Платон. Федон. док-ва бессмертия души (1092794), страница 8

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 8)

такова лишь благодаря большому, то есть она становится больше благодаря большому, а

меньшее становится меньшим лишь благодаря малому, то есть малое делает его меньшим".

А если бы ты признал, что один человек головою больше, а другой меньше, тебе пришлось

бы, я думаю, опасаться, как бы не встретить возражения: прежде всего в том, что большее у

тебя есть большее, а меньшее — меньшее по одной и той же причине, а затем и в том, что

большее делает большим малое, — ведь голова-то мала! А быть большим благодаря малому

— это уж диковина! Ну что, не побоялся бы ты таких возражений?

— Побоялся бы, — отвечал Кебет со смехом.

— Стало быть, — продолжал Сократ, — ты побоялся бы утверждать, что десять больше

восьми на два и по этой причине превосходит восемь, но сказал бы, что десять

превосходит восемь количеством и через количество? И что вещь в два локтя больше вещи

в один локоть длиною, но не на половину собственного размера? Ведь и здесь приходится

опасаться того же самого.

— Совершенно верно.

— Пойдем дальше. Разве не остерегся бы ты говорить, что, когда прибавляют один к

одному, причина появления двух есть прибавление, а когда разделяют одно — то

разделение? Разве ты не закричал бы во весь голос, что знаешь лишь единственный путь,

каким возникает любая вещь, — это ее причастность особой сущности, которой она

должна быть причастна, и что в данном случае ты можешь назвать лишь единственную

причину возникновения двух — это причастность двойке. Всё, чему предстоит сделаться

двумя, должно быть причастно двойке, а чему предстоит сделаться одним — единице. А

всяких разделений, прибавлений и прочих подобных тонкостей тебе даже и касаться не

надо. На эти вопросы пусть отвечают те, кто помудрее тебя, ты же, боясь, как говорится,

собственной тени и собственного невежества, не расставайся с надежным и верным

основанием, которое мы нашли, и отвечай соответственно. Если же кто ухватится за само

основание, ты не обращай на это внимания и не торопись с ответом, пока не исследуешь

вытекающие из него следствия и не определишь, в лад или не в лад друг другу они звучат.

А когда потребуется оправдать само основание, ты сделаешь это точно таким же образом

— положишь в основу другое, лучшее в сравнении с первым, как тебе покажется, и так до

тех пор, пока не достигнешь удовлетворительного результата. Но ты не станешь все валить

в одну кучу, рассуждая разом и об исходном понятии, и о его следствиях, как делают

завзятые спорщики: ведь ты хочешь найти подлинное бытие, а среди них, пожалуй, ни у

кого нет об этом ни речи, ни заботы. Своею премудростью они способны все перепутать и

замутить, но при этом остаются вполне собою довольны. Ты, однако ж, философ и потому,

я надеюсь, поступишь так, как я сказал.

— Ты совершенно прав, — в один голос откликнулись Симмий и Кебет.

Эхекрат. Клянусь Зевсом, Федон, иначе и быть не могло! Мне кажется, Сократ говорил

изумительно ясно, так что впору понять и слабому уму.

Федон. Верно, Эхекрат, все, кто был тогда подле него, так и решили.

Эхекрат. Вот и мы тоже, хоть нас там и не было, и мы лишь сейчас это слышим. А о чем

шла беседа после этого?

Федон. Помнится, когда Симмий и Кебет с ним согласились и признали, что каждая из

идей существует и что вещи в силу причастности к ним получают их имена, после этого

Сократ спросил:

— Если так, то, говоря, что Симмий больше Сократа и меньше Федона, ты утверждаешь,

что в Симмий есть и большое и малое само по себе разом. Верно?

— Верно.

— Но ты, конечно, согласен со мною, что выражение "Симмий выше Сократа" полностью

истине не соответствует? Ведь Симмий выше не потому, что он Симмий, не по природе

своей, но через то большое, которое в нём есть. И выше Сократа он не потому, что Сократ

— это Сократ, а потому, что Сократ причастен малому — сравнительно с большим,

которому причастен Симмий.

— Правильно.

— И ниже Федона он не потому, что Федон — это Федон, а потому, что причастен малому

сравнительно с большим, которому причастен Федон?

— Да, это так.

— Выходит, что Симмия можно называть разом и маленьким, и большим по сравнению с

двумя другими: рядом с великостью одного он ставит свою малость, а над малостью

второго воздвигает собственную великость.

Тут Сократ улыбнулся и заметил:

— Видно, я сейчас заговорю как по писаному. Но как бы там ни было, а говорю я, сдается

мне, дело.

Кебет подтвердил.

— Цель же моя в том, — продолжал Сократ, — чтобы ты разделил мой взгляд. Мне

кажется, не только большое никогда не согласится быть одновременно и большим и

малым, но и большое в нас никогда на допустит и не примет малого, не пожелает

оказаться меньше другого. Но в таком случае одно из двух: либо большое отступает и

бежит, когда приблизится его противник — малое, либо гибнет, когда противник

подойдет вплотную. Ведь, оставаясь на месте и принявши малое, оно сделается иным, чем

было раньше, а именно этого оно и не хочет. Вот, например, я принял и допустил малое,

но остаюсь самим собою — я прежний Сократ, маленький, тогда как то, большое, не смеет

быть малым, будучи большим. Так же точно и малое в нас никогда не согласится стать или

же быть большим, и вообще ни одна из противоположностей, оставаясь тем, что она есть,

не хочет ни превращаться в другую противоположность, ни быть ею, но либо удаляется,

либо при этом изменении гибнет.

— Да, — сказал Кебет, — мне кажется, что именно так оно и есть.

Услыхав это, кто-то из присутствовавших — я уже не помню точно кто — сказал:

— Ради богов, да ведь мы раньше сошлись и согласились как раз на обратном тому, что

говорим сейчас! Разве мы не согласились, что из меньшего возникает большее, а из

большего меньшее и что вообще таково происхождение противоположностей — из

противоположного? А теперь, сколько я понимаю, мы утверждаем, что так никогда не

бывает!

Сократ обернулся, выслушал и ответил так:

— Ты смело напомнил! Но ты не понял разницы между тем, что говорится теперь и

говорилось тогда. Тогда мы говорили, что из противоположной вещи рождается

противоположная вещь, а теперь — что сама противоположность никогда не

перерождается в собственную противоположность ни в нас, ни в природе. Тогда, друг, мы

говорили о вещах, несущих в себе противоположное, называя их именами этих

противоположностей, а теперь о самих противоположностях, присутствие которых дает

имена вещам: это они, утверждаем мы теперь, никогда не соглашаются возникнуть одна из

другой.

Тут он взглянул на Кебета и прибавил:

— Может быть, и тебя, Кебет, смутило что-нибудь из того, что высказал он?

— Нет, — отвечал Кебет, — нисколько. Но я не стану отрицать, что многое смущает и

меня.

— Значит, мы согласимся без всяких оговорок, что противоположность никогда не будет

противоположна самой себе?

— Да, без малейших оговорок.

— Теперь взгляни, согласишься ли ты со мною еще вот в каком вопросе. Ты ведь

называешь что-либо холодным или горячим?

— Называю.

— И это то же самое, что сказать "снег" и "огонь"?

— Нет, конечно, клянусь Зевсом!

— Значит, горячее — это иное, чем огонь, и холодное — иное, чем снег?

— Да.

— Но ты, видимо, понимаешь, что никогда снег (как мы сейчас только говорили), приняв

горячее, уже не будет тем, чем был прежде, — снегом, и вместе с тем горячим: когда

горячее приблизится, он либо отступит перед ним, либо погибнет.

— Совершенно верно.

— Равным образом ты, видимо, понимаешь, что огонь, когда приближается холодное,

либо сходит с его пути, либо же гибнет: он и не хочет и не в силах, принявши холод, быть

тем, чем был прежде, — огнем, и, вместе, холодным.

— Да, это так.

— Значит, в иных из подобных случаев бывает, что одно и то же название сохраняется на

вечные времена не только за самой идеей, но и за чем-то иным, что не есть идея, но

обладает ее формою во все время своего существования. Сейчас, я надеюсь, ты яснее

поймешь, о чем я говорю. Нечетное всегда должно носить то имя, каким я его теперь

обозначаю, или не всегда?

— Разумеется, всегда.

— Но одно ли оно из всего существующего — вот что я хочу спросить, — или же есть еще

что-нибудь: хоть оно и не то же самое, что нечетное, все-таки кроме своего особого имени

должно всегда называться нечетным, ибо по природе своей неотделимо от нечетного? То,

о чем я говорю, видно на многих примерах, и в частности на примере тройки.

Поразмысли-ка над числом "три". Не кажется ли тебе, что его всегда надо обозначать и

своим названием, и названием нечетного, хотя нечетное и не совпадает с тройкой? Но

такова уж природа и тройки, и пятерки, и вообще половины всех чисел, что каждое из них

всегда нечетно и все же ни одно полностью с нечетным не совпадает. Соответственно

два, четыре и весь другой ряд чисел всегда четны, хотя полностью с четным ни одно из

них не совпадает. Согласен ты со мною или нет?

— Как не согласиться! — отвечал Кебет.

— Тогда следи внимательнее за тем, что я хочу выяснить. Итак, по-видимому, не только

все эти противоположности не принимают друг друга, но и все то, что не

противоположно друг другу, однако же постоянно несет в себе противоположности, как

видно, не принимает той идеи, которая противоположна идее, заключенной в нем самом,

но, когда она приближается, либо гибнет, либо отступает перед нею. Разве мы не

признаем, что число "три" скорее погибнет и претерпит все, что угодно, но только не

станет, будучи тремя, чётным?

— Несомненно, признаем, — сказал Кебет.

— Но между тем два не противоположно трем?

— Нет, конечно.

— Стало быть, не только противоположные идеи не выстаивают перед натиском друг

друга, но существует и нечто другое, не выносящее сближения с противоположным?

— Совершенно верно.

— Давай определим, что это такое, если сможем?

— Очень хорошо.

— Не то ли это, Кебет, что, овладев вещью, заставляет ее принять не просто свою

собственную идею, но [идею] того, что всегда противоположно тому, [чем оно

овладевает]?

— Как это?

— Так, как мы только что говорили. Ты же помнишь, что всякая вещь, которою овладевает

идея троичности, есть непременно и три, и нечетное.

— Отлично помню.

— К такой вещи, утверждаем мы, никогда не приблизится идея, противоположная той

форме, которая эту вещь создает.

— Верно.

— А создавала ее форма нечетности?

— Да.

— И противоположна ей идея четности?

— Да.

— Стало быть, к трем идея четности никогда не приблизится.

— Да, никогда.

— У трех, скажем мы, нет доли в четности.

— Нет.

— Стало быть, три лишено четности.

— Да.

— Я говорил, что мы должны определить, что, не будучи противоположным чему-то

иному, все же не принимает этого как противоположного. Вот, например, тройка: она не

противоположна четному и тем не менее не принимает его, ибо привносит нечто всегда

ему противоположное. Равным образом двойка привносит нечто противоположное

нечетности, огонь — холодному и так далее. Теперь гляди, не согласишься ли ты со

следующим определением: не только противоположное не принимает противоположного,

но и то, что привносит нечто противоположное в другое, приближаясь к нему, никогда не

примет ничего сугубо противоположного тому, что оно привносит. Вспомни-ка еще разок

(в этом нет вреда — слушать несколько раз об одном и том же): пять не примет идеи

четности, а десять, удвоенное пять, — идеи нечетности. Разумеется, это — десятка, — хоть

сама и не имеет своей противоположности, вместе с тем идеи нечетности не примет. Так

же ни полтора, ни любая иная дробь того же рода не примет идеи целого, ни треть, как и

все прочие подобные ей дроби. Надеюсь, ты поспеваешь за мною и разделяешь мой взгляд.

— Да, — разделяю, и с величайшей охотой! — сказал Кебет.

— Тогда вернемся к началу. Только теперь, пожалуйста, отвечай мне не так, как я

спрашиваю, но подражая мне. Дело в том, что помимо прежнего надежного ответа я

усмотрел по ходу нашего рассуждения еще и другую надежность. Если бы ты спросил

меня, что должно появиться в теле, чтобы оно стало теплым, я бы уже не дал того

надежного, но невежественного ответа, не сказал бы, что теплота, но, наученный нашим

рассуждением, ответил бы потоньше — что огонь. И если ты спросишь, от чего тело

становится недужным, не скажу, что от недуга, но — от горячки. Подобным же образом,

если ты спросишь меня, что должно появиться в числе, чтобы оно сделалось нечетным, я

отвечу, что не нечетность, но единица. Ну и так далее. Теперь ты достаточно ясно

понимаешь, что я имею в виду?

— Вполне достаточно.

— Тогда отвечай: что должно появиться в теле, чтобы оно было живым?

— Душа, — сказал Кебет.

— И так бывает всегда.

— А как может быть иначе? — спросил тот.

— Значит, чем бы душа ни овладела, она всегда привносит в это жизнь?

— Да, верно.

Характеристики

Список файлов реферата