2378-1 (Политическая элита современной России c точки зрения социального представительства), страница 2

Отличие люмпеноида от люмпена заключается, по большому счету, только в том, что если люмпен всем своим существованием отрицает легитимность имеющей место социальной структуры, то люмпеноид некогда являлся ее частью, но, будучи из нее вытеснен, стал ее непримиримым врагом. В своем стремлении вернуть прежний порядок он проявляет себя таким же эгоцентристом, солипсистом и волюнтаристом, что и люмпен. По мнению люмпеноида, для восстановления некогда бывшего положения вещей, которое он считает единственно справедливым, достаточно совершить простой, но решительный шаг, и тогда в механизме мироустройства что-то щелкнет, и все встанет на свои места. И если кто-то не является горячим сторонником этого "простого шага", а тем более отрицает безусловную справедливость старого порядка, то этот кто-то – лютый враг люмпеноида, и в борьбе с ним хороши все средства.

Однако, поскольку люмпеноид пребывает в положении люмпена не "по рождению", а в силу обстоятельств, в его отношениях с себе подобными сохраняются следы социальной привычки. Поэтому сообщества люмпеноидов, как правило, отличаются большей устойчивостью. В душе люмпеноида есть место более или менее постоянным привязанностям, правда, они сильно обесцениваются повышенной склочностью и нетерпимостью. Тем не менее единство на основе "готтентотской морали" в среде люмпеноидов носит более прочный характер, нежели в среде люмпенов. Во всяком случае, в борьбе против многочисленных "врагов" они способны на товарищескую взаимовыручку.

В отличие от люмпена, люмпеноид не чужд идейности. Он не притворяется приверженцем той или иной идеологии, он искренне верит в то, что пропагандирует. Мало того, в своих убеждениях люмпеноид довольно стоек – порой до фанатичности. Другое дело, что исповедуемые им идеологии – это как раз те, под которые и мимикрирует люмпен, т.е. национализм, религиозный фундаментализм, правый и левый радикализм и т.п. Причем в своем радикализме, нетерпимости, экстремизме и готовности к насилию люмпеноид может дать фору любому люмпену.

2. Мир глазами чиновника – это строго иерархизированная структура, живущая по принципам "Всяк сверчок знай свой шесток" и "Ты начальник – я дурак, я начальник – ты дурак". Чиновник – отнюдь не эгоцентрист. Он понимает, что мир достаточно сложен, и для того, чтобы из нижней его точки переместиться в верхнюю, нужно много усилий и много терпения. Он готов запастись этим терпением и приложить эти усилия. Но за каждую достигнутую ступень иерархической лестницы чиновник требует награды, заключающейся в доступе к благам и привилегиям, закрепленным за данной ступенью. В отличие от люмпена, чиновнику свойственно чувство социальной ответственности. В предлагаемой им картине мира степень этой ответственности возрастает по мере приближения к самой высшей точке. Однако на практике это не совсем так, а очень часто – совсем не так. Нередко по мере приближения чиновника к высшей точке увеличивается только объем его полномочий и полагающихся благ и привилегий, тогда как ответственность умело распределяется среди подчиненных. Подобный нюанс, естественно, не афишируется. Зато чем действительно сильно чиновничество, так это высоким уровнем корпоративной, клановой спайки. Разумеется, элемент конкуренции в отношениях между чиновниками также весьма силен, но он существенно ограничен кодексом обязательств перед "своими". Нарушение этого кодекса чревато быстрым сходом с карьерной дистанции. Во внутренней этике чиновничества, как и у люмпенов и люмпеноидов, в значительной мере присутствует "готтентотская мораль", однако она введена в насколько возможно пристойные рамки. Все-таки целью бюрократа является продвижение к вершинам иерархической вертикали, наиболее зримо воплощенной в государственном аппарате, а излишне резкие движения в борьбе против "чужих" способны расшатать, а то и вообще разрушить эту вертикаль, лишив тем самым жизненного смысла все существование чиновничества как класса.

В принципе, чиновник – вовсе не раб идей. Даже в современном обществе в обыкновении представителей бюрократии всячески подчеркивать свою аполитичность, свой т.н. "прагматизм". Когда же необходимость публичной политической деятельности заставляет их формулировать свои идейные предпочтения, они проявляют изрядную гибкость, подстраиваясь под запросы избирателя. Тем не менее все предлагаемые ими построения всегда насквозь пропитаны патерналистским духом, пронизаны видением мира как жесткой вертикали, полны апологии государства как высшего достижения человеческого духа. Чиновник – всегда государственник и практически всегда консерватор. Подобно люмпенам и люмпеноидам, он склонен весьма высоко оценивать значение насилия как метода политической практики. Другое дело, что в его понимании любое насилие обязательно должно быть освящено и санкционировано государством, т.е. это должно быть легитимизированное насилие, направленное на поддержание и укрепление существующей системы.

3. Предприниматели видят мир скорее горизонтальным, чем вертикальным. Вертикальность в нем только частный случай, относящийся в основном к сфере взаимоотношений работника и работодателя. В мире, конечно, сосуществуют разнозначимые величины, но, во-первых, в силу динамичности мира трудно предугадать, какими они будут уже завтра, а во-вторых, в отношениях между ними отсутствуют элементы какой бы то ни было подчиненности – они вполне равноправны. В связи с этим предприниматели склонны уважать даже незначительные "величины" – при условии, что те самодостаточны и обладают неким минимальным "капиталом", дающим им право голоса.

Несмотря на высокий уровень конкуренции, основной чертой, наиболее высоко котирующейся среди предпринимателей, является не столько жесткость в борьбе за прибыль, сколько гибкость, умение договариваться ко взаимной пользе, а также способность нести ответственность за принятые на себя обязательства. Именно способность договариваться и следовать достигнутым договоренностям воспринимается предпринимателями как главный залог успеха.

В принципе, отношения, практикующиеся между предпринимателями, можно охарактеризовать как договорные, или, в точном смысле слова, гражданские, на что, собственно, и указывает происхождение термина "буржуазия", "бюргеры" (т.е. горожане, граждане). Общественный договор, о котором писал Руссо [Руссо Ж.-Ж. 1998], – это и есть тип отношений, связывающий как представителей буржуазии между собой, так и в целом класс предпринимателей с пользующимся его поддержкой государством. Не зря парламентаризм – это способ достижения договоренностей, наиболее понятный буржуазии. Именно в парламенте каждая из сторон, опираясь на имеющуюся в ее активе поддержку избирателей, добивается наиболее выгодных для себя условий, признавая при этом необходимость нести некие обязанности перед социумом. Данная модель во многом воспроизводит повседневную предпринимательскую практику. Нельзя при этом не отметить, что идеал парламента для буржуазии – это парламент, избираемый в соответствии с имущественным цензом. Человек, не способный заработать, не имеет, по мнению предпринимателей, и права голоса, поскольку предъявлять права может только тот, кто несет обязанности, – иждивенцам в их мире места нет.

Как и чиновник, предприниматель отнюдь не идеократичен. Абстрактной идее он всегда предпочитает конкретный интерес. Тем не менее его жизненный опыт убеждает его в необходимости гарантий личной свободы, частной собственности и общественной безопасности. Предприниматель, как правило, – стихийный либерал и сторонник имущественно-цензовой демократии. Он отнюдь не противник насилия как метода политической и правовой практики (должен же кто-то в случае чего силой оружия защитить его собственность и свободу), но и не принадлежит к его горячим сторонникам. Насилие для него – лишь один из инструментов решения проблем, и отнюдь не главный. Предприниматель всегда стремится разрешить коллизию путем переговоров и к силовым методам прибегает только в случае крайней необходимости.

Показательно в этом плане данное одним из сторонников плюралистской (т.е. антиэлитистской) теории Р.Далем описание управленческих методов мэра г.Нью-Хэвен (США): "Он был не центром пирамиды, но центром заинтересованного круга. Он редко отдавал приказы. Он договаривался, просил, призывал поучаствовать, очаровывал, давил, апеллировал, урезонивал, предлагал компромисс, настаивал, строго спрашивал, угрожал; он очень нуждался в поддержке других лидеров, которые тоже сами не командовали. Он не командовал, а, скорее, торговался" [Dahl 1961]. Вот типичный образец деятельности представителя буржуазной политической элиты, существующей в условиях не столько вертикальных, сколько горизонтальных связей.

4. В глазах интеллигенции мир в еще большей степени горизонтален. В нем вообще отсутствует иерархичность, а отношения между индивидуумами и группами лишены даже малейшего намека на подчиненность. Кроме того, для этого мира нет более значительных и менее значительных фигур. Каждый субъект воспринимается как имеющий право на собственную нишу и, следовательно, в любом случае обладающий правом голоса. В этом мире нет конкуренции, поскольку места в нем хватает для всех, кто готов жить в согласии с окружающими. Чувство социальной ответственности возведено интеллигенцией в ранг нравственного императива. Интеллигенция является единственным классом, представители которого чувствуют себя ответственными за состояние мира в целом. Отсюда ее идеократизм, готовность бороться не за конкретные интересы, а за идею. Отсюда ее рационалистический идеализм, уверенность в том, что если людям все объяснить, то они согласятся действовать исходя не из своей личной корысти, а из интересов всего общества. Отсюда ее готовность к самопожертвованию, готовность поступиться собственным благополучием ради общественного.

По сути, картина мира, выстраиваемая интеллигенцией, представляет собой то, что принято определять как "социалистический идеал", понимаемый не в казарменно-бюрократическом духе, а как максимально широкая социальная демократия, не приемлющая к тому же насилие как метод достижения политической цели. Интерпретируемая подобным образом социалистическая доктрина была рождена именно интеллигенцией. В реальной политической борьбе, однако, сливки с эксплуатации этой доктрины снимали и продолжают снимать, как правило, представители совсем других классов, охваченные стремлением отнюдь не к мировой гармонии, а к удовлетворению собственных, весьма прагматических, интересов и при этом не церемонящиеся в выборе средств. Так же прагматично они относятся и к самой интеллигенции, используя ее идеализм и готовность к самопожертвованию, а по достижении своих целей загоняя ее в гетто.

В литературе достаточно распространен взгляд, согласно которому интеллигенция как социальная группа представляет собой "продукт модернизации традиционных обществ", возникший по инициативе государства, но не получивший достаточного рынка труда и в силу этого не столько выполняющий конкретные специализированные профессиональные функции, сколько занимающийся распространением в обществе "европейского", "западного", современного образования и образа жизни [Российская элита 1995]. Как представляется, в данном случае вопрос о существовании интеллигенции как социальной группы подменяется вопросом о ее политической роли. Вряд ли будет правильным утверждать, что в США интеллигенции нет как таковой. Она есть (и с многими ее представителями многие из нас знакомы лично), но американская интеллигенция фактически лишена, что называется, "сословной спеси" – не в последнюю очередь, видимо, потому, что ее роль в политике трудно назвать сколько-нибудь самостоятельной. В России же эта "спесь" бьет из интеллигенции через край – и опять же в силу ее политической роли: на протяжении более чем столетия она вновь и вновь оказывается единственной силой, способной бросить вызов всевластию чиновничества. В каком-то смысле интеллигенция замещает отсутствие на политической сцене других классов. Стоит тем самим заняться политикой, и влияние интеллигенции резко падает.

Описанные выше типы мировоззрения не сложно выстроить своеобразную иерархию – по степени социальности их носителей. Люмпены и люмпеноиды, в силу своей асоциальности, займут в этой иерархии нижнюю ступень, интеллигенция, способная на самопожертвование ради общественного блага, – высшую, бюрократия и буржуазия – соответственно, вторую и третью. Установление такой иерархии позволяет определить степень зрелости любой политической элиты и степень участия общества в ее формировании.

Преобладание в политической элите люмпенов свидетельствует о крайней раздробленности общества и крайне напряженных, а то и враждебных отношениях между различными его составляющими. Обычно подобная ситуация – следствие глубочайшего кризиса, разрушающего систему социальных связей и ставящего общество на грань выживания. В условиях "войны всех против всех" старая элита, опиравшаяся на прежние социальные связи, лишается этой опоры, а на первый план выходят авантюристы, действующие по принципу "пан или пропал". Поскольку общество в целом стоит перед точно такой же дилеммой, оно и не может породить иных лидеров. Чтобы не ходить за примерами далеко – к эпохе Великого переселения народов, ограничимся отсылкой к России времен гражданской войны 1917-20 гг., когда значительная часть страны находилась под властью всевозможных батек и атаманов, или к Чечне 1990-х (особенно 1996-99 гг.).

Доминирование чиновничества свидетельствует о высокой степени организованности элиты, но слабости обратной связи между нею и остальным обществом, соединенном в одно целое во многом принудительно-механически, т.е. фактически самою же элитой. Бюрократия выступает в качестве активной стороны, общество – в качестве пассивной. Та легкость, с которой общество признает над собой господство элиты, объясняется не только его атомизированностью, но и тем, что внутриобщественные связи также строятся по принципу "господство – подчинение", т.е. носят патронально-клиентельный характер. Политическая элита в условиях господства чиновничества хотя и пополняет свои ряды за счет выходцев из прочих общественных классов, но делает это исключительно по инициативе вышестоящих инстанций и ими же установленным порядком.

Буржуазность элиты говорит о том, что способ формирования элиты содержит в себе механизмы саморегуляции – выборность власти, партийная система, прочие институты гражданского общества. Наличие таких механизмов позволяет бескровно корректировать баланс интересов различных групп политической элиты, а кроме того, закладывает основы для обратного воздействия – общества на расстановку политических сил. Договорные, гражданские связи между представителями элиты в той или иной степени отражают гражданские связи внутри всего общества. В случае преобладания представителей буржуазии в политической элите социальная база последней достаточно широка, поскольку сама по себе буржуазия (если подразумевать под ней не узкий слой коммерсантов, а всех тех, основой чьей жизненной деятельности является частная инициатива и частная собственность) – достаточно массовый класс. Кроме того, прочие элитные группы, бюрократия и интеллигенция, также имеют возможность опереться на структуры гражданского общества – например, на профсоюзы – и таким образом выступать от имени рабочего класса и т.п..