Монадология Лейбница
Монадология Лейбница
как попытка преодоления "формального" знания
Научная программа Готфрида Вильгельма Лейбница (1646-1716) формировалась в основном, в полемике с картезианцами, с одной стороны, и атомистами - с другой. Кроме того, его программа отчасти противостояла и Ньютоновской парадигме. Лейбниц получил философское образование в духе еще не превратившейся в то время школьной средневековой традиции. Одновременно с юношеских лет он погрузился в изучение современного ему естествознания и математики. Во всем здесь он был схож с Декартом, однако, в противоположность последнему, противопоставившему современную ему науку традиционной илософии, особенно схоластическому аристотелизму, Лейбниц, напротив, пришел к убеждению, что эти две сферы знания не так уж непримиримо противостоят друг другу, как те казалось Галилею, атомистам, Декарту и Ньютону. Примирение новой философии и науки с очищенным от схоластических привнесений Аристотелем, а также с некоторыми положениями платонизма и неоплатозима - вот задача, которую ставил перед собою Лейбниц. Как отмечает П. П. Гайденко, “если какая из естественнонаучных программ XVII в. и сохранила свою живую актуальность также и для ХХ столетия, то это, пожалуй, лейбницева”[113].
Свою полемику с Декартом Лейбниц начинает с критики выдвинутого им принципа субъективной достоверности, на котором, собственно, и держится картезианская критика традиционного мышления. С точки зрения Лейбница, рассматривать все сомнительное как ложное, - это значит не устранять предрассудки, а ставить на их место другие. Лейбниц критикует Декарта не за то, что тот требует ясности и отчетливости суждений, а за то, что это требование он обосновывает не логически, а психологически, не объективно. а субъективно. С точки зрения Лейбница, критерием истинности суждений являются правила обычной логики, принципы которой восходят к Аристотелю. Обращаясь к логике, Лейбниц тем самым возстанавливает значение античной и средневековой традиций. Декартовское же “мыслю - следовательно существую”, Лейбниц относит вообще не к истинам разума, а к истинам факта, не считая такую истину принципиально отличной от множества других, ей подоных. Частичное значение такой истины можно признать, но ее нельзя возвести в принцип. Сам Лейбниц идет достоверность объективную, а потому предлагает начинать не с нашего Я, как Декарт, а с Бога[114].
Впрочем, несмотря на расхождение между Лейбницем и Декартом в вопросе о первоначальном принципе философии, между ними остается много общего. Действительно, если в логике Лейбниц исходит из приоритета объективности (начинает “с Бога”), то при построении метафизики он отправляется от “внутреннего Я”.
Декарт, как мы уже говорили, отождествлял природу с пространством, протяжением, по определению бесконечно делимым. Неделимое же принадлежит лишь сфере духовного (Бог, ум). Для объяснения природы Декарту достаточно допустить лишь протекание и движение. В отличие от него Лейбниц полагает, что природа несет в себе некую двойственность. Во-первых, в ней есть сокрытая от внешнего наблюдателя жизнь, протяжение же являетсяя не первичной, а производной характеристикой природы, как бы внешним способом выявление этой внутренней жизни. Во-вторых, в природе, с точки зрения Лейбница, следует видеть не только начало непрерывности (наличие которой Лейбниц, как и Декарт, связывал с материей), но и начало делимости, которое Лейбниц по традиции называет формой. Лейбниц убежден, что при сотворении природы Бог наделил ее внутренней способностью к действию активностью, которую лейбниц называет силой. Именно наличие этого интимного живого измерения бытия превращает природу из Декартовского часового механизма в живой организм. Поскольку не протяжение, а сила представляет собою основное определение природы, то не геометрия (математика), а динамика является основой науки о природе. Динамика изучает взаимодействие сил, пользуясь при этом математикой. Сущность же глубинной динамики бытия может, по Лейбницу, постичь лишь метафизика. Математика способна описать лишь внешнюю форма-льную вы-явленность глубинной динамики “субстанциальных форм”, как называет Лейбниц неделимые начала деятельности, составляющие сущность природных вещей. Вещи - это не призраки единой пребывающей божественной субстанции, как это получается в конечном счете у последователей Декарта - Спинозы и Мальбранша, а обладающие известной самостоятельностью субстанциальные формы - центры сил - монады (единицы).
Следует подчеркнуть, что лейбницевская монада вовсе не есть наименьшая, далее не делимая частица вещества, - подобно тому, как начиная с Демокрита понимали неделимое атомисты. Вслед за Платоном, Аристотелем и Декартом Лейбниц принимает бесконечную делимость материи. Неделимое для него есть нечто не-материальное, материальность и бесконечная делимость - синонимы. Неделимые монады - это вне-пространственные не-материальные единицы бытия, сущность которых выражается не в протяженности, а в деятельности, которую невозможно объяснить при помощи механических причин. Деятельность монад состоит в непрестанной смене внутренних состояний. Будучи единожды сотворены божественной волей, монады не могут погибнуть естественным образом, они могут быть лишь уничтожены этой же волей, что их сотворила. Внутренняя смена состояний монады извне ненаблюдаема потому, что монады, как выражается Лейбниц, “не имеют окон”. В то же время каждая монада внутри себя воспринимает весь космос (“олам”). Монады различаются степенью ясности своих восприятий. Синхронность протекания восприятий в замкнутых монадах обусловливается волей Бога, установившего и поддерживающего “предустановленную гармонию” внутреннего мира всего бесконечного множества монад.
Отметим, что монадология Лейбница есть, по существу, развитие номинализма, рассматривавшие субстанции как индивидуально сущее - “вот это”. Эта номиналистическая линия, как отмечалось нами выше, восходит к Аристотелю, определявшему сущность (субстанцию) как индивидуум. Разделяя аристотелевскую точку зрения, Лейбниц принимает и основные положения аристотелевой логики, тем самым обосновывая ее онтологически и утверждая высшую познавательную ценность закона тождества. Что же касается идеи “предустановленной гармонии”, всеобщий космической связи, то тут Лейбниц находится под влиянием неоплатонизма.
Монады, наделенные восприятием и влечением (аналогом аристотелевской энтелехии), Лейбниц мыслит по аналогии с человеческой душой. Он постоянно подчеркивает эту аналогию не считая нужным ее скрывать, и в этом пункте он дальше всего отходит от Аристотеля, продолжая ту линию постижения духа через глубинное сокровенное начало внутреннего человека (см.: 2 Кор. 7, 16), которая столь ярко была выражена бл. Августином. Лейбниц пытается объяснить механические законы движения материальных тел, открытые современной ему наукой, исходя из понимания внутренней сокровенной жизни монад. Таким образом, если Декарт хочет вывести живое из неживого, объяснить организм, исходя из законов механики, то Лейбниц, напротив, стремится объяснить даже неживое исходя из живого и видит в механизме, так сказать, внешнюю форму проявления организма[115].
Рекомендуемые материалы
Сказанное не означает, что Лейбниц вводит в механику целевые причины. Нет, в самой механике Лейбниц исходит только из количества, формы и движения, и в этом пункте принципиально не отличается от Декарта. Но в то же время, согласно Лейбницу, живое начало присуще каждому даже и “механическому” телу, - но, разумеется, не в смысле допущения так называемой виталистической “жизненной силы” - Лейбниц никогда не видел в монадах причину механического движения, хотя он и называл монады “первичными силами”. Согласно Лейбницу, монады не производят механического действия и не могут быть непосредственными причинами изменения уже происходящего процесса движения. Однако он убежден, что изучение только кинематических (механических) законов природы недостаточно для ее адекватного постижения: необходимо дополнить кинематику динамикой. Особенно существенным это требование становится тогда, когда от механики мы переходим к биологии, к постижению природы живого. У картезианцев, не допускавших бессознательны ощущений и восприятий, животные превращались в механизмы, не способные видеть свет, слышать звук, испытывать удовольствие или боль. У Лейбница, напротив, ощущением обладает не только животные и растения, но вообще все простые субстанции природы. В этом смысле и можно сказать, что Лейбниц объясняет даже живое по модели неживого.
Лекция "Личностные особенности детей и подростков с отклонениями в развитии" также может быть Вам полезна.
Монадология Лейбница не осталась лишь умозрительной конструкцией, но оказалась толчком к созданию им интегрального и дифференциальных исчисления и послужила оправданием введения понятия бесконечно малой величины. Дело в том, что один из серьезнейших вопросов, вставший перед Лейбницем, состоит в объяснении природы телесности. Лейбниц рассматривает тело как нечто реально существующее, а не как одну только видимость, иллюзию нашего субъективного восприятия. И протяженность, и масса есть для него нечто реальное. Однако, подлинной реальностью, по Лейбницу, обладают лишь монады; иначе, - сущность телесного, не протяжение, а сила. Как объяснить характер соотнесенности монады с пространством. В аспекте философском это есть традиционный для XVII-XVIII вв. вопрос о соотношении души и тела. В самом деле: неделимо; непрерывное и бесконечно делимое - это тело. В каком же тогда смысле сложная “субстанция, т.е. душ? Проблема эта, рассмотренная в аспекте математическом, есть проблема континуума.
Монады - это субстанции, т. е. вещи сами по себе. Пространство, напротив, есть только идеальное образование, оно “состоит из возможностей” и не содержит в себе ничего актуального. Когда Лейбниц называет пространство “состоящим из возможностей” и не содержит в себе ничего актуального. Когда Лейбниц называет пространство “состоящим из возможностей”, он тем самым сближает его с аристотелевским понятием материи: оно непрерывно, т.е. делимо до бесконечности, ибо в нем нет никаких актуальных частей. Лейбниц при этом называет пространство “идеальной вещью”, отличая его таким образом от реальных вещей - монад. Мы могли бы решить, что здесь у Лейбница идеальность пространства близка к кантовскому пониманию идеальности, однако в другом месте Лейбниц поясняет, что протяжение - это не конкретная вещь, а отвлечение от протяженного. А это уже не кантовская точка зрения.
От монад как реально существующих субстанций и от пространства как идеальной вещи Лейбниц отличает материю, которая есть только феномен, но Лейбниц опять-таки подчеркивает, что этот феномен - не простая иллюзия, он нас “не обманывает”, а значит, носит объективный характер. В отличие от пространства материя есть нечто актуальное, но всем, что в нем с помощью правил разума мы можем вычленить фигуры и движения. А это значит, что именно этот феномен и есть предмет изучения математического естествознания, которое в силу своего понятийного инструментария не может постигнуть саму сущность природы - монады.
Математика, несмотря на свою неспособность постичь монаду изнутри, должна, тем не менее, описывать ее “снаружи”, ибо (математическое) пространство есть результат взаимо-действия монад. Естественно предположить, что математической репрезентацией монады должна быть точка. Однако, еще со времен Зенона Элейского антиномичность отношений точки и пространств, была хорошо известна. Хорошо понимая это, Лейбниц отказывает математическим точкам в реальности, настаивая на том, что подлинно реальны физические элементы - монады. Пространство - это лишь представление монад. Но почему пространство непрерывно, если монады дискретны. Согласно Лейбницу, только Высшая Монада - Бог - видит мир таким, каков он есть на самом деле: как совокупность бесконечного множества монад. Все же остальные монады представляют мир с разной степенью яркости и отчетливости в зависимости от того уровня, на котором находится каждая из них. Созерцаемая монадами непрерывность бесконечно делимого пространственного континуума представляет собой как бы “расфокусированный” образ актуально бесконечного множества единиц (монад), созерцаемый Богом.
Бесконечно малые величины соответствуют представлениям монады о мире макрогеометрии, - а потому являются величинами в определенном смысле вне-пространственными и как бы вне-математическими. Как в теории преформизма организм вырастает из начатков, уже содержащихся в мельчайшем зародыше, так и в лейбницевском дифференциальном исчислении вся кривая в окрестности точки как бы “вырастает” из ее дифференциального образа “внутри” самой точки.
Следует подчеркнуть, что математика Лейбница - метафизична. Сам Лейбниц это прекрасно осознавал и писал об этом. Новая математика XVII в., в частности, дифференциальное исчисление в той форме, как оно вводится Лейбницем, означает не просто новые методы решения прежних задач, но прежде всего, новое понимание природы математического знания, природы континуума, как следствие, новую аксиоматику, обосновывающую эти методы. Эти аксиомы имеют, так сказать, “онтологический” характер, ибо они определяют способ существования математических объектов, их сущность. Как отмечал известный историк математики Г. Г. Цейтен, математики античности не просто “не додумывались” до введения в бесконечно малых величин, но вполне сознательно отказывались развивать математику в этом направлении, ибо это онтологически противоречило их логике. Именно в связи с появлением новой онтологии изменился и характер математики: для того, чтобы “увидеть” бесконечно малое, нужен “микроскоп” с бесконечным увеличением, и таким “микроскопом” стала лейбницевская метафизика[116].
