70588-1 (А. Фет и эстетика чистого искусства), страница 5

Вот, вот она здесь, под рукою,

Пищит на каменном столбе.

Я рад: она не отличает

Меня от камня на свету,

Трепещет крыльями, порхает

И ловит мошек на лету.

(1879)

Это дважды повторенное "я рад" (в начале первой и заключительной строфы) - знак счастливого, хоть и мгновенного слияния с жизнью природы, голос, которой поэт постоянно слышит, как, например, в стихотворении "Мотылек - мальчику", где трогательно выражена мольба мотылька о пощаде:

Цветы кивают мне, головки наклоня,

И манит куст душистой веткой;

Зачем же ты один преследуешь меня

Своею шелковою сеткой?

(1860)

Замечательно признание Фета Полонскому в письме от 4 октября 1888 года по поводу его "Хвойного леса": "Еще раз возвращаюсь к прелестному "Хвойному лесу". Так и слышится, что не связанный никакими побуждениями или соображениями совершенно свободный поэт вошел в лес, как ребенок или молодой бог, для которого нет ни малейшей разницы между муравьем и генералом Муравьевым, кроме того, что муравей гораздо несомненнее в каждую данную минуту знает, что ему делать, и не смущается тем вздором, который станут говорить о его действиях. Словом, видно, мне с тем и умереть, оставшись в поэзии непримиримым врагом наставлений, нравоучений и всяческой дидактики; но с муравьями я беседовать сердечно рад" (курсив мой. - Л. Р.).

Законы природы, по Фету, несомненнее общественных идей, и поэт должен помнить это.

Природа постоянно являет примеры поучительной для человека стойкости (здесь Фет близок Толстому, его повести "Три смерти"). В стихотворении "Георгины" вчерашние "пылкие" и "томные" цветы погибают, схваченные внезапным холодом:

Казалось, нет конца их грезам

На мягком лоне тишины, -

А ныне утренним морозом

Они стоят опалены.

Но прежним тайным обаяньем

От них повеяло опять,

И над безмолвным увяданьем

Мне как-то совестно роптать.

()

И еще:

Учись у них - у дуба, у березы.

Кругом зима. Жестокая пора!

Напрасные на них застыли слезы,

И треснула, сжимаяся, кора.

Здесь и укор, и урок страдающему человеку: "Они стоят, молчат; молчи и ты!" И далее:

Но верь весне. Ее промчится гений,

Опять теплом и жизнию дыша,

Для ясных дней, для новых откровений

Переболит скорбящая душа.

(1883)

Чаще всего лирический герой Фета не чувствует "равнодушия" природы, а напротив - ощущает живую связь с ней (он действительно "Великой Матерью любимый"). В отличие от Тютчева, глубоко ощущавшего и счастье общения с Природой ("Нет, моего к тебе пристрастья / Я скрыть не в силах, мать-Земля!"), и трагический разлад с нею ("Откуда, как разлад возник? / И отчего же в общем хоре / Душа не то поет, что море, / И ропщет мыслящий тростник?"), герой Фета воспринимает отношения человека с природой всегда гармонически. Ему неведомы ни "хаос", ни "бездны", столь значительные в тютчевском мировосприятии, ни чувство сиротства среди всемирного молчанья:

Нам мнится: мир осиротелый

Неотразимый Рок настиг -

И мы, в борьбе, природой целой

Покинуты на нас самих.

(Тютчев, "Бессонница".)

Герой Фета не знает этого чувства покинутости человека, отданного природой на волю рока. Красота природы вливает в душу, при всех невзгодах, ощущение полноты и радости бытия:

Снова птицы летят издалека

К берегам, расторгающим лед,

Солнце теплое ходит высоко

И душистого ландыша ждет.

Снова в сердце ничем не умеришь

До ланит восходящую кровь

И душою подкупленной веришь,

Что, как мир, бесконечна любовь.

("Весенние мысли", 1848.)

Или:

Пропаду от тоски я и лени,

Одинокая жизнь не мила,

Сердце ноет, слабеют колени,

В каждый гвоздик душистой сирени,

Распевая, вползает пчела

Нет, постой же! С тоскою моею

Здесь расстанусь. Черемуха спит.

("Пчелы", 1854.)

Можно ли, друг мой, томиться в тяжелой кручине?

Как не забыть, хоть на время, язвительных терний?

Травы степные сверкают росою вечерней,

Месяц зеркальный бежит по лазурной пустыне.

("Месяц зеркальный бежит по лазурной пустыне...", 1863.)

Распахни мне объятья твои,

Густолистый, развесистый лес!

("Солнце нижет лучами в отвес...", 1863.)

Нельзя заботы мелочной

Хотя на миг не устыдиться,

Нельзя пред вечной красотой

Не петь, не славить, не молиться.

("Пришла, - и тает всё вокруг...", 1866.)

И так до конца жизни, ибо "Блаженных грез душа не поделила: / Нет старческих и юношеских снов" ("Всё, всё мое, / Что есть и прежде было...", 1887).

Это "всё" - также и неизбывное, постоянно присутствующее в лирике Фета, вдохновенное и спасительное чувство единения с природой. Какая-то особенная, интимная связь с природой и есть "благодатная тайна" поэта.

Сад весь в цвету,

Вечер в огне,

Так освежительно-радостно мне!

Вот я стою,

Вот я иду,

Словно таинственной речи я жду.

Эта заря,

Эта весна

Так непостижна, зато так ясна!

Счастья ли полн,

Плачу ли я,

Ты - благодатная тайна моя.

("Сад весь в цвету...", .)

В самых последних стихах Фета - то же единение:

Ночь и я, мы оба дышим,

Цветом липы воздух пьян.

(1891)

И верить хочется, что все, что так прекрасно,

Так тихо властвует в прозрачный этот миг,

По небу и душе проходит не напрасно,

Как оправдание стремлений роковых.

("О, как волнуюся я мыслию больною...", 1891.)

Одно из поздних стихотворений Фета заканчивалось так:

И безмолвна, кротка, серебриста

Эта полночь за дымкой сквозной

Видит только, чту вечно и чисто,

Чту навеяно ею самой.

("От огней, от толпы беспощадной...", 1889.)

"Вечно и чисто" в природе, изображаемой Фетом, всё - и смена времен года, каждое из которых несет свою, казалось бы такую знакомую и вместе с тем всегда новую (как в первый раз!), красоту, и чувство поэта, влюбленного в эту красоту и до малейших оттенков замечающего все изменения в ней.

Еще вчера, на солнце млея,

Последним лес дрожал листом.

И озимь, пышно зеленея,

Лежала бархатным ковром.

..................................................

Сегодня вдруг исчезло лето.

А позже, также "вдруг", - волшебное явление зимы:

Как будто в сизом клубе дыма

Из царства злаков волей фей

Перенеслись непостижимо

Мы в царство горных хрусталей.

()

Холодной, мрачной осенью вся природа выглядит безнадежно печальной, как и душа поэта ("Старый парк", ). Но часто, как бы ни сгущался холод и мрак, поэт предчувствует просветление:

А все надежда в сердце тлеет,

Что, может быть, хоть невзначай,

Опять душа помолодеет,

Опять родной увидит край,

Где бури пролетают мимо,

Где дума страстная чиста, -

И посвященным только зримо

Цветет весна и красота.

("Какая грусть! Конец аллеи...", 1862.)

Здесь очень важно слово "посвященным", то есть одаренным чувством прекрасного, способным воспринимать красоту природы и всего мироздания.

Как будто волею всезрящей

На этот миг ты посвящен

Глядеть в лицо природы спящей

И понимать всемирный сон.

("Есть ночи зимней блеск и сила...", .)

"ИЗ ВРЕМЕНИ В ВЕЧНОСТЬ"

Живая связь между душой и мирозданием глубоко ощущается в ее общении (именно это слово естественно здесь употребить) с морской стихией и звездным небом. Так, в стихотворении "Море и звезды" именно они побеждают тоску и злобу:

И с моря ночного, и с неба ночного,

Как будто из дальнего края родного,

Целебною силою веяло в душу.

Всю злобу земную, гнетущую вскоре

По-своему каждый - мы оба забыли,

Как будто меня убаюкало море,

Как будто твое утолилося горе,

Как будто бы звезды тебя победили.

(1859)

"Диалог" со звездами начался у Фета в самом раннем его творчестве и продолжался всю жизнь.

Я долго стоял неподвижно,

В далекие звезды вглядясь, -

Меж теми звездами и мною

Какая-то связь родилась.

()

Скажу той звезде, что так ярко сияет, -

Давно не видались мы в мире широком,

Но я понимаю, на что намекает

Мне с неба она многозначащим оком.

("Младенческой ласки доступен мне лепет...", .)

Молчали листья, звезды рдели,

И в этот час

С тобой на звезды мы глядели,

Они - на нас.

("Звезды", 1859.)

Наконец, одно из самых значительных стихотворений в этом многолетнем "диалоге" - "Среди звезд" (1876). Поэту слышатся голоса звезд:

Вы говорите: "Вечность - мы, ты - миг,

Нет нам числа. Напрасно мыслью жадной

Ты думы вечной догоняешь тень;

Мы здесь горим, чтоб в сумрак непроглядный

К тебе просился беззакатный день.

Вот почему, когда дышать так трудно,

Тебе отрадно так поднять чело

С лица земли, где всё темно и скудно,

К нам, в нашу глубь, где пышно и светло".

"Стихотворение это, - писал Толстой Фету, - не только достойно вас, но особенно и особенно хорошо, с тем самым философски-поэтическим характером, кот я ждал от вас. Прекрасно, что это говорят звезды. И особенно хороша последняя строфа" ( 1876 года).

В "фантастическом рассказе" "Сон смешного человека" (1877) Достоевский описывает счастливых людей на другой планете, которые жили по единым законам со всей окружающей природой: "Они указывали мне на деревья свои, и я не мог понять той степени любви, с которою они смотрели на них: точно они говорили с себе подобными существами. И знаете, может быть, я не ошибусь, если скажу, что они говорили с ними! Да, они нашли их язык, и убежден, что те понимали их. Так смотрели они на всю природу Они указывали мне на звезды и говорили о них со мною о чем-то, чего я не мог понять, но я убежден, что они как бы чем-то соприкасались с небесными звездами, не мыслию только, а каким-то живым путем". И еще: "У них было какое-то насущное, живое и беспрерывное единение с Целым вселенной".

Именно так, но не на другой, а на этой планете, "каким-то живым путем" общается со звездным небом лирический герой Фета:

На стогне сена ночью южной

Лицом ко тверди я лежал,

И хор светил, живой и дружный,

Кругом раскинувшись, дрожал.

Земля, как смутный сон немая,

Безвестно уносилась прочь,

И я, как первый житель рая,

Один в лицо увидел ночь.

()

Чайковский назвал это стихотворение гениальным, говоря, что ставит его "наравне с самым высшим, что только есть высокого в искусстве" (письмо к К. Р. от 21 сентября 1888 года) [43].

Возникает образ фетовской вселенной, величественной и одновременно близкой, к которой человек причастен, при всей "мимолетности", "мгновенности" своей жизни. И эта причастность для него спасительна (см. стихотворение "Измучен жизнью, коварством надежды...", о котором мы уже упоминали):

Еще темнее мрак жизни вседневной,

Как после яркой осенней зарницы,

И только в небе, как зов задушевный,

Сверкают звезд золотые ресницы.

И так прозрачна огней бесконечность,

И так доступна вся бездна эфира,

Что прямо смотрю я из времени в вечность

И пламя твое узнаю, солнце мира.

()

В существовании связи между отдельной человеческой жизнью и жизнью мировой видел Фет высшую реальность и в этом смысле не возражал против того, чтобы называться реалистом. Так, в письме к К. Р. от 15 июля 1892 года он сообщал: "Говоруха-Отрок порывается написать к моему новому изданию стихотворений предисловие, в котором хочет выставить меня реалистом. Я бы не упомянул об этом обстоятельстве, не имея в виду Ваших прекрасных сонетов, которые в смысле Говорухи-Отрока должны быть названы реалистическими, так как обращены к реальному и вечному, пока во вселенной останутся люди, лицом к лицу звездного неба. Все же, что мы делаем случайного и преходящего, не заслуживает названия реального" [44] (курсив мой. — Л. Р.).

Но образ красоты всемирной прежде всего и больше всего воплощается для Фета в красоте земли. В фантастическом сюжете стихотворения "Никогда" (1879) конец земной жизни олицетворяется страшной картиной гибели родного селенья, погребенного "под снежной пеленой", с недвижными ветвями мертвого леса, с ветхой колокольней, напоминающей мерзлого путника. Хотя вселенная жива: все происходит при ярком зимнем свете, решение недавно вышедшего из могилы человека вернуться обратно - неотвратимо: он может психологически существовать лишь в земном времени.

Известно, каким насыщенным было каждое мгновение в лирике Фета, - то были моменты ярких впечатлений, пылких чувств, безумного горя и ослепительного счастья, моменты эстетических радостей и творческих вдохновений. А главное, все эти моменты, "миги" (по слову Фета) оставались незабываемыми и поэтому как бы длились всю жизнь. Часто это были моменты судьбы. "И всю жизнь в этот миг я солью, этим мигом измерю", - писал Фет в стихотворении "Истрепалися сосен мохнатые ветви от бури..." (1869). Но бури проходили, и жизнь продолжалась. В стихотворении "Никогда" настал конец времени, и герой Фета видит единственный выход - соединить свою участь с участью планеты, неразрывную связь с которой он ощущал постоянно:

Куда идти, где некого обнять,

Там, где в пространстве затерялось время?

............................................................................

А ты, застывший труп земли, лети,

Неся мой труп по вечному пути!

Через год после того, как было написано это стихотворение, и вне связи с ним Фет признавался Страхову: "Я слишком люблю прекрасную природу; но смерти, небытия не боюсь. Хоть сейчас, ибо знаю, что я не более, как явление и что время у меня в мозгу, с потуханием которого тухнет время" (5/17 февраля 1880 года). Казалось бы, такое суждение может подтвердить точку зрения Брюсова, о которой мы упоминали выше. Однако это теоретический взгляд Фета. В стихотворении же все обстоит иначе: там "время" - категория не субъективная, а объективная: оно исчезает независимо от человеческого сознания, и такое его исчезновение вместе со всем миром прекрасной природы воспринимается трагически.

В известной статье Н. Недоброво "Времеборец (Фет)" (1910) замечательно показано, как Фет "боролся" со временем, поэтически закрепляя мгновения жизни: "Торжество искусства над временем звучит во всяком Фетовом гимне искусству" [45]. Но здесь есть одно противоречие: преодолевать время - еще не значит спасаться от него в пространстве. А именно так неожиданно интерпретировано стихотворение "Никогда": "Фет обмолвился намеком: "Куда идти, где некого обнять, там, где в пространстве затерялось время". Это странное выражение глубоко символично для Фетова мира. Там можно найти еще два образа, выражающих спасение от времени в пространстве" [46]. Но ведь именно такой судьбы герой Фета не только не ищет - он ее страшится. Трудно разделить и претензию критика к картине вымершей земли, изображенной Фетом в этом стихотворении: "Неужели за всю историю земли, от наших дней до конца мира, облик земли переменится только в том направлении, что русский помещичий дом придет в разрушение, а русские селения и церковь с ветхой колокольней останутся на своем месте? Предположение, что вещественные памятники русского деревенского быта сохранятся до кончины мира, не является ли беспредельной невосприимчивостью сознания к категории времени? Конечно, Фет написал свою картину наивно, внимание его было сосредоточено на других сторонах стихотворения; но бросалась в глаза разительная странность, только что отмеченная" [47]. Однако Фет не нуждался в таком снисхождении: он намеренно (а не наивно) создал не научно-фантастическую, а лирическую картину.

В связи с темой вечности естественно встает вопрос о религиозном мировоззрении Фета. 1 февраля 1879 года Л. Толстой писал автору стихотворения "Никогда": "...положение невозможно, не человеческое. Но вопрос духовный поставлен прекрасно. И я отвечаю на него иначе, чем вы. - Я бы не захотел опять в могилу. Для меня и с уничтожением всякой жизни, кроме меня, все еще не кончено. Для меня остаются еще мои отношения к Богу, т. е. отношения к той силе, которая меня произвела, меня тянула к себе и меня уничтожит или видоизменит". Но это суждение Толстого отнюдь не свидетельствует о так называемом "атеизме" Фета, констатация которого долгие годы была чуть ли не общим местом в трудах авторитетных исследователей поэта. Для формирования такой концепции значительную роль сыграла работа Г. Блока "Рождение поэта. Повесть о молодости Фета" (Л., 1924), где речь шла о своеобразном "пари", заключенном Фетом под фамилией Рейхенбаха, что и через двадцать лет он будет "отрицать существование Бога и бессмертие человеческой души". Серьезность ссылок на такой аргумент убедительному сомнению подверг А. Тархов в комментарии ко второму тому "Сочинений" Фета (М., 1982), и эта статья положила начало обсуждению проблемы, до того времени казавшейся решенной. Здесь же автор отметил, что свидетельством о подлинной вере Фета может служить его поэзия [48].

В 1983-1985 годах в нескольких номерах "Вестника русского христианского движения" развернулась широкая дискуссия. "О мировоззрении Фета. Был ли Фет атеистом?" - под этим названием была напечатана статья Н. Струве [49]. Затем появились выступления: Е. Эткинда - "О мировоззрении А. А. Фета", Н. Струве "Был ли Фет атеистом? - ответ на письмо проф. Эткинду" [50] и др. Продолжение этой полемики находим в исследованиях В. Шеншиной, в частности в ее обстоятельной статье "А. А. Фет как метафизический поэт". "Многогранная индивидуальность такого художника, как Фет, представляется нам как сложное единство. И онтологическая поэзия Фета явно свидетельствует о том, что он не был атеистом", - справедливо пишет автор [51].