16 (996595), страница 2

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 2)

Перед женщинами был открыт один-единственный путь к доброму ритуальному действию. Они могли оказаться во власти духов и стать предсказательницами; 90 процентов такого рода предсказателей составляли женщины. Однако такая одержимость духами была крайне мучительной болезнью и могла длиться годами; часто она заканчивалась смертью. Символом успешной инициации было право носить щит и копье - атрибуты мужчины.

Таким образом, в стандартизированных верованиях и практиках зулусов подчеркивалось социальное подчинение и внутренне амбивалентное положение женщин. Женщины рассматривались как потенциальный источник причинения зла при помощи ритуальных средств. И это несмотря на то, что они не просто были полезны на практике, выполняя главную роль в разведении садов; без них просто-напросто не было бы воспроизводства общества. Агнатный линидж - т. е. группа мужчин, ведущих свое происхождение по мужской линии от мужчины-основателя рода, - был в родственно-семейной жизни зулусов доминирующей устойчивой группой. Женщины, принадлежавшие к нему, выходили замуж за пределами своего линиджа и рожали детей для других линиджей. Как говорили римляне, mulier finis familiae est. Однако мужчины, которые как группа были социально фертильны, так как их дети продолжали их существование, были, с другой стороны, физически стерильны. По правилам, запрещавшим мужчинам жениться на своих родственницах, они, чтобы заиметь детей, должны были искать себе жен в других группах. Ибо mulier et origo et finis familiae est. Таким образом, мужская группа зависела в аспекте своего воспроизводства от посторонних женщин. Когда эти женщины, выйдя замуж, входили в эту группу, они опутывались различными табу и ограничениями. Ибо в то время как преемственность существования и сила группы зависели от ее потомства, приносимого этими женщинами, само увеличение ее численности несло угрозу этой силе и преемственности. Мужчина, имеющий от своей жены двух сыновей, создает двух соперников, претендующих на одну и ту же социальную позицию и на одну и ту же собственность; и именно жена оказывается ответственной за это опасное размножение его личности. Если у него две жены, и у каждой есть сыновья, то раскол (равно как и размножение личности) оказывается еще более значительным. Следовательно, роль женщин, состоящая в производстве детей, как укрепляет группу, так и угрожает ей разрушением, и именно эта амбивалентность находит выражение в тех многообразных представлениях, которые я выше описал. Поскольку борьба мужчин за собственность и социальную позицию, грозившая разрушением группы, велась в рамках их принадлежности к агнатной группе, опосредованной посторонними-женщинами¹³, то и не удивительно, что обвинения в колдовстве часто выдвигались вторыми женами, ревниво относящимися не только к фавориткам своих мужей, но и к их сыновьям, а также мужчинами и женщинами, плохо относящимися к своим невесткам и снохам. Более того, мужчины, принадлежавшие к данной группе, в силу своего единства не могли напрямую нападать друг на друга с обвинениями в колдовстве, но каждый имел возможность совершить обходной маневр и напасть на другого, выдвинув обвинения против его жен.

Скот вовлекается в эту череду конфликтов прежде всего как основная собственность (наряду с позицией), за получение которой борются мужчины. Земля таковой не была, поскольку ее тогда имелось в изобилии. Другим потенциальным источником ссор были женщины. Между тем, женщины и скот в некотором смысле приравнивались друг к другу, хотя - а быть может как раз и вследствие этого - были друг для друга табу, поскольку мужчина должен был отдать в качестве брачного выкупа за свою жену скот. Скот, выпас которого и военное дело были для зулусов излюбленными ролями, был для женщин, таким образом, не только табу, но также и зримым символом их перехода из безопасной и надежной атмосферы родного дома в неопределенность чужой деревни и непредсказуемых превратностей супружеской жизни. Хотя целью всех женщин было замужество, в годы ухаживания зулусские девушки часто страдали истерическими приступами, повинной в которых они считали любовную магию своих воздыхателей. Когда девушка выходила замуж, в ее дом вместо нее перемещался скот, а ее брат использовал этот же самый скот, чтобы добыть невесту себе. Стабильность брака ее брата, который устанавливался этим скотом, зависела от стабильности ее брака и от рождения ею детей; ибо, теоретически, если бы она вдруг развелась (хотя на практике развод среди зулусов встречается крайне редко¹⁴) или оказалась бесплодной, ее муж имел бы право востребовать назад тот скот, благодаря которому женился его шурин. Таким образом, скот оказался символом не только превращения девушки в жену, но и конфликта между братьями и сестрами, когда брат вместе со скотом группы наследует от своей сестры и брак. При таких обстоятельствах сестра по причине своего пола исключалась из группы. Ибо если бы пол брата и пол сестры поменялись местами, то она должна была бы наследовать скот и социальное господство, а его уделом было бы воспроизводство группы чужаков, а не своей и ее родной группы.

Это часть того социального контекста, в котором нам надо попытаться истолковать церемонии Номкубулваны со свойственным им протестом женского восстания. Эти церемонии происходили тогда, когда женщины приступали к трудоемким и неопределенным сезонным сельскохозяйственным работам и заручались обещанием хорошего урожая у единственной богини в огромном пантеоне мужских “богов” и предков. Молодые девушки, все еще живущие в своих родных домах, вели себя так, как будто они были своими братьями: они облачались в мужские одеяния, носили оружие (словно одержимые прорицательницы) и пасли свой любимый скот. Их братья, словно женщины, оставались в хижинах. Замужние женщины возрастом помоложе¹⁵, непристойно ведя себя, засеивали поле богини: подобно тому, как мужчины в столице церемониально засевали поле для короля. Считалось, что упразднение обычных ограничений, инверсии и трансвестизм в поведении, при которых женщины доминировали, а мужчины пребывали в положении подчиненных, каким-то образом приносят сообществу благо - обильный урожай. В высказывании “считалось, что каким-то образом приносит благо”, несомненно, предполагается множество психологических и социологических (и даже физиологических) механизмов. У меня нет времени подробно углубляться в эти механизмы, о которых мы по сути дела до сих пор знаем очень мало. Здесь же я лишь особо отмечу то, что данный церемониал, по-видимому, работает благодаря акту восстания, открытому и дозволенному утверждению непристойности¹⁶, явному разыгрыванию фундаментальных конфликтов, содержащихся как в социальной структуре, так и в индивидуальных душах.

В этой интерпретации Принцесса Неба растворилась в контексте, словно - как, возможно, сказал бы Фрэзер - ее утренние облака тумана под лучами взошедшего над холмами солнца. Между тем, она, безусловно, находится в самом центре всей церемонии. Как отмечал Фрэзер, говоря о ее божественных братьях и сестрах из древнего мира, она символизирует обширное сезонное изменение, приходящее с весной, и тот круговорот времен года, в котором протекает человеческая жизнь. От этого круговорота времен года - а также от тех времен года, которые несут с собой благоденствие и изобилие, - зависит урожай злаков, а от него, в свою очередь, социальная жизнь. Таким образом, богиня, наделенная властью подарить или отобрать богатый урожай, связывает социальную жизнь с тем природным миром, в котором она протекает. Она выполняет эту функцию в антропоморфной форме, соответствующей той ее роли, в которой она связывает патриархальное общество, тяжело угнетающее занятых нелегким трудом женщин, с его лесной, поросшей травами и затем наполовину окультуренной средой. Ее фигура человеческая лишь отчасти, ибо она частично представляет собою также леса, травы, реку и сады. Она женщина, но одновременно и девушка; она незамужем, хотя и плодородна. Она приносит дождь. Она научила женщин всем полезным искусствам и дала им, не создающим законов, законы. Когда нам становится кое-что известно о социальных ролях участников церемоний - о которых Фрэзер ничего не знал, - мы можем направить наш анализ в иных направлениях, нежели то единственное интеллектуалистское направление, по которому пошел Фрэзер. Для него такого рода церемония была отражением представлений человека о мире; мы, обладая бóльшими познаниями, можем увидеть, что она является не только выражением беспомощного невежества, но и отражением и преодолением социального конфликта.

3

Церемония Номкубулваны - лишь один из многочисленных домашних ритуалов, в которых находят выражение эти процессы. Я выбрал его для рассмотрения потому, что он связан с божеством того типа, которому уделял очень много внимания Фрэзер. В соседних племенах свази и тсонга, а также в Транскее эти женские образы ассоциированы с изгнанием насекомых-вредителей; у зулусов аналогичный ритуал выполняется в честь Номкубулваны. На юге Транскея женщины тембу также совершают обряд выпаса скота в рамках церемонии, проводимой по случаю достижения девушками половой зрелости. Для этих патриархальных юго-восточных банту такого рода церемонии, по-видимому, типичны. Тема восстания фигурирует также и в других домашних церемониях¹⁷. Однако далее я обращусь к анализу одной крупной национальной церемонии, связанной с хлебом и королевской властью, в которой тема восстания проявляется в рамках политического процесса.

В результате англо-зулусской войны 1879 года Зулусское королевство было разрушено; но, к счастью, родственные зулусам свази все еще устраивают национальные церемонии, очень похожие на те, которые в былые времена совершались зулусами. Д-р Хильда Купер^* дала их блестящее описание¹⁸.

Бытующую у свази церемонию инквала большинство исследователей принимали за типичную церемонию первых плодов, и, действительно, никто не имеет права употреблять в пищу плоды нового урожая до тех пор, пока она не будет проведена. В большинстве южноафриканских племен считалось, что нарушение этого табу навлекает ритуальную угрозу не на самого нарушителя, а на вождя, у которого оказывается таким образом “украденным” право первенства в их употреблении. Имеются данные о том, что многие люди нарушали это табу; если их удавалось подловить на этом, вожди их наказывали. Уже сама санкция, связанная с этим табу, устанавливает основную тему того повстанческого конфликта, который нас здесь интересует. Так, король должен был, опередив своих подданных, “откусить от нового года”, переход в который был отмечен переходом солнца через тропик. Кроме того, король должен был “опередить солнце”, начав церемонию до наступления солнцестояния. Это требует определенных расчетов, поскольку, когда луна начинает убывать, король должен сложить с себя полномочия, что символизирует упадок человеческих сил. Народ живет на земле и зависит от космических сил, однако должен ими пользоваться и даже подчинить их себе. Также король в данном случае должен не допустить, чтобы другие народы украдкой не пошли на него войной.

Церемонии варьируют в зависимости от возраста короля: если он еще мальчик, они сводятся всего лишь к нескольким обрядам; если же он пребывает в зрелом возрасте, они расцветают пышным цветом. Из всего королевского клана только сам король имеет право организовать ритуал. Когда два принца организовывали свои собственные церемонии, это, согласно историческим представлениям свази, приводило к крупным катастрофам: высылались национальные армии, дабы покарать их за это как изменников. Некоторые приезжие провинциальные вожди из других кланов сохраняли свои собственные церемонии первых плодов, которые устраивались позже, однако они старались держаться подальше от королевской инквалы.

Для этой церемонии приготавливаются два сосуда из тыквы. Каждый сосуд пользуется известностью как “Принцесса” (инкосатана) и, по-видимому, связан с Принцессой Инкосатаной, которая, как считает д-р Купер, представляет собой “небесное божество, отпечатком ноги которой является радуга, а выражением настроения - молния”. Это наводит на мысль о некоторой ее связи с Номкубулваной. Сосуды изготавливаются потомственными ритуальными экспертами, которые пользуются известностью как “Люди [Жрецы - М. Г.] Моря”. Из стада, принадлежащего человеку, не являющемуся подданным королевского клана, похищается черный как смоль бык. “Он разъярен и полон достоинства”, и эти противоборствующие эмоции, так сказать, оплодотворяют собою все ингредиенты ритуала. Быка забивают, а полосками снятой с него шкуры обматывают сосуды “принцессы”. Затем, с наступлением вечера, “Жрецы Моря”, получив благословение у предков короля, отправляются за морскими водами и водами крупных пограничных рек, а также растениями, произрастающими в непроходимых лесах в горах Лебомбо. В прежние времена это было опасное путешествие во вражеские земли, однако “[требовались] воды мира [для того], чтобы дать королю силу и чистоту”. Пока могущественные жрецы перемещаются по стране, они практикуют разрешенные им по этому случаи грабежи.

В тот день, когда луна ночью полностью уходит в затемнение, сосуды переносят в священное помещение, находящееся в королевском краале. Некоторые из жрецов занимаются грабежами в столице. Начинается “малая церемония”. Вооруженные отряды ветеранов из столицы королевы-матери покойного отца нынешнего короля собираются в краале и становятся в форме полумесяца. Стоя посреди мычащего скота, они медленно и монотонно поют сакральную королевскую песню:

Ты ненавидишь дитя-короля,

Ты ненавидишь дитя-короля (повторно).

Я должен умереть вместе с Отцом (королем),

Боюсь, о нас еще вспомнят.

Характеристики

Список файлов книги