16 (Антология)

М. Глакмен

РИТУАЛЫ ВОССТАНИЯ В ЮГО-ВОСТОЧНОЙ АФРИКЕ^1*

1

Сэр Джеймс Фрэзер в книге “Золотая ветвь” ставит перед собой задачу объяснить ритуал жреца-царя, бытовавший в Немийской роще в Италии. Свой монументальный труд он начинает с описания того, как “в священной роще росло дерево, и вокруг него весь день до глубокой ночи крадущейся походкой ходила мрачная фигура человека. Он держал в руке обнаженный меч и внимательно оглядывался вокруг, как будто в любой момент ожидал нападения врага. Это был убийца-жрец, а тот, кого он дожидался, должен был рано или поздно тоже убить его и занять его место. Таков был закон святилища. Претендент на место жреца мог добиться его только одним способом - убив своего предшественника, и удерживал он эту должность до тех пор, пока его не убивал более сильный и ловкий конкурент”².

Таким образом, в самом начале своего труда Фрэзер поднял проблему жреца-царя, вовлеченного в “ритуальное восстание”. Он постоянно возвращается к этой теме, например, когда описывает происходивший во многих обществах на Новый год выбор временного “фальшивого короля” или “короля-козла отпущения”, которого впоследствии прогоняли или приносили в жертву. В этой лекции, посвященной памяти Фрэзера, я предлагаю рассмотреть, каким образом интерпретируют подобные ритуалы восстания его наследники-антропологи.

Из Немийской рощи интеллектуальные поиски увлекли Фрэзера в дальнее путешествие по всему миру, охватившее крестьян и примитивные народы, и в путешествие во времени, по великим цивилизациям прошлого. Он проследил связь этих жрецов-царей с широко распространенными сельскохозяйственными ритуалами, при помощи которых люди сохраняли “дух хлеба” в последнем снопе, животных, людях или рисованных изображениях. Иногда они убивали этих представителей духа хлеба, дабы возвратить плодородие почве накануне сева. Далее, Фрэзер утверждал, что эти обычаи лежат в основе некоторых ритуалов и связанных с ними мифов, бытовавших в древнем Средиземноморье и цивилизациях Ближнего Востока. Эти ритуалы и мифы связаны с легендой о боге - или иногда обожествленном смертном, - который был убит или умер сам, а впоследствии был возвращен к жизни любовью богини, приходившейся умершему матерью, женой или возлюбленной. Наиболее известными из этих пар были Адонис и Афродита, Таммуз и Астарта, Осирис и Изида, Дионис и Деметра, Персефона (единственная в этом ряду являющаяся дочерью) и Деметра. Фрэзер обобщил эти мифы следующим образом: “Тогда люди стали рисовать себе рост и увядание растительности как результат возрастания или убывания силы существ божественного порядка, богов и богинь, которые на манер людей рождались и умирали, вступали между собой в брак и производили на свет потомство... Народы Египта и Западной Азии представляли ежегодное увядание и возрождение жизни, особенно растительной жизни, которую они отождествляли с каким-то богом - Осирисом, Таммузом, Адонисом и Аттисом, - ежегодно умирающим и вновь возрождающимся”³.

В этих мифах Фрэзер увидел людей, драматически управляющих умиранием и возрождением растительности вместе со сменой времен года. Для этих мифов типична история о том, как герой был убит диким вепрем или врагом, скрывающимся под личиной дикого кабана. В Сирии кровь раненого Таммуза, или Адониса, проливалась по руслам рек в море, а эти реки, разливаясь весною, несли с собой красную почву (red soil), которая изменяла окраску прибрежных вод. Об этой церемонии говорит Мильтон в своей “Оде на утро Рождества Христова”:

Тщетно тирские девы над раненным Таммузом плачут.

Церемонии устраивались с тем, чтобы помочь умирающему герою, а тем самым и возрождению растительности.

Фрэзер, несомненно, слишком упростил проблему⁴. Однако то, что он провел связь между историями об умирающем боге и широко распространенными сельскохозяйственными обычаями, а также обычаями, связанными со жрецами-царями, имеет для нас большую ценность. Показывая эту связь, Фрэзер, как и большинство его современников, интересовался теми интеллектуальными паттернами, которые, по его мнению, должны были стоять за всеми этими обычаями. Современный же антрополог, строящий свой анализ на основе подробных полевых наблюдений, в большей степени интересуется церемониальными ролями отдельных лиц, особых категорий лиц и социальных групп в их связи друг с другом. Фрэзер не имел возможности изучить эти проблемы, поскольку в его распоряжении не было необходимых для этого данных; и если я сконцентрируюсь на социологическом анализе, то вовсе не затем, чтобы поставить под сомнение важность предпринятого Фрэзером интеллектуалистского анализа.

Далее я рассмотрю социальные компоненты церемоний, бытующих у юго-восточных банту Зулуленда, Свазиленда и Мозамбика, аналогичных тем, которые были изучены Фрэзером. Это национальные и локальные церемонии, проводимые (или в некоторых случаях проводившиеся), как и повсюду в Африке, по случаю окончания сезона дождей, сева, появления первых плодов и сбора урожая. В одной из таких церемоний ясно выражена идея богини, умилостивляемой данными обрядами; обычно эти церемонии обращены к духам предков племенных вождей или соответствующих родственно-семейных групп. Однако, каковы бы ни были официальные цели этих церемоний, наиболее поразительной чертой их организации является тот характерный способ, каким они открыто выражают социальные напряжения: женщины должны наслаждаться вседозволенностью и утверждать свое превосходство на фоне их обычного формального подчинения мужчинам; принцы должны вести себя по отношению к королю таким образом, словно они домогаются трона; а подданные открыто выражают свое негодование в адрес властей. По этой причине я называю такие церемонии ритуалами восстания. Я докажу, что эти ритуальные восстания протекают в рамках установленной и сакрализованной традиционной системы, в которой есть разногласия по поводу конкретного распределения власти, но нет разногласий по поводу структуры системы как таковой. Таким образом допускается институционализированный протест и различными сложными способами обновляется единство системы.

2

У зулусов не было по-настоящему развитого пантеона. Их представления о Высшем Божестве были довольно смутными, а ритуальное обращение к нему и вовсе отсутствовало. Они верили, что за некоторые разрушительные явления, например молнию, несет ответственность Небо. Контроль над Небом осуществляли особые маги. Единственным развитым божеством в религии зулусов была Номкубулвана, Принцесса Неба, которой поклонялись женщины и девушки в различных районах Зулуленда и Наталя, когда начинали прорастать злаки. Выполнение женщинами этих сельскохозяйственных ритуалов, ограниченное узкими локальными масштабами, контрастирует с крупными национальными обрядами сева и сбора первых плодов, выполнение которых было в основном прерогативой мужчин, состоящих на военной службе у короля, фигура которого находилась в центре ритуала.

В настоящее время женщины уже не совершают ритуал в честь богини Номкубулваны; мне так ни разу и не довелось наблюдать его на протяжении всей моей полевой работы в Зулуленде⁵. Однако сама богиня все еще навещает эту благословенную землю. Она прибывает на облаках тумана, которые знаменуют собой окончание сухого сезона и предвещают начало дождей. Из своих домов, расположившихся на склонах холмов, зулусы смотрят на эти облака, лежащие в долинах под лучами восходящего солнца, и говорят о красоте Принцессы Неба. Один миссионер, проповедовавший в Зулуленде, писал: “Ее описывают облаченной в свет, словно в одежды, сошедшей с небес ради того, чтобы научить людей готовить пиво, выращивать растения, собирать урожай и даровать им все необходимые ремесла... Она девушка, и ее визиты на землю происходят Весной. Также, описывая ее, говорят, что внешне она похожа на прекрасный ландшафт: одни части ее тела покрыты зеленеющими лесами, другие напоминают поросшие травой склоны, третьи - словно возделанные поля. О ней говорят, что она приносит дождь”⁶.

По сообщению отца Бриана, католического миссионера, ставшего выдающимся исследователем истории и культуры зулусов, “считается, что она впервые придала человеку форму. Зулусы говорят, что она движется на облаках и являет собою с одной стороны человеческое существо, с другой - реку, а с третьей - поросшие травою склоны. Если не совершались обряды в ее честь, она обижалась и насылала порчу на злаки. Время от времени она являлась женщинам, одетая во все белое, и давала им новые законы или же рассказывала им о том, что произойдет в будущем. Головным убором ей служит радуга; она живет в небесах и связана с дождем”⁷.

Таким образом, Номкубулвана - это, несомненно, богиня того же рода, что и богини и боги хлеба древнего мира. Отец Бриан открыто сравнивает ее с этими божествами и проводит параллели между связанными с ними обрядами. Важнейшие из этих обрядов у зулусов требовали от женщин и девушек непристойного поведения. Девушки облачались в мужскую одежду, пасли и доили скот, что обычно было для них табу. Их матери разводили в честь богини сад далеко в вельде и совершали в честь нее пивные возлияния. В дальнейшем об этом саде никто больше не вспоминал. На различных стадиях этих церемоний женщины и девушки ходили обнаженными и распевали скабрезные песни. Мужчины и мальчики прятались от них и не могли близко к ним подходить.

Некоторые из древних церемоний, проанализированных Фрэзером, также были отмечены непристойным поведением (в особенности со стороны женщин) и разбиением специальных садов, которым занимались женщины. Так, например, Фрэзер описывал “сады Адониса”, столь же бесполезные, как и сады Номкубулваны: “[Это были] корзины или горшки, наполненные землей, в которых рассаживали и на протяжении восьми дней подвергали заботливому уходу пшеницу, ячмень, салат-латук, сладкий укроп и различные виды цветов; рассадкой и уходом занимались главным образом или исключительно женщины. Согретые солнечным теплом растения быстро давали всходы, но, не обладая развитой корневой системой, столь же быстро увядали. По истечение восьмидневного срока их выносили и бросали в море или ручей вместе с изображениями умершего Адониса”⁸.

На основе этих сходств нетрудно сделать далеко идущие выводы⁹. Однако здесь я хочу лишь подчеркнуть, что во многих церемониях классической древности, приходящихся на это время года, главная роль так же, как и в Африке, отводилась женщинам, а подчиненная роль - мужчинам; именно из этого порядка вещей проистекает слово “вакхические”. Эти элементы проявляются в церемониях практически всех племен юго-восточных банту. Так, например, рассказывается о церемонии изгнания сельскохозяйственных вредителей у тсонга в Мозамбике: “Горе мужчине, ходящему по дорогам! Он подвергается безжалостной атаке этих мегер, которые толкают его и всячески им помыкают. Никто из друзей не придет ему на помощь. Все они держатся подальше от дороги, поскольку прекрасно знают, что их там ожидает, если они вдруг окажутся на пути у этой дикой толпы!”¹⁰

Эта временная главенствующая роль женщин - главенствующая роль, публично институционализированная, по-настоящему одобренная, но тактично не воплощающаяся в будничной жизни, - серьезно противоречила нравам этих патриархальных народов. Стало быть, это первый приводимый мною пример ритуала восстания - институционализированного протеста, требуемого сакральной традицией, - который внешне направлен против установленного порядка, но вместе с тем нацелен на то, чтобы благословить этот порядок на процветание. Чтобы понять, каким образом функционировало это восстание, мы должны противопоставить поведение женщин во время этих церемоний их обычному будничному поведению.

Во-первых, важно понять, что мужчины не просто воздерживались от участия в церемониале и считали его делом женщин. Мужчины были убеждены, что эта церемония поможет повысить плодородие злаков: старые мужчины-зулусы жаловались мне в 1937 году, что тогдашний плохой урожай объясняется тем, что пренебрегли церемонией. Мужчины желали совершения ритуала, и их позитивная роль в этой церемонии состояла в том, чтобы спрятаться подальше¹¹, позволить девушкам облачиться в их одежды и выполнить их работу, в то время как женщины постарше вели себя с вакхической непристойностью, несовместимой с обычно предъявляемым к ним требованием соблюдения благочестивости.

Во-вторых, эти церемонии выполнялись женщинами и девушками в границах небольших локальных районов, тогда как мужчины, находившиеся на военной службе в королевских вооруженных подразделениях, объединялись в крупных церемониях по случаю сева и сбора первых плодов, проводимых ради повышения национального могущества и процветания. Непосредственные интересы женщин и девушек ограничивались родным районом, и они совершали действия, нацеленные на достижение местного процветания. Их церемониальные действия, отмеченные их доминированием и неприличным поведением, были эффективны в противовес их обычной покорности и благочестивости. Я не имею возможности подробно описать здесь этот контраст¹², однако коротко скажу, что обычно женщины были во всех отношениях формально подчинены мужчинам. С правовой точки зрения, во взаимоотношениях с отцом, братом или мужем женщины всегда были младшими. Как правило, они не имели доступа к политической власти. Выходя замуж, они переходили из своей родственной группы в дома чужаков, где попадали под власть многочисленных ограничений и табу. В ритуале их роль была не только подчиненной, но вместе с тем в высшей степени амбивалентной и обычно дурной. Они могли предаваться занятиям белой магией, например, в том случае, когда беременная женщина сжигала снадобья, дым от которых шел на пользу злакам. Однако они не могли становиться колдунами; фактически, если женщина переступала через кострище, на котором готовилось магическое снадобье, она становилась нечистой. Хотя менструации были связаны с деторождением, вследствие чего могли считаться полезными, обычно в периоды месячных женщины считались постоянным источником опасности. Находясь в этом состоянии, они могли испортить магические процедуры, иссушить злаки, погубить скот, лишить воина его силы, а охотника - его ловкости. Мужчину, совершившего соитие с женщиной в период месячных, подстерегали чудовищные болезни. В религии женщины пребывали в столь же угнетенном положении и считались потенциальным источником зла. Они переходили жить под покровительство чуждых им предков своих мужей, к которым они не могли напрямую обращаться за помощью. Они не становились, подобно мужчинам, духами предков, творящими добро для своих детей в обмен на приносимые жертвы. Ибо в качестве духов женщины были непредсказуемо злы: если предки-мужчины обычно прекращали насылать хвори на своих потомков, когда в их честь совершалось жертвоприношение, то духи-женщины и в этом случае продолжали злонамеренно насылать болезни. Зулусы с некоторой неопределенностью персонифицируют власть Неба в образе грозы и различают два разных типа Неба. Первое, символом которого являются зарницы, - это хорошее, мужское Небо. Второе, символом которого являются зигзагообразные молнии, - это женское Небо; оно опасно. И наконец, поскольку мужчины были способны научиться магии и стать хорошими колдунами, одновременно будучи способными изучить черную магию и стать вредоносными колдунами, они имели возможность свободного выбора в пользу зла. Прирожденная же злобность женщин привлекала к ним их половых партнеров, которые превращали женщин в ведьм и требовали от них жизней их родственников. В зулусских мифах именно Евы занесли в Рай убийство при помощи колдовства. Большинство обвинений в колдовстве у зулусов выдвигалось против женщин - невесток, золовок, своячениц, падчериц, жен мужчины или жен его братьев.