Диссертация (Философия истории немецкой исторической школы права), страница 13

Согласовать две эти тенденции нетрудно: принцип периодизации, использованный Савиньи, далек как от глобализирующей тенденции представлять себе все события и явления, имевшие место в течение определенного хронологического отрезка, как обладающие некими особыми, собственно «средневековыми» чертами, так и от противоположного мнения, которое нередко можно услышать в наши дни, согласно которому периодизации подлежит только конкретный процесс, с которым весь ход мировой истории может совершенно никак не соотноситься. Савиньи считает возможным выделить такой крупный период, как «Средневековье» по одному единственному параметру, собственно, тому, который его интересует в конкретном исследовании. Иными словами, автор из переплетенного клубка различных «историй» выбирает одну, и именно с ее периодизацией соотносит другие процессы, составляющие «историю Средних веков», тем самым реализуя на практике тот самый часто декларируемый в современных работах принцип условности всякой периодизации.

Небезынтересно посмотреть, на каком основании выделяются две пограничные для «Средневековья» даты. То, что Савиньи, как, кстати, и Пухта, вообще их указывает, уже примечательно: Гегель, к примеру, в своих лекциях этого не сделал, хотя, очевидно, теснее связал свою философию истории с эмпирией, чем, скажем, Фихте. Конечно, трудно сказать однозначно, каковы причины такого пренебрежения датами: то ли конспект был так записан, то ли Гегель рассчитывал на эрудицию слушателей, знакомых с материалом, то ли вопросы хронологии вообще мало интересовали Гегеля.

Хотя выбор первой из двух дат (V век) Савиньи подробно не обосновывал, не стоит думать, будто для него эта граница казалась сама собой разумеющейся, скорее наоборот: он полемизирует с распространенным в его время взглядом, согласно которому история римского права в Средние века началась только с работ глоссаторов, однако, не конкретизирует адресатов полемики. К тому же, вместо изложения собственной аргументации по данному вопросу, Савиньи счел возможным ограничиться указанием на работу Нибура²⁴⁵. В этом уже можно видеть две важные для Савиньи тенденции: стремление придать полемике даже по частным вопросам статус институциональных споров, а также методологическую установку на расширение узкоспециального взгляда на историю права; Нибур, как известно, заслужил признание современников, прежде всего, активным обращением к филологии в источниковедческих штудиях.

Также примечательно, что Савиньи не стремится выделить в истории римского права какие-то конкретные судьбоносные даты, указывая только периоды. Видимо, следует предположить, что он считал невозможным свести процесс перехода от античности к Средневековью к одномоментному акту, т.е. история у Савиньи состоит из процессов, а не событий. Таким образом, первая дата, с одной стороны, поставлена в пику узкоспециальному взгляду на историю средневекового права, а с другой стороны, эта постановка мотивируется необходимостью соотнесения истории права с этнической и политической историей.

Совершенно иначе аргументировано выделение конечной точки «Средневековья». Согласно Савиньи, с XVI столетия под воздействием филологии и истории меняется облик юриспруденции как науки. Наряду с этим Савиньи говорит и о «более резком обособлении наций» (schärfere Absonderung der Nationen), т.е. вновь выходит за узкоспециальные рамки, однако эта оговорка несколько теряется на фоне дальнейших рассуждений о значимости нового научного подхода к праву и к тому же носит характер еще одной причины изменения юриспруденции, а не главенствующего фактора²⁴⁶. Таким образом, вдруг оказывается, что периодизации подлежит не эволюция самого права, а изменение научных подходов к нему. Если учесть, что обоснование обеих дат в тексте отстоит друг от друга всего на несколько абзацев, можно было бы утверждать серьезную авторскую непоследовательность, что и сделал Е.А. Косминский, однако он увидел ее не в периодизации, а в самом содержании текста Савиньи, посчитав, что в первых двух томах представлено исследование «римского права как действующего права в варварских государствах», соответственно, Савиньи говорит о некой «исторической реальности», которую право отражает, а в последующих томах он занят только «рассмотрением римского права как дисциплины, изучаемой в университетах».²⁴⁷ Однако, советский историограф почему-то не обратил внимание на самую первую фразу введения к первому тому, где Савиньи прямо говорит о том, что его работа посвящена исследованию именно правоведения, а не самого права.²⁴⁸ Таким образом, авторская непоследовательность, если она и имеет место, проявляется в постановке первой, а не второй даты, поскольку странно было бы предполагать, что Савиньи сразу после изложения замысла произведения вдруг его изменил, а потом, спустя несколько лет, вдруг решил вернуться к первоначальному варианту.

Безусловно, Савиньи не располагал примерами научного осмысления римского права в Западной Европе VI-X вв., а потому был вынужден перефокусировать свое исследование. Но почему он тогда попросту не ограничил исследование теми рамками, которые сами собой напрашивались, если исходить из данных имеющихся у него источников (т.е. начать с Болонской школы), особенно если учесть, что Савиньи такому источниковедческому подходу явно симпатизировал?

Интересно, что эта непоследовательность логики изложения была совершенно сознательным шагом. Савиньи еще до написания «Истории права в Средние века» в одной из своих ранних статей заметил, что всеобщая история народов могла бы многое приобрести благодаря расширению подхода к истории права²⁴⁹.

Если поместить непоследовательность Савиньи в историко-философский контекст, то теоретическим обоснованием для заполнения зазора между позднеимперским правом и работами глоссаторов могла бы послужить спекулятивная историческая реконструкция, возможность которой демонстрировали немецкие идеалисты, но как раз к ней Савиньи и не прибегает. Но если вспомнить изложенное выше учение об источниках права, то тезис Е.А. Косминского о непоследовательности исторической школы права можно вообще снять, поскольку история самого права и история науки о нем являются разными стадиями одного и того же процесса.

В своей «Истории римского права в Средние века» Савиньи не только указывает те цифры, которые обозначают внешние хронологические границы Средневековья, но и дает внутреннюю периодизацию исследуемого сюжета. Содержанию первого тома автор решил предпослать небольшое, но важное для нас замечание: «Все сочинение распадается на две основные части, которые охватывают периоды до и после основания школы в Болонье (ок. 1100 г.)» ²⁵⁰. Савиньи не только посчитал возможным выделить центральную точку в том процессе, который собирался исследовать, предполагая ее исключительную важность по сравнению со всеми другими, но и придал ей характер некоего «исторического пика», «экстремума», относительно которого весь процесс распадается на «до» и «после».

Историософские концепции Фихте и Гегеля, в том виде, в котором они изложены в «Основоположениях современной эпохи» первого и «Философии истории» второго, отличает общее для обоих мыслителей представление о некоем поступательном движении вперед, когда каждая новая эпоха превосходит предыдущую, в связи с чем главной характеристикой этого варианта динамики исторического процесса становится понятие «прогресс». При всех различиях Гердера, Канта, Гегеля, Маркса, позитивистов и многих других авторов той эпохи, представление о мировой истории как о прогрессе их явным образом сближает. Нетрудно заметить, что такое движение истории «вперёд и вверх» кардинальным образом не совпадает с логикой «исторического пика» Савиньи, которая хорошо видна в приведенной выше фразе. Из перспективы более позднего этапа все достижения более раннего должны так или иначе меркнуть, а у Савиньи этого не происходит.

Единственное, что мешает окончательно провозгласить оригинальность исследуемого автора – активное использование разных терминов, обозначающих внутреннюю динамику исторического процесса, что как раз свидетельствует о неустойчивости собственных представлений Савиньи по данному вопросу.

Поскольку использование понятия «Средневековье» едва ли обладает каким-то смыслом в отрыве от двух других, его обрамляющих («античность» и «Новое время»), переход от анализа этого конкретного термина к периодизации всей европейской истории выглядит не только обоснованным, но и необходимым. Несмотря на то, что работа Савиньи имеет конкретные хронологические рамки, обоснования их постановки всё же дают возможность сделать вывод о том, чем «античное» римское право отличалось от «средневекового», а последнее – от «нововременного», хотя дедуцировать из этих частных обоснований общие различия трех исторических эпох не представляется возможным.

Однако Савиньи относительно этих периодов европейской истории делает важное замечание: в своем сочинении он собирается показать, как «состояние права более поздних времен, в той мере, в какой оно покоится на римском основании, произошло из состояния основанной западно-римской империи посредством только развития и трансформации, без прерывания» ²⁵¹. Таким образом, три исторические эпохи, традиционно (и по сей день) представляемые как принципиально различные, оказываются связанными, и показать эту связь – главнейшая задача для Савиньи.

В то же время, несмотря на амбициозное заявление, автор в своей работе практически ничего не говорит о том, что из себя представляет «состояние права более поздних времен» и «его римское основание», ограничиваясь лишь выявлением их связи. Значительный объем сочинения, которое изначально было задумано как многотомное²⁵², явно не позволяет сослаться на желание Савиньи сузить свой анализ. Следуя его же собственной логике, необходимо было добавить соответствующие описания «состояний права» в «античности» и «Новое время», чего, тем не менее, сделано не было.

Некоторое объяснение этому можно обнаружить в самом тексте сочинения.

Что касается истории римского права в период античности, то здесь Савиньи, говоря о замысле своей собственной работы, неоднократно указывает на достижения упоминавшегося выше Нибура²⁵³. Вполне возможно, что основатель «исторической школы права» не берется за римскую историю, так как считает, что его собственные воззрения Нибуром уже вполне адекватно выражены, и потому изложение истории римского права надо просто продолжить с того момента, до которого его довел предшественник. Если принять такое предположение, то оно не только легитимирует несоответствие декларируемой континуальности истории и дискретности ее изложения, но и позволяет сделать вывод об изначальной ориентации Савиньи на коллегиальность исторической работы, которая, в противоположность обобщающим историософским концепциям, предлагающим варианты осмысления всего исторического процесса одним человеком, является характерной чертой позитивистской историографии.

Две характеристики исторического процесса, выделенные Савиньи – «развитие» (die Entwiklung) и «трансформация» (die Verwandlung) – представляют собой не что иное, как два варианта изменения, благодаря которым фиксируется исторический процесс.

Для прояснения смысла этих слов представляется целесообразным обращение к словарю братьев Гримм²⁵⁴, которые, как известно, не только были юристами по образованию и активно использовали для объяснения слов юридические примеры, но и состояли в близком общении с Савиньи.

Согласно этому словарю, первый из интересующих нас терминов – развитие – соответствует латинскому «explicare», т.е. «раскрывать», «разворачивать», совершать движение изнутри наружу²⁵⁵. Очевидно, что это одно из важнейших и широко употребительных слов в немецком философском словаре той поры. Применительно к Савиньи оно явно служит для обозначения генезиса правовой системы народным духом: неясное «общее правовое сознание народа» дедуктивно разворачивается в конкретные правовые положения.

Слово «Verwandlung» нагружено совершенно иным смыслом: оно обозначает изменение, трансформацию, превращение, переход из одного состояния в другое²⁵⁶, при этом, причины подобных изменений могут быть различны. Например, Гердер употребляет этот термин в смысле естественных физиологических изменений²⁵⁷, т.е. практически синонимичным с «Entwicklung» образом, но авторы, с которыми у Савиньи были прямые контакты – Арним, Эйхгорн, Нибур – понимают под «Verwandlung» результат человеческих поступков или изменение, произошедшее под воздействием каких-то социальных причин²⁵⁸.

Словарь Аделунга дает, в целом, те же самые значения интересующих терминов²⁵⁹.

Взглянув на эти определения, можно понять, зачем Савиньи помещает оба термина рядом: исторические изменения права могут быть как результатом естественного органического процесса развития, так и итогом волюнтаристских действий законодателя.

Вопросы периодизации и динамики исторического процесса отражены и в работах Пухты.

Что касается его периодизации истории римского права, в первую очередь нужно отметить, что данный автор в разных текстах излагает ее в двух вариантах: один отражает изменения метода юридических исследований (например, в «Пандектах» ²⁶⁰), другой – собственно историю римского права (к примеру, в «Лекциях…» ²⁶¹). Как уже говорилось в главе, посвященной анализу источников, текст «Лекций…» представляет собой переложение «Пандект» для нужд преподавания, поэтому, будучи адресованным менее эрудированному читателю, необходимо должен был содержать в себе указание на важные реперы в истории римского права, а не только периодизацию истории юридического метода.

В том, что касается периодизации методов юридического исследования, Пухта недалеко ушел от Савиньи. Поскольку крайне трудно судить о методиках западноевропейских юристов VI-X вв., не имея свидетельств о таковых, логичным началом такой периодизации стал этап господства «экзегетического метода», распадающийся на творчество глоссаторов (XII-XIII вв.)²⁶² и комментаторов (XIV-XV вв.). С XVI в. начинается эпоха «новой римской юриспруденции», которая делится на два периода – до появления «систем институций», т.е. попыток комплексного творческого изложения римского права как современного, и после него²⁶³. Если выделение XII и XVI вв. мы видели и у Савиньи, то внутренние хронологические границы введены именно Пухтой. Хотя Савиньи доводил свое изложение только до XVI в., тем не менее, он не указывал даже на возможность той внутренней периодизации Нового времени, которую озвучил его ученик, а потому можно считать это нововведением последнего. Для Пухты история юридической науки выглядит более богатой содержанием, нежели для Савиньи.

Отметим и еще один важный момент: в отличие от Савиньи, Пухта вообще не пользуется термином «Средневековье», точнее употребляет его только в тех случаях, когда говорит о чьем-либо мнении, чаще всего ошибочном²⁶⁴, что уже заставляет заподозрить его в отказе от традиционной периодизации. Притом, что сам Пухта никак не артикулирует свое отношение к указанному понятию, нетрудно увидеть у этого шага глубокое основание. Игнорирование концепта «Средневековье» (а вместе с ним понятий «античности» и «Нового времени») и стремление к подробной разработке узко-тематического варианта периодизации, о котором речь пойдет ниже, определенно указывает на то, что Пухта не только прекрасно понимал условность выделения трех основных эпох европейской истории, к тому времени ставшего уже традиционным, но и готов был легко отбросить устоявшиеся понятия без объяснения причин, в чем опередил О. Шпенглера с его знаменитой критикой трехчастной истории²⁶⁵. Если же вспомнить, что речь идет о второй четверти XIX в., то мыслительный ход Пухты можно признать весьма оригинальным новаторством.

Причину отказа от традиционной периодизации понять нетрудно: по всей видимости, Пухта рано осознал, что признание за понятием «Средневековье» какого бы то ни было содержания автоматически вбивает клин между античностью и Новым временем, таким образом, это в перспективе могло бы поставить под сомнение многочисленные утверждения исторической школы права о том, что всякое европейское право в основе своей – то же самое римское право, которое сохранилось до XIX в. как действующее, и амбиции юристов исследуемого направления были бы подорваны в самом их основании. Словом, Пухта разделял общее для многих мыслителей его эпохи представление о «континуальности» исторического процесса, более того, активно его педалировал.

Устранение «средневекового» этапа истории римского права автоматически повлекло за собой разделение ее на «новую римскую юриспруденцию» и подразумеваемую «старую римскую юриспруденцию» ²⁶⁶. Следуя той же логике, Пухта называет глоссаторов XII в. «первыми среди современных юристов» ²⁶⁷. Очевидно, что представление о современности у него формируется ретроспективно как раз потому, что он крайне тяготится необходимостью различать эпохи.

Различия между Савиньи и Пухтой более заметны в периодизации истории римского права. Пухта изначально постулирует «двойную жизнь» римского права: в народе, от которого возникло такое название, и вне его²⁶⁸. Интересно, что первый этап не совпадает с существованием римской государственности, а ограничивается только тремя столетиями римской истории от Августа до Диоклетиана и Константина²⁶⁹. Хотя Пухта и делает оговорку, что это только «последние времена национального права» («letzte Zeiten des nationellen Rechts»)²⁷⁰, а такая формулировка автоматически подразумевает существование римского права и в предшествующее время, царский и республиканский периоды отбрасываются, причем о причинах подобного шага Пухта ничего конкретно не говорит. Тем не менее, по контексту фразы можно понять, что только в указанные столетия в Риме существовала подлинная юридическая наука и соответствующее образование²⁷¹. Таким образом, Пухта отождествляет историю римского права с историей юридической науки, по сути, повторяя неточность Савиньи.