69095 (Явление классики)

Явление классики

Аникин А.А.

Не каждое слово, даже самое употребительное, мы можем легко объяснить, пусть это касается и строгой научной речи. Вот слово классика, с одной стороны, используется уже и младшими школьниками, и профессиональными учеными – в отношении к культуре, а ведь есть и множество вариантов использовать это слово и совсем в иных, бытовых случаях. С другой же стороны, оно не стало еще и отчетливым термином – возможно, из-за непременного пафоса, лирического отношения, которые его сопровождают.

И это лирическое отношение может быть очень различным: и восторженным, и сдержанно величественным, и ядовито-нигилистическим, и безразличным, отдающим скукой и проч. Особенно эти оттенки заметны в школьной среде – с преобладанием негативных интонаций: это следствие того, что называемая взрослыми, учителями, учеными и писателями классической литература воспринимается как некий памятник, а не живое явление. Причем памятник, давно омертвелый в душах… Слишком много накоплено устоявшихся мнений о героях, произведениях Пушкина, Толстого, Чехова, и порой свежесть восприятия теряется за чередой общих мнений. Поэтому иногда для оживления интереса к классике надо отдать должное и всяким острым, пусть несправедливым оценкам – что в "Прогулках с Пушкиным" Андрея Синявского (Абрама Терц), что в брюзжании ядовитого Владимира Набокова, что, скажем, в экранизациях классики или публикации вызывающих, чаще всего ложных псевдо-документов или мемуаров…

Мы бы хотели показать живую жизнь русской классики – без скандальных сенсаций, а только предлагая свежие толкования хрестоматийных произведений. Пусть сама хрестоматийность сыграет освежающую роль, пусть читатель всякий раз, увидев обращение к вдоль и поперек разученному тексту, увидит нечто новое – увидит не застывшие клише, а возможность бесконечного углубления в хорошо знакомые слова.

И для этого нужно обратиться к понятию классика, пояснив его и обозначив предмет нашего разговора и его границы.

* * *

Подобным судьбе живого существа видится развитие фундаментальных явлений в нашей жизни. Рождение, детство, взросление и становление, пора зрелости, старенье, старость и – смерть… Это общий, установленный свыше, не нашей волей, ход вещей. Быть может, самое таинственное – рожденье и смерть – меньше всего открыты для анализа или описания, ведь здесь нет возможности самонаблюдения, да и меньше всего свидетелей… Суть же явления, наверное, полнее всего отражена в период зрелости, расцвета: именно здесь и открывается оправдание всему сущему…

Классика – слово, приложимое к разным сторонам деятельности, но имеющее общий смысл, отраженный еще в латинском первоисточнике: classicus – по-русски значит образцовый. Так говорят обычно о явлениях, лучших в своем роде или, точнее, наиболее полно отразивших сущность тех или иных сторон или даже основ жизни. Это может быть отнесено и к явлениям живой и неживой природы, но особенно – к сфере человеческой деятельности, тоже практически ко всем ее областям: классический покрой одежды, классическая компоновка автомобиля, классические решения в математике, музыкальная классика и т.д.

Так что классика чаще всего соотносима с порой зрелости в эволюции явления того или иного рода.

Считается, что в отношении к литературе это слово было введено в ряд общепринятых понятий римским писателем начала нашей эры Авлом Геллием, автором "Аттических ночей" (Афины, 165-167 г. н. э.), книги с описанием множества культурных достижений древних…

Обычно классическими называют литературные произведения высокого художественного уровня, имеющие мировое и общечеловеческое значение. Это броская, претенциозная и внешне бесспорная позиция. Есть ли, однако, столь объективный критерий, позволяющий говорить об общедоступности гуманитарных, а тем более словесных ценностей для всего человечества? Нет ли здесь такой степени абстрактности, при которой теряется реальное значение того или иного произведения? Объективный критерий естественных областей знания здесь окажется вовсе не общедоступным – этот критерий практической пользы, критерий природных, объективных истин…

"Мировая классика", как ни странно, формируется в достаточной мере субъективно и даже формально. С одной стороны, множество ярких явлений так и остается невостребованными мировым сообществом. Классика культуры вообще сосредоточена вокруг явлений из Европы и Соединенных Штатов Америки – вхождение иных культур в "мировую классику" крайне затруднено и носит лишь эпизодический характер. Это касается как самой известности культурных достижений, так и степени их изученности даже в кругу специалистов. Литературы Африки и Азии практически не входят в кругозор европейца, американца или россиянина, не говоря уже и о том, какой кризис переживает вообще интерес к культуре, если только она не вовлечена в шоу-бизнес. Массовый читатель становится все более отлучен от высоких достижений культуры. Даже гуманитарии призваны самой системой образования ориентироваться в "европоцентричных" явлениях культуры: только этот круг литератур входит в программы высшей школы, с добавлением разве что несистематизированных сведений о некоторых иных. Поэтому в смысле хотя бы одной информированности мировая классика как полновесное явление доступна крайне узкому кругу специалистов, буквально единицам, знающим более-менее полно как литературу отечественную, так и в полном смысле всемирную: литературы подлинно Востока и Запада, Севера и Юга… Невозможно описывать явление, в целости своей никому не известное! Абстракция мировой классики едва ли становится прочной почвой для живого ума…

С другой стороны, отбор в ряды мировой классики строится во многом формально: с точки зрения развития исключительно словесной техники. Поэтому в ряд мировых явлений попадает часто то, что совершенно не востребовано в почвенном, отечественном восприятии. Можно говорить о мировой известности, скажем, "Черного квадрата" К.Малевича или башни Татлина, но явления эти, по-своему классические, ничего не говорят в поле народной русской культуры. Часто аномалии отечественной культуры и называются мировой классикой – классикой отдельных эстетических школ…

И наоборот, явления безоговорочно классические для национальной культуры могут в мировом контексте быть недооцененными. Таков, прежде всего, русский Пушкин! Да и вся русская классика до середины 19 столетия: Грибоедов, Лермонтов, Гоголь… Нужны специальные усилия, чтобы классические национальные произведения входили бы в призрачную когорту мировой классики. Так, скажем древнерусское искусство, литература в том числе, лишь совсем недавно стала восприниматься как мировая сокровищница, в то время как европейские современники Андрея Рублева (15 в.) или митрополита Илариона (11 в.) однозначно оценивались как мировая классика: "Песнь о Роланде", Боккаччо, Вийон, Петрарка, Чосер, Донателло, Брунеллески, - "привычные" классики средних веков... Русская культура вообще с заметным опозданием проникает в мировую классику, впрочем, как и культуры большинства народов мира…

В понятии "мировая классика" скорее фиксируется такое значение слова классический: образец явления, но без того ценностного оттенка, который передает значение "первоклассный". Тогда может быть и классическая ошибка, и классические проявления болезни, и классика в преступлениях и разврате… В великом же словаре В.И.Даля классик определяется как "каждый писатель или художник, признанный общественным мнением "классическим", превосходным, примерным, образцовым". Здесь подчеркивается именно ценностный акцент, вероятно, это и вполне соответствует русскому взгляду на вещи.

Из всего этого сделаем тот вывод, что понятие классики в первую очередь должно восприниматься как характеристика национальной культуры, только внутри национальной культуры выделение классики поддается анализу и достаточно полному описанию. Есть некая абстракция мировой классики, возможно, только складывающееся наднациональное единство, и есть подлинно живая область классики отечественной, а вероятно, и даже сугубо этнической: китайская и японская классика, английская, французская, немецкая, классика африканских народов… И, конечно, русская классика – то, что нам гораздо доступнее, то, что воспринимается нами как родное по духу явление, вошедшее в нашу народную и даже генетическую память. И прекрасно: многоцветие культур ничуть не в ущерб жизни человечества, наоборот, свидетельство полноты развития.

Особо следует выделить словесное искусство, все основанное на почве языка – явления сугубо национального. Язык – это не только форма общения, но и сам способ восприятия мира, отражающий исторический опыт нации. Нации – это прежде всего языки, поэтому слова эти в древности были синонимами: "И назовет всяк сущий в ней язык", - говорится у Пушкина…

Слово исключительно национально… А абстракция мировой культуры питается ведь не чем иным, как переводами… Это важная, многотрудная область, но не стоит лишний раз доказывать, что переводное произведение это, скорее, лишь изложение оригинала, здесь нет не только неповторимого колорита подлинника, но - часто и нет уверенности в глубоком соответствии с оригиналом. Принять к сведению перевод можно, можно даже увлечься переводом, но никогда нельзя с уверенностью делать выводы о значении оригинала.

Итак, в качестве конкретного явления жизни классика культуры может быть только национальной.

Далее, какой массив в национальной культуре мы воспринимаем как классику? Здесь тоже есть несколько условностей и ограничений.

Национальная культура проходит ряд фаз своего развития.

Самым общим представлением будет, скажем так, избранное, лучшее или самое значимое в культурной истории. И это вполне оправданный подход. Тогда к литературной русской классике мы отнесем и "Слово о полку Игореве", и "Слово о Законе и Благодати", и "Слово о погибели Земли Русской" - и так до лучшей литературы наших дней, до 21 столетия, ведь лучшее есть всегда, пока жива культура. Такое собирание классики и ее исследование было бы очень важной просветительской задачей. Но и на этом пути не избежать множества оговорок, ограничений и, в конце концов, – споров: отнести ли к классике, скажем, повесть о Ерше Ершовиче или "Шемякин суд"? А что критик 21 столетия посчитает лучшим у Ломоносова или Тредиаковского, будет ли сейчас ощущаться непреложная ценность Сумарокова или Озерова? Совсем трудно соблюсти объективность в литературе современной, в советский период: есть безоговорочные ценности, но сколько произведений расположено, скажем так, в приграничной полосе?

Само по себе лучшее окажется и очень неоднородным, а между произведениями будут лежать громадные временные промежутки, сам язык такой классики будет различен, что будет напоминать нынешние отличия между отдельными славянскими языками… И тогда в этой классике будет нужно выделить свои периоды становления, что вернет все просто к истории литературы, а не собственно классики.

Было бы правильным дать некий ограничитель в толкованиях о классике.

Может быть классика – своего времени: классика в литературе 18 столетия и в литературе века 20-го, то, что не будет отнесено к вневременным ценностям. Что поделаешь, если сама поэтика, предположим "Слова о полку Игореве" воспринимается более живо, чем строй литературы 18 века? Каждому культурному человеку доступна красота и совершенство "Слова", но только редкий читатель может погрузиться в мир ломоносовских од, "Телемахиды" Тредиаковского, даже и радищевского "Путешествия из Петербурга в Москву"… Даже Карамзин, с его "Бедной Лизой", воспринимается как исключительно литературный этап, оставшийся в прошлом и потерявший свойства живого слова…

То же можно сказать и о близлежащей литературе – о советском периоде. Полное перевоплощение в мир Маяковского кажется уже невозможным – по привязанности к духу ушедшего времени. Описание скачущей тройки сейчас воспринимается более живо, чем рассказ о людях Кузнецка, дух литературной борьбы, столь явный у Маяковского, требует уже сугубо исторического комментария… Но что-то иное войдет и от Маяковского в русскую вечную классику. С другой же стороны, гораздо шире можно представить понятие советская классика: образцовые в своем роде произведения, которые… которые едва ли кто и упомнит, кроме специалистов-историков: достаточно упомянуть классическую советскую лениниану, великолепно написанную, но в большинстве своем просто умершую для живой жизни (Н.Погодин, В.Катаев, М.Зощенко, Э.Казакевич и др.)…

Так что ничуть не менее проблематично классическое измерение и для многих современников Маяковского и всей советской эпохи. Безусловно место Горького, Есенина, А.Толстого, Шолохова, Булгакова, Фадеева, Леонова, Пришвина (да и то, если только пренебрегать конъюнктурными оценками). Но как быть с Вс. Ивановым и Вл. Луговским? И. Сельвинским и Ф. Панферовым? А. Афиногеновым и С. Клычковым?

И такая же противоречивая картина в восприятии так называемого серебряного века: от категорического превознесения до уровня классики до такого же резкого неприятия…