tradicii... (Традиции народной баллады в творчестве английских романтиков (Кольридж, Вордсворт, Скотт)), страница 9

Таким образом, сборник «Лирические баллады» был написан с целью выяснить, могут ли доставить удовольствие стихи, в которых используется подлинный язык людей (real language of men), живо и сильно чувствующих. Вордсворт полагает, что только такие стихи могут рассчитывать на устойчивый (permanent) интерес, ибо решительно отличается от сочинений, прославленных тогда «яркой и безвкусной фразеологией».

Он хочет описать события и ситуации обычной жизни, черпая «из запасов языка, действительно звучащего в устах людей, и в то же время придать им краски воображения, благодаря которым обычное предстает в необычном свете». Язык поэзии должен быть прост и обходиться без персонификации абстрактных понятий, которая искусственно возвышает его над естественным разговорным. Он отстаивает такой язык поэзии, который отвечает духу народа и языка вообще, не слишком новый, не слишком старый и не надуманный, Вордсворт убежден, что только в устах простолюдинов звучит наименее фальсифицированное, исконно английское слово (Дьяконова.Н.Я., 1978, 95).

В предисловии ко второму изданию «Лирических баллад» Вордсворт многократно подчеркивает, что драматизм их коренится в самой жизни. Он ставил себе задачей «переложить размерами стиха… подлинный язык людей, испытывающих острые переживания (a state of vivid sensation)»; его занимала «ассоциация чувств и идей в состоянии возбуждения» (Preface to the Second Edition of Lyrical Ballads). «Мой выбор, - писал он, - останавливался по большей части на низменной деревенской жизни, потому что в этом состоянии исконные страсти сердца находят для себя более благодатную почву, где могут достичь зрелости, менее скованы и изъясняются более ясным и выразительным языком; потому что в этом жизненном состоянии наши первичные чувства соседствуют друг с другом в большой простоте, их можно наблюдать точнее, и высказываются они более сильно; потому что нравы деревенской жизни из этих первичных чувств и, обусловленные необходимостью сельских трудов, более удобопонятны и более устойчивы: и, наконец, потому что в этом состоянии страсти людей нераздельны с прекрасными и непреходящими образами природы. Я следовал также и языку этих людей, ибо подобные люди ежечасно общаются с теми предметами, которым обязан своим происхождением лучшая часть языка; и будучи по своему положению в обществе и однообразию и узости своего круга деятельности (circle of their intercourse) более свободны от воздействия светского тщеславия, они выражают свои чувства и представления просто более философским языком, чем тот, которым его часто подменяют поэты, полагающие, что оказывают тем большую честь самим себе и своему искусству, чем больше они отрешаются от сочувствия к людям и чем больше дают волю произвольным и прихотливым формам выражения, чтобы удовлетворить свой надуманный капризный вкус и капризные аппетиты» (Preface to the Second Edition of Lyrical Ballads).

«Поэзия, - писал о своих стихах Вордсворт, - не проливает тех слез, «какими плачут ангелы», но плачет естественными и человеческими слезами; в ее жилах течет та же человеческая кровь». Наиболее сильными, художественно значительными и лирических баллад Вордсворта остаются, действительно, те, где льются человеческие слезы, где течет человеческая кровь, - а не сентиментальная розовая водица благочестивого умиления перед нищетой духа и смирением «малых сил».

Трагедия английского крестьянства предстает как дело человеческих рук. Так, в стихотворении «Строки, написанные ранней весной» (Lines Written in Early Spring) ведущим мотивом проходит контраст между «святым планом природы», где все зовем к радости, и общественным бедствиям, за которые всецело отвечают люди.

Anol much it grieved my heart to think

What man has made of man, -

(«И с болью в сердце думал я,

что сделал с человеком человек»)

восклицает поэт во второй строфе; а в заключении повторяет слова:

Have I not reason to lament

What man has made of man?

(«Так не по праву ли я скорблю о том,

Что сделал с человеком человек?»)

Если здесь эта скорбь о том, «что сделал с человеком человек», выражается чисто лирически, то во многих балладах Вордсворта она проявляется в драматических контрастах и столкновениях. В основе этих контрастов и столкновений – противоречия двух разных нравственных складов, двух законов, двух правд, - тех, какими веками сложились в сознании народа, и тех, которые стоят на страже новых порядков, подрывавших устои старого деревенского быта. Иногда этот драматизм выражался в одном штрихе, как, например, в том месте «Скиталицы» (The Female Vagrant), где героиня, дочь бедного фермера, рассказывает, как «горькая беда и жестокий произвол» отняли у отца его клочок земли. Прощаясь с родным уголком, старик-отец советует ей положиться на бога; но «я молиться не могла», - вспоминает она, и эти скупые слова говорят о целой буре тоски и возмущения в душе молодой женщины, впервые почувствовавшей, как далеко привычное понятие о «божеской» правде от суровых законов действительной жизни.

Иногда – как, например, в балладе «Бабушка Блейк и Гарри Гилл» (Goody Blake and Harry Gill) - все действия целиком строятся на конфликте двух противоположных понятий о законности, праве и морали. Нищая старуха Блейк, ворующая хворост у богатых соседей, чтобы согреться зимними ночами, - конечно, преступница с точки зрения буржуазного закона и буржуазной морали. Но сама она уверена в том, что действует по правде. Именно поэтому с таким страстным негодованием призывает она божью кару на голову своего притеснителя, молодого скотовода Гарри Гилла, который подкараулил ее темной ночью на месте преступления. Упав на колени, воздев к небу старческие руки, бабушка Блейк прокляла обидчика. И страшное возмездие постигло Гарри Гилла: отныне он никак не мог согреться. Сколько бы кафтанов ни надевал он на себя, сколькими бы одеялами ни укрывался, даже у жарко натопленного камина, даже в знойный летний полдень его била дрожь и зубы стучали от смертного холода. Вордсворт ведет свой рассказ со всею наивностью народной баллады, но сознательно избегает мистического истолкования сюжета: по его словам, это чисто психологический казус, основанный на восприимчивости воображения.

Вордсворт развертывает в своих балладах одну и ту же тему. Это – тема крушения вековых устоев патриархальной крестьянской жизни и его трагических последствий – нищеты, распада семейных и общественных связей, горестного одиночества людей, «освобожденных» непонятным и жестоким «Законом» от привычного права на землю и труд. Он показывает поруганное материнство – бездомных, обезумевших женщин, скитающихся по большим дорогам, прижимая к груди голодного ребенка, или в отчаянии склоняющихся над холмиками детских могилок. Он воссоздает конфликт отцов и детей, порожденный последней, безнадежной попыткой отстоять унаследованный от прадедов клочок земли и даруемую им независимость, задержать или хотя бы отсрочить неизбежную капитуляцию перед нищетой («Майкл»).

Забота и Нужда являются постоянными героинями большинства «Лирических баллад», и их незримое, но постоянно ощущаемое присутствие во многом определяет драматическую напряженность всего сборника. Вордсворт достигает наибольшей выразительности в изображении характеров своих героев именно там, где показывает их неравную борьбу против суровой экономической необходимости, слепо и неуклонно подрывающей самые основы их существования. Мечта о том, чтобы его сын владел наследственным клочком земли «свободно, как ветер», поддерживает стоическое терпение в старом Майкле. Семь лет, день за днем, он добавляет по камню к стенам овчарни, которую задумал построить в долине Гринхед-Гилла. И это неуклюжее сооружение, которому суждено остаться недостроенным, встает в воображении читателя как символ печального упорства, с каким старый крестьянин, опутанный долгами, покинутый недостойным, беспутным сыном, наперекор обманутым надеждам, одиночеству и дряхлости, угрюмо и сурово исполняет до конца свой долг труженика и хозяина земли.

Вордсворт глубоко проникает в психологию крестьянина, показывая, как собственнический инстинкт пересиливает в нем даже самые нежные привязанности. Герой баллады «Последняя из стада» (The Last of the Flock) с ужасом признается самому себе, что, продавая одну за другой своих овец, чтобы накормить голодную семью, он чувствует, что с каждым днем все меньше любит своих детей, тогда как каждая овца, каждый ягненок, с которым он расстается, дороги ему, словно кровь, по каплям льющаяся из сердца.

Чтобы полнее ощутить и понять значительность лирических баллад Вордсворта, необходимо воспринимать их в совокупности, в общем для них социально-психологическом контексте, подсказанном поэту самой историей тогдашней английской деревни. Вордсворт пишет не об отдельных людях, не о случайных судьбах. Он становится живописцем целого класса Англии, готового исчезнуть в результате грандиозного общественно-экономического аграрного переворота. В какой-то мере Вордсворт и сам понимал, что именно в этом коренилось своеобразие его лирических баллад.

Подлинная потрясающая трагедия обезземеленного английского крестьянства угадывается за этими незатейливыми «пасторальными поэмами» или «пасторальными балладами» (как названы многие из них в подзаголовке). Страдания десятков тысяч людей отражены в словах: «жестокий произвол», «повестка», «пустой станок» (The Female Vagrant), «церковный приход», «пособие» (The last of the Flock), «поручительство», «конфискация» (Michael), «вексель, проценты и закладные» (The Brothers), «наши прекрасные поля», «умрем, но не отдадим ему ни дюйма нашей земли!» (Repentance), «что проку в земле, если у меня больше сил нет пахать» (Simon Lee), «у нас нет больше земли, - кроме тех шести футов, где схоронены наши деды» (Repentance).

Это общественно-историческая трагедия придавала значительность и драматическую силу лучшим из лирических баллад Вордсворта. Он недаром обратился именно к жанру баллады, который выделялся в английском народно-поэтическом творчестве наибольшей драматической выразительностью. Вордсворт пытается следовать подлинно народной балладной традиции в лаконизме и бесхитростной простоте выражения напряженных душевных конфликтов.

Вордсворт в «Лирических балладах» всего сильнее там, где он изображает душевное смятение людей, вырванных с корнем из родной почвы или чувствующих, что почва эта колеблется под ними, сотрясаемая общественным переворотом, масштабы которого они даже не в состоянии себе представить. Отчаяние взрослых, крепких мужчин, плачущих на большой дороге, расставаясь с последними крохами своего достатка и независимости; беспомощное упрямство стариков, по привычке цепляющихся за свой уже бесполезный, обреченный труд; плач голодных детей, надрывающий сердце матери; горе юных девушек, навсегда покидающих мирный обжитой отцовский дом, - все это составляет эмоциональную вершину лирических баллад Вордсворта. И мир природы здесь еще не противостоит людям в своем величавом спокойствии, как это будет зачастую у позднего Вордсворта, а живет вместе с ним. Старый терн, исковерканный злыми зимними вьюгами, похожий скорее на камень, обросший лишайником и мхом, чем на дерево, кажется символом трагической судьбы несчастной Марты Рэй (The Thorn). В «Мечтах бедной Сьюзен» (Poor Susan’s Dreams) птичка, поющая в клетке на углу лондонской улицы, заставляет Сьюзен перенестись в воображении в родные горы, на пастбища, в хижину, словно голубиное гнездо, прилепившуюся к крутому склону. Но краски меркнут; и прощаясь с бедной Сьюзен, читатель чувствует, что и она – такая же пленница в большой каменной клетке, чье имя – Лондон.

В основе всех подобных картин – подспудное сознание катастрофической непоправимости свершившегося. Не расцвести старому обомшелому терну, не потечь обратно водам Гринхед-Гилла, не зеленеть горным лугам в грязном Чипсайде. «Большие перемены произошли во всей округе», - эти строки «Майкла» могли бы быть лейтмотивом целого ряда стихотворений Вордсворта. Именно из этого сознания «больших перемен», перевернувших жизнь старой английской деревни так же неумолимо, как чужой плуг, перепахавший усадьбу старого Майкла, и рождалось в тогдашней поэзии Вордсворта особое, и светлое, и грустное ощущение поэтической прелести всего, связанного с трудом, бытом и душевной жизнью вчерашних мелких землевладельцев, которые становились батраками, уходили в рабочие, в матросы или солдаты, или побирались по большим дорогам.