tradicii... (Традиции народной баллады в творчестве английских романтиков (Кольридж, Вордсворт, Скотт)), страница 11

Усиливают выразительность высказывания и придают эмоциональности, экспрессивности, стилизации и повторы. Они также создают фольклорный колорит, песенную ритмичность, как в балладе В.Скотта «Девушка озер» (The Lady of the Lake):

Huntman, rest! Thy chase is done;

While our slumberous spells assail ye,

Dream not, with the rising sun,

Bugles here shall sound reveille.

Sleep! The deer is in his den;

Sleep! Thy hounds are by thee lying:

Sleep! Hor dream in yonder glen

How thy gallant steed lay dying.

Эмоциональность и экспрессивность в балладах добавляет инверсия, довольно часто встречающаяся у романтиков. Например, в балладе «Семеро» (We are Seven), инверсия также также придает высказыванию маленькой девочки интонацию живой речи, динамичность и некоторую доверительную простоту:

Two of us in the church-yard lie,

My sister and my brother;

And, in the church-yard cottage, I

Dwell nlar them with my mother.

Повторяющиеся синтагмы в литературной балладе играли роль, аналогичную рефрену в фольклорной балладе, и в то же время отмеряли эмоциональные вехи, судорожные рыдания, естественно делящие фразу на ряд повторяющихся связных по смыслу единиц. Например, в «Старом моряке» Кольриджа:

The ship was cheered, the harbour cleared,

Merrily did we drop.

Below the kirk,

Below the hill,

Below the lighthouse top.

или

The ice was here,

The ice was there,

The ice was all around:

It cracked and growled, and roared and bowled

Like noises in a swound!

Из примера видно, что использовался прием звукового параллелизма в сочетании с аллитерацией фольклорной традиции. Суть приема звукового параллелизма заключается в повторении отдельных звукосочетаний (аллитерация, aсcoнaнc и внутренняя рифма), или слов (повтор, анафора), или целых предложений (рефрен). С помощью мастерского варьирования звуковой гаммы создавалась «безыскусственная простота» стиля.

Представляется интересным проанализировать отрывок из частей I – II, потому что именно этот отрывок является наиболее волнующим из всей Одиссеи старого моряка. Кольридж написал эту поэму для коллекции «Лирических баллад». По отношению к «Старому мореходу» термин «баллада» обозначал, что данная поэма была не просто незначительным сказанием, но сказанием в широком смысле слова, каким обычно должна была быть баллада, а также историей души, в данном случае, души, страдающей в муках, в страшной агонии. Это и является основным отличием баллад Кольриджа от традиционных баллад (ballads of tradition), где внутренняя жизнь героев описывалась лишь в той степени, в какой она влияла на балладу. Традиционно баллада понималась как объективный рассказ, поэтому «Лирические баллады» Кольриджа стали неким романтическим новшеством.

Во второй части поэмы Мореход не много говорит о своих чувствах. В следующих шести частях лирический элемент гораздо сильнее. Но уже здесь каждое слово из описания становится как будто более тяжелым от неописуемого страха и сожаления, от напряженных личностных чувств, тогда как рассказчик спокоен и бесстрастен. Кольридж не старается ввести в поэму живописные описания, чтобы подчеркнуть страсти героев или показать, насколько ужасна сама история. Его описания неизменно являются отражением чрезвычайной чувствительности человека ко злу и его последствиям. Фантастические части поэмы, все невероятное и сверхъестественное не может быть рассмотрено просто как дань суеверному миру баллады, но их очень трудно и разумно растолковать. Они тоже являются результатом работы тонкого ума, который выведен из состояния равновесия угрызениями совести.

Альбатрос, очевидно, является символом всего хорошего, честного, доброго и доверительного в природе, тогда как бессмысленное разрушение всего этого (начиная с бессмысленной вспышки жестокости, которая поражает самого моряка)- символ зла, которое, как считает Кольридж, таится в глубине нашей современной жизни.

Эти философские идеи очень важны для того, чтобы понять поэму, и объясняют некоторые особенности романтической баллады. Именно раскрытию этих философских понятий служит система образов баллады. Чувство чего-то великого и неизвестного, лежащего в основе реального мира и всего, что с этим миром происходит, вера, что малейшая жестокость (даже по отношению к птице) является наказуемым преступлением против природы, определяют величие и символический характер системы образов. Солнце у Кольриджа прекрасно, «как голова Бога»(«like God`s own head»), что подчеркивает его величие, красоту, совершенство, справедливость и милосердие, но позднее, когда начинается наказание Морехода, то же солнце уже «кровавое»(«bloody»)- зловещий эпитет, говорящий читателю о страданиях и даже жестокости. Беспомощность и неподвижность, приносящая морякам боль, прекрасно переданы сравнением:

As idle as a painted ship upon a painted ocean.

Разбитый корабль теряет чувство реальности, он будто попадает в смертельную летаргию и кажется нарисованным на холсте.

Отличительной особенностью поэмы является органическое сочетание реальных образов, почти физически ощущаемых и осязаемых, с фантастическими. Причем именно потому, что фантастические образы сосуществуют абсолютно на равных правах с действительными, взятыми из реальности, поэма производит чрезвычайно сильное впечатление. Так, метафорический эпитет «медное небо» («copper sky») передает цвет и жар, идущие от светила; сравнение воды, кипящей, как «масло ведьмы»(«like a witch`s oils») (глагол «кипеть»-burn- использован метафорически в связи с игрой цвета), показывает, что ужасы, которые видят моряки, реальны и практически физически ощутимы. Тот же эффект достигается сравнением пересохшего горла и тем, что человек задыхается от сажи.

В данных частях поэтических троп, т.е. слов и выражений, использованных образно, сравнительно немного. Чаще слова использованы в буквальном значении, но в то же время они символичны. Так, например, когда Кольридж упоминает землю «тумана и снега»(«mist and snow»), с которой злой дух начинает преследовать корабль, слова передают прямое значение, т.к. туманы и снега были действительно характерной чертой той земли (возможно Арктики или Антарктиды), но в сочетании с «медным небом» и «кровавым» солнцем они символизируют невыносимую боль, причиненную морякам, контрасты чрезвычайной жары и абсолютного холода- противопоставления подчеркивают мучительное воздействие, производимое на человека, на его физическое и психическое состояние. То же самое можно сказать про строфу:

Water, water everywhere,

And all the boards did shrink,

Water, water everywhere,

Nor any drop to drink.

Здесь нет каких-либо экспрессивных средств, но засуха является символом великой пытки, как физической, так и моральной, которая становится еще страшнее из-за зловещей иронии, когда изобилие и недостаток идут рука об руку. То же можно сказать о жутком описании гниющего моря. Слова использованы в буквальном смысле, но символизируют всеобщее зло и разрушение. Предельная конкретность представления сюжета подчеркивает абстрактный характер символов.

Практически ощутимые детали разбитого корабля или слизких существ, ползающих по слизкому морю, принадлежат миру фантазии и показаны с предельной ясностью. Каждая строфа- это новая картина.

Кольридж часто употребляет повторы для придания значительности и драматизма повествованию. Так, первая и вторая строфы части II имеют параллели с началом поэмы. Строфа, рассказывающая о том, как постепенно встает солнце, совсем немного отличается от шестой строфы части I:

Параллельная конструкция усиливает контраст, а контраст, в свою очередь, подчеркивает строгий параллелизм всей структуры. Например, также можно сравнить:

Иногда кажется, что солнце прямо над кораблем почти касается его мачт («right up above the mast»), гниющее море со слизкими существами («slimy things did crawl with legs») являются прекрасными примерами того, как Кольридж проник в мир фантазии, читатель почти физически ощущает реальность этих отвратительных созданий, рожденных воображением поэта.

История рассказывается простым моряком, довольно старым человеком. Он описывает вещи, как он их видит,- в живой полноте. Его наивно-обстоятельное описание движения солнца («Out of the sea came he»,»Right up above the mast did stand,/ No bigger than the Moon»)- пример прямого наблюдения, сделанного простым моряком. Кольридж очень осторожен, согласовывая рассказ моряка с его личностью: восклицание моряка дает нам понять, что он религиозен и суеверен («O Christ!»), а также сравнение солнца с головой Бога («like God`s head») и оценка происходящего («a hellish thing»).Речь Морехода волнующая, необыкновенная и в то же время устаревшая: фразы типа well-a-day, work`em woe и грамматические формы uprist (вместо uprose), we did speak. Это создает впечатление отдаленности во времени и показывает, что Мореход- человек ушедших лет. В речь Морехода вплетаются и слова других моряков, представленные в форме прямой речи («Ah wretch! Said they, the bird to slay...»), а иногда и в косвенной («And I had done a hellish thing,/ And it would work`em woe»). Эти строки передают мысли не самого морехода, а то, что он слышал (или догадывался), как другие говорили и думали о нем.

Достоверности личности Морехода содействует и балладный размер, которому Кольридж остается верен. Балладный размер подстроен под речь простого человека, такого как Мореход, что часто является характерным для народного поэтического творчества. Но Кольридж вводит в балладный размер свою собственную изобретательность и музыкальность. Он обогащает ресурсы английской просодии введением ритмической инверсии, в результате которой в стопе ямба или хорея меняются местами ударные строки. Например:

The sun now rose upon the right

Out of the sea came he...

Замещению ямба, которым в основном написана поэма, хореем соответствует изменение в восприятии говорящего, который вдруг увидел поднимающееся солнце. Этот же эффект достигается переносом ударения в строке «into/ that si /lent sea» (/ __ __ / __ / ). Предыдущие строки были написаны ямбом, и этот перенос является естественной паузой между быстрым движением, переданным строкой «We were / the first / that ev / er burst» (__ / __ / __ / __ / ). Еще сильнее этот перенос чувствуется в следующей строке, где автор использует спондей – двусложную стопу, в которой оба слога находятся под ударением:

Down dropt / the breeze, / the sails / dropt down...

( / / __ / __ / / / )-

- эта строка может также служить примером аллитерации. Вообще, аллитерация широко представлена в поэме, она привносит музыкальность, хорошо гармонирующую с системой образов поэмы и с ее основной моральной темой. Постоянство темы подчеркивается также повторениями (например, «Into that silent sea» и далее «The silence of the sea»), различными аллитерациями (например, в начале и середине слова ударный сонорный звук: «Water, water everywhere» или «The very deep did rot»), повторяющимися срединными рифмами, согласованием звука, образа и ритма, как, например, легкое движение следующих строк:

About, about, in reel and rout

The death-fires danced at night...

Музыка, цвета («green, and blue and white»), разнообразие ритма, скрытые повторы, гармония слов и выражений с гибкой системой образов и просторечием старого Морехода- все это играет немаловажную роль в создании страшной реальности символического рассказа.

Поэты романтики пытались воспроизвести дух средневековой баллады, поэтому употребление архаизмов в орфографии, лексике и грамматических формах их поэм – это сознательный прием стилизации. Например, Rime=rhyme - стихотворение, имеющее рифмы. Употребив более старую форму правописания rime, Кольридж намеренно придал этому слову дополнительный оттенок – сказания, придания. Широко в средневековой поэзии был распространен прием олицетворения. Здесь Кольридж олицетворяет солнце («came he»), шторм.

Голоса автора у Кольриджа почти не слышно. В этом смысле «Старый моряк» ближе, чем лирика Вордсворта, к народной балладе, в которой слов от автора обычно нет. Роль автора у Кольриджа ограничивается самыми общими вводными и заключительными ремарками: «It is an ancient Mariner» и «And he stopped one of three». Остальное читатель узнает из реакций гостя на поведение моряка и, главное, из его собственного рассказа о своих злоключениях.

У Скотта рассказчик, сам по себе безликий, однако постоянно присутствующий в повествовании, выполняющий не очень выразительную, но существенную роль: он в прямом смысле передает прошлое, служит связующим звеном между стариной и современностью. Это не участник событий, поскольку времена описываются слишком давние, а все же – наследник, хранитель живой преемственности.

Простота техники «Иванова вечера» приличествовала подражательной балладе и усиливала впечатление старины и подлинности.