14.Глава 12. Средства и возможности социологии (З. Бауман - Мыслить социологически), страница 4

Однакопопытки эти так и остаются безрезультатными. Кроме того, они отвлекают вниманиеот тех реальных преимуществ, которые социологическое мышление можетпредложить для обыденной жизни.Любое знание, будучи упорядоченной картиной мира, картиной порядка,содержит в себе и интерпретацию этого мира. Оно не является, как нам иногдакажется, отражением вещей самих по себе, как они есть; скорее вещи становятся длянас существующими благодаря имеющемуся у нас знанию: словно наши грубые,беспорядочные ощущения спрессованы в вещи и распределены по контейнерам,которые наше знание для них уже заготовило в виде категорий, классов, типов.

Чембольшим знанием мы обладаем, тем больше вещей мы видим, тем большееколичество разных вещей мы различаем в этом мире. Можно даже сказать, чтовыражения “У меня больше знаний” и “Я различаю больше вещей в мире” означаютодно и то же. Если я изучаю искусство живописи, то мое доселе нерасчлененноепредставление о “красном” начинает делиться на все возрастающее числоспецифических и вполне отличных друг от друга представителей “семьи красныхцветов”: теперь я различаю адрианопольский красный, огненно-красный, чемеричнокрасный, индийский красный, японский красный, карминный, кармазинный,рубиновый, основной красный, пунцовый, кроваво-красный, багряный, алый,альпийский красный, помпейский красный, персидский красный и всеувеличивающееся число других красных цветов.

Разница между человекомнесведущим, не разбирающимся в живописи и специалистом, профессиональнымхудожником или искусствоведом будет заключаться в неспособности первогоувидеть цвета, которые для второго представляются явно (и “естественно”)различными. Она может выражаться и в утрате вторым способности первого видеть“красный” вообще как таковой, воспринимать все предметы, окрашенные вразличные оттенки красного, как предметы одного цвета.В любой области, сфере приобретение знания состоит в научении проводитьновые различия, делать единообразное разделенным, видеть различия болееспецифическими, делить большие классы на меньшие, чтобы интерпретация опытастановилась более богатой и подробной. Мы часто слышим, что образованностьлюдей измеряется богатством словарного запаса, который они используют (“Какмного слов в их языке!”).

Вещи можно описать как “прекрасные”, но это“прекрасное” можно сделать более конкретным, и тогда окажется, что вещи,описанные таким образом, могут быть восприняты как “прекрасные” по многимпричинам: потому что они упоительны, приятны на вкус, добры, хорошо подходят кчему-либо, сделаны со вкусом или “правильно поступают”. Кажется, что богатствоопыта и языка возрастает одновременно.Язык не приходит в жизнь “извне” сообщить о том, что уже произошло. Языкс самого начала пребывает внутри жизни.

В самом деле, можно сказать, что язык естьформа жизни, и любой язык — английский, китайский, португальский, языкрабочего класса, “благородный” язык, официальный язык государственныхслужащих, арго низших слоев, жаргон подростковых компаний, языкискусствоведов, моряков, физиков-ядерщиков, хирургов, шахтеров — являетсяполноценной формой жизни. Каждый из них имеет свою карту мира (или конкретнойего части) и свой кодекс поведения с двумя различными порядками, с двумясторонами различения (одна — восприятие, другая — поведенческая практика),параллельными и согласованными. Внутри каждой формы жизни карта и кодексвзаимосвязаны.

Мы можем их представить себе в отдельности, но на практике ихразъять невозможно. Различия в названиях вещей отражают наше восприятиеразличия их качеств, а тем самым различия в их использовании и нашем обращении сними; но признание нами качественных различий отражает и различия, которые мыприменяем в наших действиях с ними и в наших ожиданиях, с которых собственно иначинаются наши действия. Вспомним то, что мы уже отмечали: понять — значитзнать, как поступать дальше. И наоборот: если мы знаем, как поступать дальше,значит мы поняли.

Именно это пересечение, эта гармония между способом действияи способом видения мира заставляет нас предположить, что различия присущи самимвещам, что окружающий нас мир сам по себе подразделяется на отдельные части,различаемые в нашем языке, что названия “принадлежат” обозначаемым ими вещам.Существует много форм жизни. Они, разумеется, отличаются одна от другой;их различия, в конце концов, и делают их отдельными формами жизни.

Но они неотгорожены друг от друга непроницаемыми стенами; не следует представлять их какзамкнутые, опечатанные миры с перечнем их содержимого, со всеми предметами,принадлежащими только им. Формы жизни — это упорядоченные, общие образцы,но зачастую навязываемые друг другу. Они пересекаются и соперничают вопределенных областях целостного жизненного опыта. Это, так сказать, различныеподборки и различные варианты организации одних и тех же частей целостного мираи одних и тех же вещей, взятых из общего запасника. В течение одного дня япрохожу через многие формы жизни, но где бы я ни проходил, я и с собой несу частидругих форм жизни (поэтому мой образ действий, например в исследовательскомколлективе, где я работаю, “несет на себе отпечаток” региональных и местныхособенностей формы жизни, которой я живу как частное лицо; а мое участие всоседской форме жизни, в свою очередь, несет на себе следы особой религиознойконгрегации, к которой я принадлежу и в жизни которой участвую, и т.д.).

В каждойформе жизни, через которую я прохожу в течение всей моей жизни, я разделяюзнания и кодексы поведения с различными совокупностями людей; и каждая из этихсовокупностей может обладать уникальным сочетанием форм жизни. По этойпричине ни одна из форм жизни не является “чистой”; не является она и статичной,заданной раз и навсегда.

Мое вхождение в какую-либо форму жизни не является дляменя пассивным процессом примитивного заучивания, не является оно и процессомвыворачивания наизнанку, переплавки и переиначивания моих мыслей и навыковтолько ради того, чтобы они соответствовали строгим правилам, которым я теперьнамерен подчиняться. Мое вхождение изменяет форму жизни, мы оба меняемся: яприношу с собой нечто вроде приданого (в виде частей других форм жизни,остающихся со мной), которое преображает содержание той формы жизни, где я ещеновичок, поэтому после моего вхождения эта форма жизни уже не та, что былапрежде. И таким образом она изменяется постоянно.

Каждый акт вхождения(изучение, владение, использование языка, который конституирует данную формужизни) является творческим актом — актом преобразования, трансформации. Иначеговоря, языки, как и общности — их носители, являются открытыми идинамическими образованиями. Они могут существовать только в состояниипостоянного изменения.Именно поэтому все время возникают проблемы понимания (равно как иопасность недоразумений и прекращения коммуникации). Предпринимаемые вновь ивновь попытки сделать общение понятным и несложным (путем “замораживания”интерпретаций, содержащихся в языке, навязывания каждому слову однозначного иобязательного определения) ничего не дают и не могут дать, посколькуразговаривающие на данном языке люди, имеющие свои собственные отличные отдругих интерпретации одних и тех же слов, постоянно привносят во взаимодействиелюдей различные совокупности форм жизни.

В ходе их взаимодействия смыслыпретерпевают едва уловимое, но постепенное и неизбежное изменение. Теперь ониприобретают окраску, начинают ассоциироваться с конкретными объектами(референтами), от которых раньше были далеки; они замещают старые смыслы ипретерпевают многие другие изменения, которые не могут не изменить язык кактаковой.

Можно сказать, что процесс коммуникации (связи, общения) — действие,нацеленное на достижение взаимопонимания, на “перемалывание” различий, насогласование интерпретаций, — предотвращает застой в любой форме жизни. Длятого чтобы уяснить себе это замечательное качество форм жизни, представьте себеводовороты в течении реки: кажется, будто каждая воронка имеет постоянную формуи “остается прежней”, сохраняющей свою “идентичность” на протяжениидлительного периода времени; и тем не менее, как нам хорошо известно, она неможет удержать ни одной молекулы воды дольше, чем на пару секунд, ее водапостоянно течет.

Если же вы полагаете, что это недостаток водоворота и что для егобезопасности, для “выживания” было бы лучше, если бы поток воды в рекеостановился, то подумайте: это означало бы и “смерть” водоворота. Он не может“жить” (не может сохранять свою форму как отдельная и устойчивая идентичность)без постоянного притока и истока все нового и нового количества воды (которая,между прочим, всегда несет какие-нибудь новые неорганические и органическиеэлементы).Можно сказать, что языки, или формы жизни, подобно водоворотам, подобносамим рекам, продолжают жить и сохраняют свою идентичность, своюотносительную автономию, именно потому, что они постоянно текут и способнывпитывать новый материал, одновременно избавляясь от “отработанного”. Но этозначит, что формы жизни (все языки, все совокупности знаний) погибли бы, если бывдруг оказались закрытыми, неподвижными и не поддающимися изменению.

Они непережили бы своей окончательной систематизации, кодификации и той точности,которую подразумевает такая упорядоченность. Иначе говоря, языки и знаниевообще нуждаются в двойственности (амбивалентности), чтобы оставаться живыми,сохранять целостность, а также пригодность к употреблению.Однако власть, стремящаяся упорядочить “месиво” реальности, не может нерассматривать эту двойственность как препятствие на пути к достижению ее целей.Она, естественно, пытается заморозить водоворот, преградить путь всемнежелательным поступлениям в контролируемый ею массив знания, “запечатать”форму жизни, на которую она хочет сохранить свою монополию. Стремление коднозначному знанию (“верному” благодаря отсутствию конкуренции) и попыткиупорядочить действительность, сделать ее податливой для самоутверждающегося,эффективного действия, сливаются в единое целое.