чей-то зловещий смех. Сегодня их тени стоят за спиной. И тот, кто не чувствует этой связи с умершими, поверьте,ничего собой не представляет.– Есть ли еще какие-то философы, чьи концепты вы используете, дополняете, перерабатываете, «актуализируете» под особенности нашего времени? Какуюфилософскую литературу вообще читаете?– Я не использую.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
