159947 (Возникновение и эволюция доктрины превосходства греков над варварами), страница 6

В своих взглядах Исократ не был одинок, он имел предшественников, и его мысли находили параллели у современников. Первыми здесь следует назвать ораторов Георгия и Лисия. В торжественной обстановке Олимпийских игр, вероятно 392 и 388 гг. до н. э., оба произнесли речи, ведущая тема которых одинакова: эллинам необходимо сплотиться, оставив взаимные распри, и обратить оружие против общих врагов Эллады. Считают, что Горгий первым провозгласил панэллинскую идею: как утверждает его биограф Филострат, «видя, что Эллада враждует, он стал советовать грекам (держаться) единомыслия, направляя (их) против варваров и убеждая их, чтобы (греческие) города сражались не друг с другом, но и с землёй варваров» (Philostr. Vitae soph. I. 9. 4). По словам Филострата, «Олимпийская речь» Горгия оказала пользу величайшему делу. Ту же самую мысль о единомыслии всех эллинов Горгий развивал в речи, произнесённой при торжественном погребении павших во время Коринфской войны, и «подстрекал афинян против мидян и персов». Но прямо об этом он ничего не сказал, учитывая сложившуюся обстановку, поскольку афиняне, к которым был обращён эпитафий, стремились к господству над Элладой. Занялся же Горгий восхвалением трофеев побед над мидянами, «доказывая слушателям, что трофеи побед над варварами заслуживают гимнов, трофеи же побед над эллинами – плачевных песен (тренов) (Philostr. Vitae soph. I. 9. 5).

Лисий излагает настоящую программу действий, сетуя на позорное положение Эллады, многие местности которой находятся под властью варвара. Всё это греки терпят «вследствие внутренних смут и взаимного соперничества». «Поэтому вам следует, – заключает оратор, – прекратить войны между собой, единодушно стремиться к общему спасению… подражать предкам, которые у варваров, желавших завладеть чужой землёй, отняли их собственную и… сделали свободу общим достоянием» (XXXIII. 3-6) [13]. О предках афинян, победителях при Марафоне, вспоминает в речи против Леократа ещё один оратор – Ликург: построенные в боевом порядке против варваров, они одержали верх над войском, собранном со всей Азии, «сделав себя защитниками эллинов и господами варваров» (104) [13].

Период между эпохой архаики и эллинизмом может быть представлен как процесс перевода уже осознанного этнического единства в политическую плоскость. Среди факторов, способствовавших этому, следует выделить, прежде всего, взаимоотношения между эллинами и Персидской державой. Греко-персидские войны стали переломным этапом в истории отношений греков с другими народами. Угроза персидского нашествия сплотила эллинов, вызвав национальный подъём и ненависть к варварам, которых олицетворяли персы. Создав чёткую полярность между эллинами и варварами, война стала мощным стимулом для консолидации греков и оформления этнического самосознания, их идентичности. Победа в сознании эллинов знаменовала торжество идеалов гражданской свободы над деспотизмом и рабством. Она преисполнила их чувством собственного превосходства и презрения к варварам. Началось формирование негативного образа негрека и перевод его из обыденного сознания в идеологию. Создаётся стереотип варвара, обычно перса, как воплощение трусости, коварства, жестокости, вероломства и ненависти к грекам. Оппозиция «эллин – варвар» превращается в конфронтацию, причём с заметным расширением и углублением, оппозиция «мы – они» переходит на абстрактный уровень противопоставления, т.е. «грек – негрек» [53].

В этой связи особый интерес вызывает отражение греко-персидских контактов в исторической литературе Эллады. Точкой отсчёта здесь, бесспорно, должно служить сочинение Геродота. Именно «отец истории» впервые изображает разницу между эллинами и персами столь масштабно, что возникает ощущение раскола мира: есть, с одной стороны, Азия во главе с персами, а с другой – Эллада. Очевидно, что победы в греко-персидских войнах у Геродота выглядят как следствие сплочённости эллинов перед угрозой со стороны Ксеркса [98].

Греко-персидские войны вызвали небывалый интерес к Персии и входящим в состав державы Ахеменидов различным народам, что нашло отражение в литературе. Первым, кто обратился к событиям этой войны, был выдающийся трагик Фриних. В «Финикиянках» и в трагедии «Взятие Милета» он прославил победу эллинов в битве при Саламине. Ему же принадлежат ещё три трагедии, в которых действуют греческие герои и варвары. Магнет сочинил комедию «Лидийцы», а Хионид – комедию «Персы, или Ассирийцы». Литераторами того времени составлены описания целого ряда варварских народов. Например, Скилак из Карианды первым рассказал об Индии; Дионисий Милетский описывал походы Дария на скифов; от труда Харона из Лампсака сохранились три фрагмента – из жизни Кира, о восстании в Ионии и помощи, оказанной восставшим афинянами, об истории Мардония. Так греки начали узнавать о странах, которые ранее были для них фантастическими и с которыми теперь развивались связи, мирные или военные.

Оппозиция «эллины – варвары» впервые получает чёткое выражение в жанре трагедии, значение которого в формировании этой дихотомии не следует недооценивать. Слава победителей в борьбе с Персией находит отражение в весьма любопытной форме: хотя отношение к варварам обычно негативное, но не обязательно презрительное, поскольку, чем сильнее враг, тем бóльшую славу принесёт победа над ним. Такое отношение было вызвано не только греко-персидскими войнами, но и реальной повседневной жизнью. Политический строй греков и его обоснование были совершенно иными, чем на Востоке, равно как и культура, и общественная психология. Очевидно, именно тогда греки по контрасту по-настоящему прониклись убеждением, что свобода – одна из отличительных черт их цивилизации. Греко-персидские войны представлены трагиками как противостояние свободных граждан, защитников своей родины, и армии варваров, подданных-рабов Великого царя.

Первым греческим автором, применившим термин «варвары» непосредственно по отношению к персам, был великий драматург Эсхил. «Историческая драма» Эсхила – «Персы», поставленная на афинской сцене во время праздника Великих Дионисий в 472 г. до н. э., самая ранняя во времени поляризация эллинов и варваров-персов. Ещё Дж. Крэйг замечал, что основные подходы к анализу этого произведения зависят от того, считаем ли мы её «трагедией персов» или драматическим прославлением триумфа Эллады над варваром. В первом случае исторические события – только фон, на котором развёртываются по своим собственным законам основные действия драмы. Во втором же случае трагедия строго подчинена главной теме: победе Греции и поражению врага.

Важной задачей исследователей является также выявление степени адекватного воспроизведения Эсхилом исторической действительности. Отражала ли драма «Персы» некую реальность, проистекающую из личного опыта драматурга и из исторической традиции афинян? Или трагедия, выражаясь словами Э. Холл, имела мало общего с аутентичной персидской реальностью и во многом основывалась на воображении греков? Конечно, при всех обстоятельствах, посредством которых Эсхилу стали извест- ны некоторые существенные исторические детали, роль воображения не следует полностью отвергать, особенно в связи с тем, что драматург первым из греческих авторов, произведения которых полностью сохранились до нашего времени, воспроизводит стереотипный образ персов в Персии, впоследствии закрепившийся в общественном сознании и идеологии греков и, в частности, афинян.

Несмотря на существующие различия в исследовательской литературе в связи с общей оценкой «Персов» Эсхила и её основной идеи, большинство специалистов, посвятивших свои работы как проблеме варварства, так и творчеству Эсхила, в общем соглашаются с тем, что в трагедии персы во многих отношениях противопоставляются грекам. Очень выразительно на этот счёт высказалась Э. Холл: «”Персы” Эсхила самое раннее свидетельство абсолютной поляризации в греческой мысли эллина и варвара, которое появилось в некий момент в ответ на возрастание угрозы грекоязычному миру от огромной Персидской империи». По мнению П. Джорджа, «персы не были греками и в этой драме они не вели себя так, как если бы они были греками. Напротив, “Персы” являются трагедией чистейшего варварского эпоса, который мог только иметь место…».

В драме Эсхила «Персы» термин «варвары» как определение ещё относительно редкий, встречается только десять раз и чаще всего представляет собой собирательное обобщение для полиэтничного войска царя Ксеркса [134]. Драма показывает также достаточно развитые представления об эллинской идентичности, и в первую очередь, присутствием терминов «эллины» и «Эллада»: в противопоставлении эллинов и варваров-персов наиболее очевидно прослеживаются панэллинские тенденции в драме Эсхила «Персы».

Тем не менее, некоторые контексты, в которых «варвары» упомянуты, всё же могут свидетельствовать о начале формирования обобщённого образа варвара, лишённого ярко выраженных этнических черт. В тексте встречаются такие выражения, как «варварские плачи» и «страх варваров», упомянуты «варвары родом», и, наконец, в сне Атоссы «варварская страна» в первый и единственный раз противопоставляется Элладе. Последний сюжет интересен сам по себе и неоднократно привлекал внимание исследователей. Эсхил, как и другие греческие авторы, такие как Геродот и Фукидид, видимо не считал, что различия эллинов и варваров существовали извечно, а представлял их результатом определённого развития. Именно поэтому драматург изобразил Элладу и «варварскую страну» в виде двух единокровных сестёр – женщин удивительной красоты и роста. Персидский царь Ксеркс, чтобы их усмирить, попытался надеть на них своё ярмо и впрячь в одну колесницу, причём одна из женщин – «в персидском платье», послушно согласилась находиться под ярмом, тогда как другая – «в дорийской одежде», сбросила конскую упряжь и сломала ярмо.

Именно в языке драмы, в котором присутствуют варваризмы, проявляются представления Эсхила о варварах. Конечно, мы не найдём у Эсхила примеров подражания подлинной персидской речи, которые, например, уже присутствуют в «Ахарнянах» Аристофана [124], но персы в трагедии эпизодически представлены говорящими на искажённом греческом языке. В период Греко-персидских войн и даже позднее греки продолжали считать одной из самых важных характеристик варварства незнание греческого языка (или недостаточное владение им, что равнозначно незнанию).

Эсхил определённо проводил различия между персидской деспотией и греческой свободой [88]. Поэт объявляет Азию не только «страной царя», но также отмечает претензии персидских царей управлять этой землёй по «божественному» праву. Противопоставление персидского владычества политической системе греков очевидно. На вопрос Дария, кто у афинян «пастырь» и начальствует над войском, хор отвечает, что они не являются рабами никого и никому не подвластны. Противопоставление персидского «рабства» и «свободы» греков найдёт наибольшее воплощение у Геродота и в последующей греческой литературной традиции. В дальнейшем драматург вводит сцену, изображающую, как следствие победы греков, избавление Азии от «рабства»: население Азии более не живёт по персидским законам и не приносит подати по принуждению господ, не падает ниц; народ стал говорить свободно, т.к. был освобождён от ярма. Последние строки драматурга позволяют прийти к заключению как в отношении неких идеологических установок автора, реализуемых в данном контексте, так и составить вполне определённое представление о знании автором отдельных аспектов жизни и социальной организации персидской Азии. И, прежде всего, они позволяют представить некоторые характеристики, которыми должны обладать свободные греки, из которых особо отмечены три: отсутствие внешнего контроля, свобода голоса и отсутствие дани.

Между тем следует отметить, что в «Персах» Эсхила, находит наиболее яркое выражение противопоставление персидского рабства и греческой свободы. Положение высших персидских командиров в Персидской державе по отношению к Великому царю ещё не охарактеризовано как положение рабов. Несомненно, Эсхил представляет персидских царей (прежде всего, Дария и Ксеркса) как абсолютных властителей, описывая их статус при помощи терминов «владыка», «пастырь», «господин», «царь» и «великий царь». Эсхил верил в то, что персы представляли своего царя богом: хор провозглашает, обращаясь к царице Атоссе: «Ты была супругой богу, богу Персии ты мать» [90]. По мнению П. Джорджа, Эсхил определяет Персию как общество рабов и представляет её в качестве микрокосмоса как имение, где царская семья является господами, а старейшины – их рабы [90].

В обычаях, характерных чертах персидской цивилизации, её политическом строе Эсхил выбирает черты, чуждые эллинам и поэтому интересные для них, но вместе с тем он старается показать дистанцию, которая их разделяет, не только чисто внешнюю, но также политическую и моральную. В научной литературе уже отмечалась лучшая осведомлённость Эсхила о персидской империи по сравнению с другими греческими писателями. Даже если он не всегда точен, в целом, трагедия верна, послужив в дальнейшем для греков моделью в их интерпретации персидской державы и тем самым восточного деспотизма.

Патриотизм отличает и поставленную через несколько лет другую трагедию Эсхила – «Семеро против Фив». Под видом защиты Фив он воскрешает войну с персами, и главный герой Этеокл из мифического соперника своего брата Полиника поднимается до мужественного борца с варварами. Обращаясь к согражданам, Этеокл призывает их встать на защиту отечества и богов, земли-матери, кормилицы, которая их взрастила. В отличие от «речи эллинской», которая звучит в городе Этеокла, вражеские войска иноязычны, они – «варварская орда». Нападающих на Фивы воинов Эсхил наделяет чертами, которыми обладают персы: они не чтут богов, дерзки и надменны.

Возникновению образа варвара-перса в представлении греков способствовала греческая историография V в. до н. э., и прежде всего, труд Геродота. Эллины и варвары появляются буквально с первых строк «Истории». Определяя тему своего труда, историк пишет: «Геродот из Галикарнасса собрал и записал эти сведения, чтобы прошедшие события с течением времени не пришли в забвение и великие и удивления достойные деяния как эллинов, так и варваров не остались в безызвестности, в особенности же то, почему они вели войну друг с другом» (Herod. I. 1). Как мы видим, во-первых, речь идёт о греках и варварах, т.е. только на них для Геродота делится человечество; и, во-вторых, и те, и другие способны на великие и достойные удивления дела. «Истории» Геродота присуща определённая историческая концепция – идея о давнем противостоянии эллинов и варваров, Европы и Азии, Запада и Востока. В этом отношении важен содержащийся в начальных главах обзор причин, приведших к вражде эллинов и варваров. Геродот стремится проследить по возможности истоки вражды, разделившей Европу и Азию ещё с незапамятных времён, и тем самым показать её давнишний и непримиримый характер.

Вражда, вылившаяся на заключительной стадии в войну греков с персами (варварами), представляется Геродоту одновременно как столкновение двух систем – мира свободных, подчиняющихся только закону эллинов и персидской деспотии. Истоки воинской доблести греков и их коечных успехов коренятся, согласно Геродоту, в свободном строе гражданского общества, тогда как, наоборот, деспотическим строем Персидской державы обусловлены неудачи обрушившихся на Элладу полчищ варваров. Историк называет «афинян спасителями Эллады. Ибо ход событий зависел исключительно от того, на чью сторону склонятся афиняне. Но так как афиняне выбрали свободу Эллады, то они вселили мужество к сопротивлению всем остальным эллинам, поскольку те ещё не перешли на сторону мидян, и с помощью богов обратили царя в бегство» (Herod. VII. 139) [108].