72657 ("Бедный человек" в произведениях М. Зощенко 20-30-х гг.), страница 9

По мере «обобщения» субъекта болезни мотив нездоровья утрачивает сюжетообразующую роль и переходит в область авторских рассуждений. Но это ни в коем случае не говорит о том, что значимость этого мотива для автора уменьшается. Напротив, она возрастает, поскольку с конца 20-х годов вообще возрастает значимость публицистического начала в прозе Зощенко.

Итак, подводя итог, можно сказать, что в сфере персонажей мотив нездоровья проходит в рассказах Зощенко 20-х гг. следующий путь: сначала это - признак персонажей, ассоциирующихся с автором, затем - самого автора; после этого мотив переходит в сферу героев и там «тиражируется» (то есть присутствует в характеристиках самых различных персонажей, не похожих ни на автора, ни друг на друга), и, наконец, возникает «групповой», а затем обобщенный персонаж, наделенный этим признаком, причем к типу «больных» принадлежит и сам автор. Наиболее важный вывод из этой части исследования - то, что мотив нездоровья - мотив безусловно автобиографический, но автор при этом относится к нездоровью не как к своей индивидуальной черте, а возводит его в ранг более общего.

В плане роли, выполняемой в повествовании, мотив нездоровья проходит путь от едва заметного намека на болезнь и черты эпизодического персонажа до сюжетообразующего мотива и, наконец, предмета рассуждения в авторском отступлении. Таким образом, он занимает все больше места в художественном мире Зощенко.

Тенденция к универсализации сюжета о борьбе за здоровье, наметившаяся в рассказах и повестях 20-х гг., развивается в 30-е годы в первой «научно-художественной» повести «Возвращенная молодость». Судьбой Зотова наделяется «так называемая интеллигентская прослойка вообще»:

«Ну, еще лет до тридцати пяти, сколько мог заметить автор, люди живут сносно, трудятся на своем поприще, веселятся, тратят безрассудно то, что им отпущено природой, а после этого по большей части начинается у них бурное увядание и приближение к старости.

У них пропадает вкус ко многим хорошим вещам. Морда у них тускнеет. Ихние глаза с грустью взирают на многие приличные и недавно любимые вещи. Их захватывают разные удивительные и даже непонятные болезни, от которых врачи впадают в созерцательное состояние и приходят в беспокойство за беспомощность своей професси».

«Бурное увядание» снова оказывается социально обусловленным. В примечании к этим строкам автор оговаривает социальную принадлежность «нездоровых людей», заверяя, что нервное здоровье пролетариата «в достаточной степени благополучно». Ту же борьбу за здоровье автор обнаруживает и в жизни великих людей прошлого: Гоголя, Ницше, Канта и др. В «Комментариях» автор сообщает, что и сам лечится от неврастении.

В «Возвращенной молодости» Зощенко разрабатывает и традиционный для него сюжет о возрождении интеллигента. Этот сюжет «проигрывается» в повести дважды. «Вернуть молодость» пытается главный герой, профессор-астроном Волосатов. Судьба бухгалтера Каретникова, фигуры более комической, перекликается и с судьбой Волосатова, и с судьбами героев ранних зощенковских рассказов и повестей. Каретников «весьма бурно провел свою жизнь, полагая, что, кроме любви, ничего на свете не существует. В настоящее время он меланхолически сиживал на крыльце, предаваясь грусти и отчаянию». Оба героя пытаются лечиться, но неудачно: их попытки оканчиваются ударом (так же умирают герои «Мудрости» и «Аполлона и Тамары», впоследствии, в «Перед восходом солнца», Зощенко сам отмечает значимость мотива удара в своем творчестве); ударом, то есть кровоизлиянием в мозг, оканчивается любовь Волосатова к молоденькой соседской дочери Туле Каретниковой; ее отец, бухгалтер Каретников, умирает тоже от удара - от разрыва сердца при ударе грома, случившимся неподалеку.

И по внешности, и по сюжетной роли в Волосатове и Каретникове можно узнать неживых людей. В повести обнаруживаются и звери. В сюжете о Волосатове это - Кашкин, любовник матери Тули. Внешность Кашкина характерна для персонажа подобного типа: «здоровый, плотный субъект, который не знал, что такое меланхолия, утомление чувств и прочие интеллигентские ощущения.» Кашкин - недосягаемый идеал для «неживого» интеллигента Волосатова, первоначально «мечтателя и фантазера, не любящего грубых объятий жизни и ее пошлой действительности». Понятие жизни играет важную роль в повести. Именно о жизни беседует профессор Волосатое с Кашкиным; дочь Волосатова Лида утверждает, что самый эффективный способ вернуть молодость - «подойти вплотную к жизни». Кашкин же разворачивает целую концепцию жизни, явно перекликающуюся с ницшеанством:

«Он говорил, что прежде всего хочет жить. А все остальное существует для него постольку-посколъку. И отчасти как нечто мешающее его жизни. На все остальное ему решительно наплевать. Вообще, он жил не слишком задумываясь, беспечно и жизнерадостно, отличаясь крайним здоровьем и умением распоряжаться людьми.»

Путь к подобной простой жизни намечает для себя и Волосатое: «Он свыкся было со своей старостью, со своими утомленными и сутулыми плечами. Он с молодых лет привык презирать лощеных, здоровых, краснощеких, грудастых людей, называя их животными и скотами. Нынче в своем воображении он рисовал себя именно таким. Он полюбил этот образ и стремился к нему».

Простая жизнь снова интерпретируется как жизнь без рефлексии и моральных «тормозов»: Волосатое вспоминает «юность, когда он жил беспечно, не задумываясь, как цветок или птица.» Возвращая молодость, герой начинает замечать в себе «жестокость и подлость, которую он вовсе не хотел иметь.» В сущности, Волосатое, подобно неживым людям из более ранних произведений Зощенко, тоже обнаруживает свойства зверя, для которого существует единственная ценность - собственный комфорт. (Вспомним замечание Л.Скэттон, которая считает поиск комфорта общей темой, объединяющей вообще все произведения Зощенко, включая «Перед восходом солнца»: герой Зощенко, включая и повествователя-автора его последней повести, - «отдельный индивидуум - ошибающийся, неутомимый, несовершенный, эгоцентричный, но настойчивый, упорно приспосабливающийся..., которому нужно только узнать, что нужно сделать для комфортного существования (комфортного в плане физическом или психологическом) - и он (или она) готовы это сделать.») При размышлении оказывается, что за несколько лет возвращенной молодости «он отдал бы решительно все - жизнь, здоровье близких людей, честность и профессию и все то, чем привык дорожить и гордиться с самого начала своей жизни.»

В плоскости сюжета, таким образом, проблема синтеза жизни и культуры не решается: культура и мораль - с одной стороны и жизнь - с другой представлены как два несовместимых начала. Однако примирить их автор пытается в другой, внесюжетной, плоскости - в плоскости «научной» части повести. (Заметим, однако, что в рассказах Зощенко к концу 20-х гг. сюжет о звере и нездоровом человеке претерпевает кардинальные изменения. Пример тому - рассказ «Серенада», впервые опубликованный в 1929 г. и впоследствии вошедший в «Голубую книгу» под заглавием «Рассказ о студенте и водолазе». В обычной для ранней прозы Зощенко ситуации соперничества сильного, здорового человека (водолаза Филиппова) с «совершенно ослабшим, золотушным» «полуинтеллигентным студентиком» Малашкиным побеждает, вопреки «физическим и химическим законам», слабейший, у которого «преобладает личность». Идея духовной победы человека над страданием и смертью впоследствии развивается в разделе «Голубой книги», названном «Удивительные события», и получает логическое завершение в сюжете «Перед восходом солнца».)

Простая жизнь и «звериное состояние» - в какой-то мере идеал и для самого автора. Он сожалеет об утраченной «звериной крепости нервов», которой обладали древние римляне, спокойно взирающие на гладиаторские бои. Излишняя сентиментальность в системе ценностей повести представлена как признак «болезненности». Простая жизнь, которой живут нерефлектирующие люди, младенцы и животные, воспринимается автором как нечто недосягаемое, но желанное, как та высшая мудрость, которую открывает незадолго до смерти его герой-«родственник» Зотов-Зощенко:

«Иная пустенькая девица, щебечущая о природных свойствах жизни, кажется автору мудрейшей особой. И жучок, при виде врага притворившийся мертвым, вызывает у автора чувство удивления и восторга.

А староватый философ, рассуждающий о разных психологических тонкостях и вывертах, кажется иной раз набитым дураком, болваном, фразером и пустомелей, не видящим дальше собственного носа.»

В повести, однако, появляются не только метафорические звери. Автор рассказывает о том, как видел обезьян в кавказском зоопарке, в каждом движении животных были видны «прямо даже чудовищная радость жизни, страшная, потрясающая энергия и бешеное здоровье.» Наблюдая за обезьяной, которая, получив виноград, тут же забыла о том, как минуту назад обиделась, когда ее ударили палкой, автор представляет собственную реакцию на подобную ситуацию:

«Ну-те, - подумал автор, - ударьте меня палкой по морде. Навряд ли я так скоро отойду, Пожалуй, виноград я сразу кушать не стану. Да и спать, пожалуй, не лягу. А буду на кровати ворочаться до утра, вспоминая оскорбление действием. А утром небось встану серый, ужасный, больной и постаревший - такой, которого как раз надо поскорей омолаживать при помощи тех же обезьян.»

«Культура, привычки и предрассудки», по мнению автора, губительно повлияли в процессе эволюции на «здоровый мозг».

Однако в «Возвращенной молодости» «звериное» начало уже не столь всесильно и универсально, как, например, в «Сентиментальных повестях». Традиционный состав персонажей в повести несколько изменяется (кстати, за счет изменения, «документализации» жанра): к традиционным зверю и неживому человеку прибавляется еще один, принципиально новый для Зощенко тип персонажа - своего рода «положительные герои», воплощающие в какой-то мере авторский идеал, но идеал уже не ницшеанский, нерефлектирующий, наделенный иррациональной «волей к жизни», а противоположный ему - культурный. Так в творчество Зощенко входит тема Разума. Связана она прежде всего с героями, впервые появляющихся на страницах зощенковских произведений - реальными историческими лицами, в основном - учеными, воплотившими идеи о рационалистическом устройстве мира и в организации своей собственной жизни:

«Одна категория людей отличалась особою крепостью здоровья и имела, не в пример прочим, продолжительную жизнь - это люди, склонные к раздумью, и, так сказать, к не идеалистическому пониманию жизни. Это главным образом всякого рода философы, ученые-натуралисты, химики, естествоиспытатели и вообще всякого рода профессора и мудрецы, кои по роду своей профессии чего-то такое соображали, чего-то такое думали о разных свойствах природы.»

Нечто подобное находим в письме Горькому, написанном за 5 лет до публикации «Возвращенной молодости»: «И теперь всякий раз, читая о долгой жизни какого-нибудь великого старика, я прихожу к мысли, что человек, проживший 60-70 лет, либо просто животное, либо очень мудрый человек, который собственными руками делал свою жизнь, управлял собой и регулировал свой организм, как, скажем, рабочий регулирует свой станок.»

Культура, которую можно условно назвать «научной», противопоставляется в «Возвращенной молодости» культуре, которую можно условно назвать «поэтической». Если «научная» культура предполагает обязательную рефлексию, осознанную организацию своей жизни и творчества, как ее части, то «поэтическая» культура основана на интуитивном подходе к жизни и творческому процессу. «По-настоящему великие люди» -«безбожники и материалисты» Гиппократ, Демокрит, Вольтер, Павлов и другие - «не только сочиняли оды или там, скажем, сюиты и симфонии, не только рисовали красками разные «Закаты» , и «Восходы», и «Опушки леса», но и добросовестно задумывались о своей жизни и о своем на редкость сложном организме, и об управлении им, и о своем отношении к окружающему.»

Таким образом, в «Возвращенной молодости» намечается разрешение ранее неразрешимой в мире Зощенко проблемы - проблемы «оживления» неживого человека и реабилитации культуры. Культурный человек, по Зощенко, беспомощен, когда он «идеалист, мечтатель и фантазер», то есть беспомощна культура, основанная на мистике и интуитивизме. Лишь разум и позитивное знание - та часть культуры, существование которой имеет смысл. На той же рассудочной культуре строится и «художественная» ее часть (именно этот принцип и отражает композиция «Возвращенной молодости», «художественный» сюжет которой базируется, по замыслу автора, на научной основе). «Те идеалистические понятия, которые иной раз имеет литература в представлении о человеке и его психике, и о его поведении, - утверждает автор, - идут нередко вразрез с понятиями, которые имеет наука... И знание всего этого писателю так же необходимо, как необходимо художнику знание анатомии. Можно рисовать, как рисовали пещерные жители - профиль с двумя глазами. И это, кстати сказать, нередко можно наблюдать в литературе».

Все явления внутренней жизни человека и межличностных взаимоотношений, которые до сих пор воспринимались как иррациональные и неопределимые, получают в «Возвращенной молодости» вполне логичные «научные» определения с использованием преимущественно терминологии даже не гуманитарных, а естественных наук. (Показательны и номинации, которыми пользуется Зощенко: так, традиционное слово душа заменяется научным термином психика. Интерес с этой точки зрения представляет одна из рабочих записей Зощенко, относящаяся к 30-м годам:

«Электричество. Делается «неловко», когда входи больной (расстроенный) человек.

Гоголь - прекращались речи.

Что за «неловкость»? Какое идеалистическое понятие!» ⁹³)

Так, определение получает страх («это такое нервное состояние (слабость, бездеятельность многих нервных центров), при котором организм особенно восприимчив к болезням».) Старое понятие вдохновение определяется с помощью фрейдовского понятия сублимации. Рационалистическая трактовка явлений внутренней жизни человека обнаруживается и в других рабочих записях Зощенко этого периода, где автор пользуется даже не физиологической, а физической терминологией: