Metro2034 (Дмитрий Глуховский - Метро 2034), страница 12

        Но вместо этого его швыряло в гущу событий пятилетней давности. В день, определивший его судьбу – и что еще страшнее, судьбу его дочери. Разумом он смирился и со своим поражением, и со ссылкой, но стоило тому задремать, как сердце принималось требовать реванша.

        ...Он снова стоял перед шеренгой своих бойцов с калашниковым наперевес, – в той ситуации положенный ему по чину офицерский макаров сгодился бы разве что пустить себе пулю в лоб. Кроме двух десятков автоматчиков за его спиной, на станции больше не оставалось верных ему людей.

        Толпа бурлила, прибывала, десятками рук раскачивала заграждения; нестройное многоголосье, повинуясь взмахам невидимой ему дирижерской палочки, перерастало в слаженный хор. Пока они требовали всего лишь его отставки, но спустя минуты им будет нужна уже его голова.

        Это была не стихийная демонстрация, тут действовали засланные извне провокаторы. Пытаться вычислить и ликвидировать их по одному теперь было слишком поздно. Единственное, что он мог теперь сделать, чтобы остановить мятеж, чтобы удержать власть – приказать открыть огонь по толпе. Было еще не поздно.

        Его пальцы сжались вокруг незримой рукояти, зрачки беспокойно бегали под припухшими веками, губы шевелились, отдавая неслышные приказы. Черная лужа, в которой он лежал, разрасталась с каждой минутой. Будто подпитывалась его уходящей жизнью.

 *            *           *

-         Где они?!

        Выдернутый из темного озера забвения, Гомер затрепыхался, словно пойманный на блесну окунь, судорожно вдыхая и вперив в бригадира ополоумевший взгляд. Мутные громады сумеречных циклопов, стражей Нагорной, все еще толпились перед ним, тянули к нему долгие, многосуставчатые пальцы, способные без труда вырвать ему ногу или продавить ребра. Они окружали старика каждый раз, когда он закрывал глаза, и неспешно, нехотя рассеивались, когда открывал вновь.

        Гомер попытался вскочить, но чужая рука, чуть сжимавшая его плечо, снова превратилась в тот стальной крюк, который вытянул его из кошмара. Постепенно умерив дыхание, он сфокусировался на иссеченном лице, на темных, масляным машинным блеском отсвечивающих глазах... Хантер! Живой? Старик осторожно повел головой влево, потом вправо, боясь снова обнаружить себя на заколдованной станции.

        Нет, они находились посреди пустого, чистого туннеля - туман, застивший подступы к Нагорной, тут был почти невидим. Должно быть, Хантер тащил его на себе не меньше полукилометра, озадаченно прикинул Гомер. Успокоенный, он обмяк и повторил на всякий случай:

-         Где они?

-         Здесь никого нет. Ты в безопасности.

-         Эти создания... Они напали на меня? Оглушили? – старик поморщился, потирая саднящий бугор на макушке. 

-         Я тебя ударил. Пришлось, чтобы прекратить истерику. Ты мог меня задеть.

        Хантер наконец разжал тиски, туго распрямился и скользнул рукой по широкому офицерскому ремню. По другую сторону от кобуры со стечкиным на нем висел кожаный футляр неизвестного назначения. Бригадир щелкнул кнопкой и извлек из него плоскую медную фляжку. Взболтнул, открыл, и не предложив Гомеру, сделал большой глоток. Зажмурился на секунду, словно от удовольствия – и старик ощутил легкий холодок, видя, что левый глаз у бригадира даже не может толком закрыться.

-         А где Ахмед? Что с Ахмедом? – вспомнил Гомер и его снова затрясло.

-         Умер, – равнодушно сказал бригадир.

-         Умер, - послушно повторил за ним старик.

        Когда чудище вырвало руку его товарища из его руки, он понял: из этих когтей не сможет вывернуться ни одна живая душа. Гомеру просто повезло, что выбор Нагорной пал не на него. Хантер не умел шутить, но старик все же огляделся еще раз – поверить, что Ахмед исчез навсегда, сразу не выходило. Гомер уставился на свою ладонь – ободранную и кровоточащую. Не удержал. Ему не хватало воздуха.

-         А ведь Ахмед знал, что обречен, - тихонько произнес он. – Почему именно его забрали, не меня?

-         В нем много жизни было, - отозвался бригадир. – Они человечьими жизнями питаются.

-         Несправедливо, - помотал головой старик. – У него дети маленькие, его столько тут держит! Держало... А я – перекати-поле.

-         А ты бы стал мох жрать? - обрубил разговор Хантер, рывком поднимая Гомера на ноги. – Все, пойдем. Можем не успеть.

        Семеня вслед за перешедшим на рысь Хантером, старик ломал себе голову: как же могло получиться, что они вернулись на Нагорную? Будто хищная орхидея, станция одурманила их своими миазмами и заманила обратно в себя. Назад они ни разу не поворачивали – за это Гомер мог ручаться. Он был уже готов поверить в искривления пространства, о которых сам так любил рассказывать легковерным товарищам по дозору, но все оказалось куда проще. Остановившись, старик хлопнул себя по лбу: пошерстный съезд! В нескольких сотнях метров за Нагорной между стволами правого и левого туннеля прорастала одноколейная ветка для разворота составов. Она уходила вправо под малым углом, и идя вслепую по стенке, они просто сперва выбрались на параллельный путь, а потом – когда стена пропала – по ошибке снова свернули к станции. Никакой мистики, неуверенно подумал Гомер. Но нужно было прояснить еще кое-что.

-         Эй! – окликнул он Хантера. – Постой!

        Однако тот, будто глухой, продолжал маршировать вперед, и старику пришлось, борясь с одышкой, самому прибавить шагу. Поравнявшись, пытаясь заглянуть бригадиру в глаза, Гомер выпалил:

-         Почему ты нас бросил?

-         Я - вас?

        В бесстрастном, металлическом голосе старику послышалась усмешка, и он прикусил язык. Действительно, ведь это они с Ахмедом бежали со станции, оставив бригадира наедине с демонами...

        Вспоминая, как яростно и как бесплодно Хантер сражался на Нагорной, Гомер никак не мог освободиться от впечатления, что обитатели станции просто не приняли боя, который он старался им навязать. Побоялись? Или почувствовали в нем родственную... ну не душу же... Старик набрался духу: оставался еще один вопрос, самый непростой. 

-         Скажи, Хантер, там, на Нагорной... Тебя-то они почему не тронули?

        Прошло несколько долгих, тягостных минут, - настаивать Гомер не отваживался, - прежде чем тот еле слышно дал ему короткий, угрюмый ответ.

-         Побрезговали.

*          *            *

        Красота спасет мир, шутил ее отец.

        Саша краснела и прятала разрисованный пакетик из-под чайной крошки в нагрудный карман своего комбинезона. Пластиковый квадратик, вопреки всему хранивший далекий отголосок аромата зеленого чая, был ее главным сокровищем. Напоминанием о том, что Вселенная не ограничивалась безглавым туловищем их станции с четырьмя обрубками туннелей, закопанным на глубине двадцати метров в городе-кладбище Москве. Магическим порталом, способным переносить Сашу сквозь десятки лет и тысячи километров. И чем-то еще неизмеримо более важным.

        В здешнем сыром климате любая бумага, как чахоточная, стремительно увядала. Тлен и плесень изъедали не просто книги и журналы – они уничтожали само прошлое. Без изображений и хроник, как без костылей, хромая человеческая память спотыкалась и путалась.

        Но пакетик был сделан из пластика, плесени и времени неподвластного. Отец как-то говорил Саше, что пройдет несколько тысячелетий, прежде чем он начнет разлагаться. Значит, ее потомки смогут передавать его по наследству, думала она.

        Это была самая настоящая картина, пусть и миниатюрная. В золотой рамке, такой же яркой, как и в тот день, когда пакетик сошел с конвейера, был заключен захватывающий дух вид. Отвесные скалы, утопленные в мечтательной дымке, раскидистые сосны, цепляющиеся за почти вертикальные склоны, алое зарево от совсем скоро поднимущегося солнца... Ничего прекраснее Саша в своей жизни не видела.

        Она могла подолгу сидеть, расправив пакетик на ладони, любуясь им, и взор ее затягивался той же предрассветной дымкой, что окутывала далекие горы. И хоть она проглатывала все добытые отцом книги, прежде чем продать их за патроны, ей не хватало вычитанных там слов, чтобы описать ему, что именно она чувствует, когда смотрит на сантиметровые скалы и дышит хвоей рисованых сосен. Несбыточность этого воображаемого мира - и потому его невероятную притягательность... Сладкую тоску и вечное предвкушение того, что впервые увидит солнце... Нескончаемое перебирание - что же может скрываться за дурацкой табличкой с названием чайной марки? Необычное дерево? Орлиное гнездо? Лепящийся к склону домишко, в котором она могла бы жить вместе с отцом?

        Именно он однажды, когда Саше не было и пяти, принес ей этот пакетик, тогда еще полный – большая редкость! Хотел удивить дочку настоящим чаем, но она выпила его мужественно, как лекарство, а вот пластиковая упаковка ее почему-то действительно поразила. Ему же тогда пришлось и объяснять ей, что это изображено на незатейливом лубке. Условный пейзаж китайской горной провинции, пригодный как раз для печати на чайных пачках. Но Саша и десять, и пятнадцать лет спустя разглядывала его так же зачарованно, как в тот день, когда только получила подарок.

        А для отца чертов пакетик был единственным, жалким эрзацем всего, чего дочь навсегда лишилась по его вине. И когда Саша впадала в блаженный транс, созерцая кое-как намалеванную фантазию неудавшегося художника, ее отцу казалось: она корит его за свою куцую, бескровную жизнь. Он всегда пытался унять зуд, но сдерживаться долго не мог. Плохо скрывая раздражение, он в сотый раз спрашивал Сашу, что такого она нашла в обрывке упаковки из-под грамма чайной трухи.

        А та, поспешно пряча маленький шедевр в карман комбинезона, неловко отвечала: «Папа... Мне так красиво!».

*          *            *

        Если бы не Хантер, ни на секунду не остановившийся больше до самой Нагатинской, Гомер потратил бы на этот путь втрое больше. Он никогда не рискнул бы так самоуверенно нестись сквозь еще недавно казавшиеся знакомыми туннели, которые вдруг стали без разбору пожирать всех проходящих мимо.

        Их отряду пришлось уплатить страшную пошлину за транзит через Нагорную – но двое из троих спаслись. Выжили бы и все трое, не заблудись они в тумане. Плата была не выше обычной; ни на Нахимовском проспекте, ни на Нагорной при них не происходило ничего, что не случалось бы там прежде.

        Значит, дело в перегонах, которые вели к Тульской? Сейчас они притихли, но тишина была нехорошая, напряженная. Да, Хантер чуял опасность за сотни метров, знал, чего ждать на станциях, где никогда не бывал, но не предаст ли в этих местах его интуиция, как она подвела до того десяток опытнейших бойцов?

        Возможно, именно Нагатинская, к которой они приближались с каждым шагом, скрывала разгадку тайны? Насилу удерживая мысли, сбивавшиеся от слишком быстрого шага, Гомер пытался представить себе, что могло ждать их на станции, которую он раньше так любил. Старик, баловавший себя коллекционированием мифов, запросто мог вообразить и то, что на Нагатинской развернулось легендарное Сатанинское посольство, и что ее сгрызли крысы, мигрирующие в поисках пищи по собственным, недоступным для людей туннелям.

        Да, окажись старик в этих перегонах один, он двигался бы куда медленнее, но вот назад он не повернул бы ни за что. За годы, проведенные на Севастопольской, он разучился бояться умереть. Гомер отправился в это путешествие, хорошо зная, что оно может стать последним его приключением, и был вполне готов отдать за него все остававшееся ему время.