Лекция 6, страница 2

У заказчиков этого промысла денег достаточно, чтобы отлов и доставка птиц были более чем привлекательны в материальном плане не только для транспортировщиков и посредников, но и для местных жителей, участвующих в этом промысле – особенно на фоне нищеты, наступившей после 1991 г.

Под влиянием соответствующих материальных стимулов во всех регионах Казахстана началось массовое разорение гнёзд, взятие птенцов, которое в считанные годы поставило популяцию на грань вымирания (табл.6).

Таблица 6. Изменение числа гнездящихся пар сокола-балобана в различных горных группах юго-восточного и центрального Казахстана после 1991 г.

Примечание. «Причиной деградации казахстанской популяции балобана явилось появление в Казахстане большого количества профессиональных ловцов из арабских стран и последующая легализация отловов. Пик пресса отловов пришёлся на 1994-96 гг., когда из страны ежегодно вывозили свыше 1000 соколов. Начавшаяся среди местного населения «соколиная лихорадка» коснулась и гнездящихся птиц – из гнёзд извлекались оперяющиеся птенцы, отлавливались взрослые особи. С помощью мечения микрочипами было установлено, что 10% молодых особей и 20% самок от гнёзд оказались на специализированных рынках Ближнего Востока »

А.С.Левин. О критическом состоянии популяции балобана на юго-востоке Казахстана// Проблемы охраны и устойчивого использования биоразнообразия животного мира Казахстана. Мат. межд. конф. 6-8 апреля 1999. Алма-ата, 1999. С.76-78.

Почему же так получается раз за разом, а не эпизодически – подорожание биоресурса, ставшего редким от перепромысла, отнюдь не снижает потребления а, напротив, даже увеличивает его? Дело в том, что для сложных систем, в том числе социально-экономических, характерное контринтуитивное поведение в ответ на воздействия, направленное против наших ожиданий, которое лучше всего выражается максимой Козьмы Пруткова «Щёлкни кобылу в нос – она махнёт хвостом».

Так и здесь – сокращение потребления пропорционально подорожанию биоресурса, без запаздывания, характерно только для тех опромышяемых видов, коммерческий спрос на которые эластичен. Таковы, например, разные виды дешёвой рыбы, которой питаются бедняки в приморских городах – если она дорожает, они сразу же сокращают потребление, так как у них нет дополнительных средств, чтобы тратиться на сохранение любимых привычек вопреки ценовым изменениям.

И наоборот, если ту же дешёвую рыбу не только ест население, но и разные корпорации начинают перерабатывать на рыбную муку, снабжая ею крупные животноводческие комплексы, где производство мяса поставлено на индустриальный уровень, спрос сразу же становится неэластичным и не сокращается при повышении цен – или сокращается с таким запозданием, что облавливаемое стадо истребят ранее, чем данное сокращение окажет действие. Даже больше: в тех случаях, когда эксплуатируемые популяции рыбы, дичи, ценных пород деревьев представляют собой престижный предмет потребления или же ценность для коллекционеров (в виде яиц, чучел, листов гербария и т.п.), их вздорожание, наоборот, увеличивает спрос. Здесь у потребителей достаточно денег, чтобы заплатить, а ценность такого товара по мере превращения потребляемого в редкости возрастает существенно быстрее цены.

В таком случае вздорожание биоресурсов по мере их истощения вызывает парадоксальную реакцию системы – заставляет всё больше увеличивать промысел, и использовать всё более изощрённые средства добычи, до тех пор, пока объект не окажется истреблённым полностью. Хороший пример – судьба последней популяции американского белого журавля Grus americana в 1930-1940-x гг. Когда стало ясно, что на территории США осталась последняя популяция из 12 птиц (тогда ещё не знали о гнездовьях вида в Канаде, открытых только в 1952 году и всё-таки взятых под охрану), руководство Одюбоновского орнитологического общества США приняло решение отстрелять всех, чтобы не потерять ценные музейные экземпляры.

Поэтому в 1992 году правительство Канады запретило у восточного побережья весь промысел, включая ловлю трески. Запрет не был снят и в 2003 г., поскольку популяции рыбы так и не восстановились. По тем же причинам были резко сокращены квоты на вылов лосося у западного побережья США. В 2002 г. 4 прикаспийских государства договорились наконец, о мерах по защите осетровых рыб, дающих знаменитую чёрную икру, но только после того, как годовой улов упал с 22 тыс.т. в 1970 г. до 1 тыс.т. в конце 1990-х. Однако несмотря на десятилетний запрет добычи икры с 1 августа 2007 года, последние популяции долавливают браконьеры, поскольку цена на икру в западных странах или в «продовольственных бутиках» России вполне окупает риск. Популяции голубого тунца, особи которого обычно живут до 30 лет, достигая веса до 700 кг, с 1970 г. по 1990 г. сократились на 94%, поскольку мясо тунца – предмет престижного потребления в Японии, в меньшей степени в США и Австралии.

Но даже в случае эластичного спроса на эксплуатируемый биоресурс (например, дешёвую океаническую рыбу – пикшу или треску) обычны часты случаи истощения эксплуатируемых популяций. Таков, например, был все вышеописанные крахи промысла трески, анчоуса, сардин иваси в разных частях Мирового Океана, что были описаны выше. Причина здесь – тоже в капитализме, но не в экономических, а в социальных отношениях, присущих этой общественной системе. В ней господствует конкурентная борьба интересов, и реальная мера изъятия на каждый год устанавливается не в плановом порядке на основании рекомендаций учёных, определивших, какой процент особей какого возраста и кондиции можно изъять из популяции без ущерба для воспроизводства, а просто в «столкновении интересов» природоохранников и природопользователей. Последнее проявляется в борьбе мнений в процессе, в убеждении публики, в создании групп лоббирования и т.п. давлении на общественное мнение в пользу укоренения там собственной точки зрения, и вытеснения оппонентской, а отнюдь не в информировании граждан[2] о сути проблемы и содержании экологической ситуации, по поводу которой спорят.

Первые настаивают на снижении квот, утверждая избыточность эксплуатации стада в прошлые годы. Скажем, в 2008 году перед началом переговоров министров рыболовства стран Евросоюза группа ученых опять потребовала полного запрета промысла трески в Северном море, как еле восстановившегося после краха прошлых лет (рис.16); в 2007 г. промышленники добились разрешения на добычу на уровне 20 тыс. тонн. Кроме того, ученые требуют от руководства ЕС снижения квот на добычу камбалы до 26 тыс. тонн при нынешних 50 тыс. тонн и мерланга (северной путассу) — до 5 тыс. тонн взамен 24 тыс. тонн текущего года.

Вторые, напротив, настаивают на повышении квот, утверждая, что за годы ограниченного промысла стадо не только восстановилось, но и недопромышляется, и одновременно рекламируют социальную значимость своего бизнеса. Типа, мы рубим лес и ловим рыбу как бы не для того, чтобы зарабатывать свою прибыль, а чтобы лесорубы и рыбаки могли заработать свою зарплату, - и многие верят, хотя первая много больше и важнее второй.

Понятно, что вторые аргументы больше соответствуют «духу капитализма» (свободы предпринимательства, не стеснённого  экологическими ограничениями или социальными гарантиями, максимальная прибыльность как цель деятельности), тогда как первые идут против него, обосновывая ограничения и требуя отказаться от частной прибыли в пользу охраны окружающей среды, то есть общего блага. Поэтому в  пропагандистской войне лобби природопользователей после каждого периода ограниченного промысла может добиться бóльшего приращения квот, чем природоохранники – их сокращения после периода промысла, явно ведущие к истощению ресурсов. Возникающие «качели» сокращения-увеличения квот рождают колебания численности эксплуатируемой популяции с увеличивающейся амплитудой, последняя рано или поздно превысит предел, за которым следует обвальное падение численности популяции и, если не вымирание, но неэффективность промысла (рис.16).

Что и произошло с популяцией трески в Северном море – притом, что последнее находится в окружении более чем «цивилизованных» стран, обладающих развитой прикладной наукой, способной точно определить численность стада и рассчитать долю максимального изъятия. Кроме увеличивающейся амплитуды колебаний выловов, нарис.16 обращает внимание первое как бы пробное резкое падение выловов перед окончательным крахом опромышляемой популяции, после которого виду удалось восстановиться в первый раз, но не во второй.

Так всегда ведут себя сложные системы, некие средние показатели которых определяются балансом  противостоящих друг другу сил (в нашем случае рыболовецких компаний и природоохранников), когда «каждый успех» оппонента для «другой стороны» - стимул напрячь усилия и одолеть. В конце концов один из партнёров увеличивает усилия настолько, что его «одоление» ведёт к краху системы – потере устойчивости, способности самовоспроизводства и разрушению системной структуры.

Подобный сценарий «развития в сторону кризиса и краха» фиксируется во всех системах подобного рода – от этой, основанной на конфликте рыболовецких компаний с природоохранниками «по поводу» величины изъятия рыбных запасов из популяции Северного моря, до развития ситуации на фондовой бирже, где противостоят друг другу «быки» и «медведи». Средним параметром здесь являются курсы акций – при некотором постоянстве выборочных средних возникают колебания, развитие которых ведёт к периодическим крахам. СМ. Владимиров. Оценка риска.

Рисунок 16. Спасите тресковые души.

Многочисленный печальный опыт перелова самых разных видов рыб, в разных местах чётко демонстрирует нам две вещи.

Во-первых, мораторий на вылов эффективен, частичный запрет и снижение квот – нет, так как в условиях рыночной экономики легко преодолевается лоббированием. Десятилетний мораторий на вылов позволил в норвежских водах восстановить популяцию трески и сельди, послужив тем самым хорошим примером для всего ЕЭС, стремящегося ограничить размер рыболовецкого флота. Однако, как пишет Д.Медоуз с соавт. (2008) рыночные стимулы побуждают владельцев судов к экологически опасной реакции: смещению из территориальных вод европейских стран в зоны лова более бедных стран «третьего мира», чем истощают тамошние запасы рыбы и отбирают рабочие места у местного населения.

Во-вторых, рынок не даёт обратной связи, которая скорректировала бы тенденции, ведущие к перелову[3] и обуздала бы деятельность рыболовных компаний раньше того предела, за которым начинается подрыв популяций. Наоборот, рынок активно вознаграждает тех, кто опередил других и наловил больше, чем заставляет «отстающих» в этом губительном стремлении подражать «лидерам», не думая о подрыве ресурсов, даже когда поступают тревожные сигналы от учёных или обеспокоенной общественности.

Если рынок подаст сигнал об истощении ресурсов в присущей ему форме повышения цен, мировой «потребительский класс», описанный в статье Гарднера с соавт. (2004) сможет эту цену уплатить, так что вылов только усилится. «В Токио в начале 1990-х гг. цена на голубого тунца на рынке суши составляла $100 за фунт. В Стокгольме в 2002 г. – цена на треску – обычный продукт питания для беднейших слоёв населения – достигла немыслимого уровня в $80 за фунт. В результате такие высокие цены только стимулируют продолжение лова и, чем больше истощается рыбная популяция, тем больше стимул[4]». Но при этом повышение цены замедляет рост спроса и смещает структуру спроса на данный продукт. Эту рыбу теперь потребляют богатые, кто в состоянии за неё заплатить, и она исчезает из рациона бедных, для которых была основным продуктом питания.

Таким образом, рыночные механизмы вместе с экологическим ущербом «воспроизводят» голод и нищету по всему земному шару. А поскольку бедные люди, предоставленные сами себе, ведут себя разрушительно в отношении дикой природы, сохранение последней невозможно без глобального преодоления голода и бедности, что и было зафиксировано в решениях конференции по устойчивому развитию «Рио + 10» в Йоханнесбурге (2002 г.).

 «Игроки на рынке, энергично уничтожающие ресурсы, убийственно рациональны. То, чем они заняты, имеет смысл, поскольку поощряется обществом [поэтому общество должно быть изменено, и соответствующие социальные изменения в сторону борьбы с бедностью и большего социального равенства есть обязательная составляющая устойчивого развития. – Авт.]. И даже больше: существующая система вынуждает игроков к такому поведению. Вина лежит не на отдельных людях, а на системе в целом. Нерегулируемая рыночная система, управляющая общим ресурсом с медленной скоростью восстановления, неизбежно приведёт к выходу за пределы и к разрушению сообществ.

Вы полагаете, что китобойная промышленность – это организация, которая заинтересована в поддержании поголовья китов? На самом деле лучше рассматривать её как огромное количество [финансового] капитала, который пытается получить наибольшую прибыль. Если китов можно истребить за 10 лет и получить при этом прибыль в 15%, либо поддерживать их состояние и получить при этом прибыль в 10%, значит, киты исчезнут через 10 лет. А денежные средства после этого просто направят на уничтожение других видов ресурсов[5]».

Вообще, рыночные стимулы, как только становятся достаточно велики, преодолевают любые преграды, устанавливаемые научными знаниями или человеческими чувствами, вроде любви к родной природе, нежелания исковеркать родной ландшафт и т.п. T.J.Dunning в «Trade’s Unions and Strikes». London, 1860, стр. 35-36 высказал мысль, которую привёл в «Капитале» Маркс (гл.24., примечание в конце п.6) и любили цитировать марксисты:

«Капитал — говорит «Quarterly Reviewer», — избегает шума и брани и отличается боязливой натурой. Это правда, но это ещё не вся правда. Капитал боится отсутствия прибыли или слишком маленькой прибыли, как природа боится пустоты. Но раз имеется в наличии достаточная прибыль, капитал становится смелым. Обеспечьте 10 процентов, и капитал согласен на всякое применение, при 20 процентах он становится оживлённым, при 50 процентах положительно готов сломать себе голову, при 100 процентах он попирает все человеческие законы, при 300 процентах нет такого преступления, на которое он не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы. Если шум и брань приносят прибыль, капитал станет способствовать тому и другому. Доказательство: контрабанда и торговля рабами».