Metro2034 (Дмитрий Глуховский - Метро 2034), страница 11

        Невидимые и почти неслышные, но отстающие всего-то на расстояние вытянутой руки, демоны неотступно следовали за ними, сопровождая, но не атакуя, словно играя, давая иллюзию спасения.

        Потом колотый мрамор стен сменился туннельными тюбингами: им удалось выбраться с Нагорной! И стражи станции, будто до предела натянув цепи, на которые были посажены, остались позади. Но останавливаться было рано... Ахмед шагал первым, касаясь настенных труб, нашаривая путь вперед, и понукал запинающегося, то и дело норовившего присесть старика.

-         А что с бригадиром? – прохрипел Гомер, на ходу срывая душащий его противогаз.

-         Туман кончится – встанем, подождем. Скоро уже должно быть, совсем скоро! Метров двести осталось... Выйти из тумана. Главное – выйти из тумана, - твердил Ахмед свое заклинание. – Буду шаги считать...

        Ни через двести, ни через триста шагов окутывающее их марево не стало реже. Что, если оно расползлось до самой Нагатинской, думал Гомер. Что, если оно уже пожрало и Тульскую, и Нахимовский?

-         Не может быть... Должен... Немного осталось... – в сотый раз пробубнил Ахмед и вдруг застыл на месте.

        Гомер с ходу налетел на него, и оба повалились наземь.

-         Стена кончилась, - Ахмед ошарашенно гладил шпалы, рельсы, сырой и шершавый бетон пола, словно опасаясь, что земля вот-вот так же предательски исчезнет у него из-под ног, как только что в никуда провалилась другая опора.

-         Да вот же она, что с тобой? – Гомер нащупал уклон тюбинга, ухватился за него и осторожно поднялся.

-         Прости... – Ахмед помолчал, собираясь с мыслями. - Знаешь, там на станции... Я думал, никогда уже с нее не уйду. Оно так смотрело на меня... На меня смотрело, понимаешь. Оно решило меня взять. Я думал, навеки там останусь. И не похоронят.

        Слова давались ему трудно, он долго не хотел выпускать их, стыдился своих бабьих воплей – и пытался их оправдать, и знал, что оправдания им быть не может. Гомер покачал головой.

-         Брось. Я-то штаны вообще намочил, и что мне теперь? – даровал своему товарищу индульгенцию он. – Пошли, сейчас уже и в самом деле близко должны быть.

        Они знали: погоня отозвана, можно отдышаться. Да они и не могли больше бежать и теперь брели, так же подслеповато цепляясь за стены, шаг за шагом приближаясь к избавлению. Самое жуткое было позади, и пусть морок пока отказывался отступать, но рано или поздно хищные туннельные сквозняки покусают его, разорвут и уволокут по клочьям в вентиляционные колодцы. Рано или поздно они выйдут к людям и дождутся там своего задержавшегося командира.

        Это случилось даже раньше, чем они могли надеяться – может быть, потому что в тумане и время, и пространство искривлялись, искажались? Попозла вдоль стены чугунная лесенка – подъем на платформу, круглое сечение туннеля сменилось прямоугольным, между рельсов появилась ложбинка-укрытие для упавших на пути пассажиров.

-           Смотри-ка... – прошептал Гомер. – Кажется, станция! Станция!

-           Эй! Есть тут кто? – что было сил заорал Ахмед. – Братки! Есть кто? – его разбирал бесмысленный, торжествующий смех.

        Пожелтевший, изможденный свет фонарей проявлял в мглистой тьме обгрызенные временем и людьми настенные мраморные плиты; ни одна из цветных мозаик, гордости Нагатинской, не уцелела. И что случилось с облицованными камнем колоннами? Неужели...

        Хоть Ахмеду никто не отвечал, он не отчаивался и продолжал взывать, веселиться: ясное дело, испугались тумана и сбежали подальше; но его-то этим уже не возьмешь. А Гомер все искал что-то беспокойно на стенах, облизывал их тускнеющим лучом, холодея от подозрений.

        И вот наконец нашел - железные буквы, вкрученные в треснувший мрамор.

        «НАГОРНАЯ». 

*          *            *

        Ее отец верил: возвращения никогда не бывают случайны. Возвращаются, чтобы изменить что-то, чтобы что-то исправить. Иногда сам Господь ловит нас за шкирку и возвращает в то место, где мы случайно ускользнули из-под его ока, чтобы исполнить свой приговор – или дать нам второй шанс.

        Поэтому, объяснял отец, он никогда не сможет вернуться из изгнания на их родную станцию. У него не было больше сил, чтобы мстить, бороться, доказывать. Ему давно не нужно ничье раскаяние. В той старой истории, что стоила ему всей прежней жизни и чуть не стоила жизни вообще, каждый получил по заслугам, говорил он. Так получалось, что они обречены на вечную ссылку - исправлять Сашин отец ничего не хотел, а Господь на эту станцию не заглядывал.

        План спасения – найти на поверхности не сгнившую за десятилетия машину, починить ее, заправить и вырваться из очерченного судьбой запретного круга – давно превратился в сказку на ночь.

        Для Саши был еще один путь назад, в большое метро. Когда она в условленные дни выходила к мосту, чтобы выменять починенные кое-как приборы, потемневшие украшения, заплесневелые книги на еду и несколько патронов, случалось, ей предлагали куда большее.

        Высвечивая прожектором с дрезины ее чуть угловатую, мальчишескую фигурку, челноки перемигивались и причмокивали, подзывали и обещали. Девчонка казалась дикой – молча глядела на них исподолобья, напружиненная, спрятав за спину длинный клинок. Слишком просторный мужской комбинезон, вместо того чтобы смазать ее дерзко вычерченные линии, тревожил воображение. Грязь и машинное масло на лице заставляли ее голубые глаза сиять ярче, так ярко, что некоторые отводили взгляд. Белые волосы, безыскусно обрезанные тем самым ножом, который был всегда зажат в ее правой руке, еле прикрывали точеные ушки, прикушенные губы никогда не улыбались.

        Быстро сообразив, что подачками волка прикормить невозможно, люди с дрезины пытались подкупить ее свободой, но она ни разу не ответила им. Они посчитали, что девчонка безъязыка. Так было даже проще. Саша прекрасно понимала: на что бы она ни согласилась, ей не купить два места на дрезине. К ее отцу у других слишком много счетов, и оплатить их невозможно, даже если она станет внутри грязнее, чем была снаружи.

        Безликие и гундосые в своих черных военных противогазах, они не были для нее просто врагами – она не находила в них ничего человеческого, ничего, что могло бы заставить ее замечтаться хотя бы ночью, хотя бы во сне.

        Поэтому она просто клала на шпалы телефоны, утюги, чайники, отходила на десять шагов назад и ждала, пока челноки заберут товар и швырнут на пути свертки с вяленой свининой, и назло рассыплют пригоршню патронов – поглядеть, как она будет ползать, собирая их.

        Потом дрезина медленно отчаливала и уходила в настоящий мир, а Саша разворачивалась и шла домой, где ее ждала гора поломанных приборов, отвертка, паяльник и превращенный в динамо-машину старый велосипед. Она седлала его, закрывала глаза, и мчалась далеко-далеко, почти не думая о том, что никогда не тронется с места. И то, что она сама приняла решение отказаться от помилования, придавало ей сил. 

*          *            *

        Какого дьявола?! Каким образом их снова занесло сюда? Гомер лихорадочно пытался найти объяснения случившемуся. Ахмед вдруг заткнулся – увидел, куда светит Гомер своим фонарем.

-         Она не отпускает меня... – севшим, почти неслышным голосом протянул он.

        Обступившая их мгла сгустилась настолько, что они еле видели друг друга. Задремавшая в отсутствие людей, теперь Нагорная очнулась: тяжелый воздух отзывался на их слова неуловимыми колебаниями, и неясные тени пробуждались в ее глубине. И никаких следов Хантера... Существу из плоти и крови нельзя выиграть сражение с фантомами. Как только станции надоело играть с ним, она обволокла его своим едким дыханием и переварила заживо.

-         Ты уходи, - обреченно выдавил Ахмед. – Это я нужен. Ты не знаешь, ты здесь редко бываешь.

-         Брось молоть чушь! – неожиданно для самого себя громко рявкнул на него старик. – Просто в тумане заплутали. Пошли обратно!

-         Мы не сможем уйти. Как ни беги, обратно вернешься, если со мной будешь. Один прорвешься. Уходи, прошу.

-         Все, довольно! – Гомер схватил Ахмеда за кисть и потянул за собой, к туннелю. – Через час меня благодарить будешь!

-         Передай моей Гуле... – начал тот.

        И невероятная, чудовищная сила вырвала его руку из руки Гомера – резко вверх, в туман, в небытие. Он не успел вскрикнуть – просто исчез, будто в миг распался на атомы, будто никогда и не существовал. За него истошно завопил старик - словно обезумев, кружась вокруг своей оси, растрачивая драгоценные патроны рожок за рожком.

        Потом на его затылок обрушился сокрушительный удар, какой мог нанести только один из здешних демонов, и Вселенная схлопнулась.

Глава пятая

«Память»

Саша подбежала к окну и распахнула ставни, впуская внутрь свежий воздух и робкий свет. Дощатый подоконник нависал прямо над бездонной пропастью, заполненной нежным утренним туманом. С первыми лучами солнца он рассеется, и из окна станет видно не только ущелье, но и поросшие соснами дальние горные отроги, и расстилающиеся меж ними зеленые луга, спичечные коробки рассыпанных в долине деревенских домов и гильзы колоколен.

         Раннее утро было ее временем. Она предчувствовала восход и опережала солнце, просыпаясь за полчаса, чтобы успеть подняться на гору. За их хибаркой, небольшой, но вылизанной до блеска, теплой и уютной, вверх по склону змеилась каменистая тропка, окаймленная ярко-желтыми цветами. Крошка под ногами сползала вниз, и за короткие десять минут до вершины горы Саша иногда успевала упасть несколько раз, в кровь ссаживая локти и колени.

        Задумавшись, Саша вытерла рукавом платья подоконник, влажный от дыхания ночи. Ей снилось что-то мрачное, нехорошее, перечеркивающее всю ее беззаботную нынешнюю жизнь, но остатки беспокойных видений испарились с первым же прикосновением к ее коже легкого прохладного ветра. И сейчас ей было лень вспоминать, что так огорчило ее во сне. Нужно было торопиться на вершину, поприветствовать солнце, а после, скользя вниз по тропе, спешить домой – готовить завтрак и будить отца, собирать узелок ему в дорогу.

        А потом целый день, пока он будет охотиться, Саша окажется предоставлена сама себе – и до ужина сможет гонять неповоротливых стрекоз и летающих тараканов среди луговых цветов, желтых как линкруст в вагонах.

        Она прокралась на цыпочках по минному полю скрипучих половиц, приоткрыла дверь и тихонько засмеялась.

        Вот уже несколько лет, как Сашин отец не видел на ее лице такой счастливой улыбки, и ему ужасно не хотелось ее будить. Нога затекла и онемела, кровь никак не останавливалась. Говорят, раны от укусов бродячих псов не заживают...

        Позвать ее? Но его не было дома больше суток – прежде чем отправиться к гаражам, он решил забраться в панельный термитник в двух кварталах от станции, вскарабкался на шестнадцатый этаж и там потерял сознание. Все это время она ни на мгновенье не сомкнула глаз - она никогда не засыпала, пока он не возвращался с «прогулки». Пусть отдохнет, думал он. Врут все. Ничего с ним не случится.

        Хотелось бы ему знать, что именно она сейчас видит. У него почему-то не получалось забыться даже во сне. Лишь изредка подсознание отпускало его на пару часов на побывку в безмятежную юность. Обычно же ему приходилось скитаться среди знакомых мертвых домов с выскобленными внутренностями, и хорошим сном считался тот, в котором ему вдруг удавалось найти нетронутую квартиру, полную чудом уцелевшей техники и книг.

 Засыпая, он просился в прошлое. Мечтал попасть хотя бы в ту пору, когда только встретился с Сашиной матерью, когда ему было всего двадцать, а он уже командовал гарнизоном станции. Станции, которая тогда казалась всем ее жителям лишь временным пристанищем, а не общим бараком на каторжных рудниках, где они отбывают пожизненное заключение.