Попов, Демин, Шибанова - Проблема белка. т.3. Структурная организация белка (Попов, Демин, Шибанова - Проблема белка), страница 4

14 Доводы Капицы и Александрова, как и Бердяева, в пользу исключительно опытного, утилитарного происхождения науки, по моему мнению, не являются вполне убедительными, а тем более исчерпывающими. Они выглядят скорее простой констатацией факта возникновения науки и полезности научных знаний, чем доказательным объяснением причины появления научного мышления. Методом "проб и ошибок" в какой-то мере владеют и животные. Умение же человека считать до десяти или даже до тысячи не есть проявление научного мышления. Становление науки произошло значительно позднее появления земледелия, скотоводства и даже государственного устройства, Дани и подати собирали уже в течение тысячелетий, а науки все еще не было. Научное мышление возникло после того, как сложились определенные эстетические, религиозные и философские воззрения, были разработаны некоторые разделы математики, заложены основы логики.

Связь. если она и есть, между высшей формой духовной жизни человека н его утилитарными побуждениями во всяком случае не столь прямолинейна и наглядна, как это следует из исторического материализма, предусматривающего безусловный приоритет материальных условий жизни общества над духовными, зависимость так называемых надстроечных явлений от базисных. Во все времена такая связь, как правило, отсутствовала в деятельности выдающихся естествоиспытателей. Известно, например, что открытие дифракции, интерференции, поляризации и дисперсии света и изучение этих явлений в ХЧП-ХЧ!П вв. не имели никакого отношения к производству и преследовали лишь чисто научные, познавательные цели. Далеко не сразу и не самими авторами было оценено в ХЧ111-Х1Х вв, практическое значение знаменитых открытий и теоретических обобщений в области электричества.

Отнюдь не повседневной практикой и не материальными стимулами были вызваны оказавшиеся эпохальными для всего естествознания исследования Б. Франклина, Л. Гальвани, Х. Эрстеда, М, Фарадея, Дж. Максвелла. А Г. Герц, экспериментально доказавший существование электромагнитных волн, и не подозревал о возможности их практического применения.

Обнаруженная А.А. Беккерелем на пороге ХХ в. радиоактивность, приведшая в конечном счете к рождению новой цивилизации, вначале была воспринята как любопытное малозначащее природное явление. К.А. Тимирязев, признавая в принципе существенную роль утилитарных стимулов в деятельности человека, не считал, однако, их определяющими в становлении научного мышления и выборе направления его развития, Анализируя развитие биологии в Х1Х в., он писал: "Последовательные задачи биологии вытекали из логического сцепления самих явлений, без всякого отношения их к пользе или вреду человека, а в результате явились бесчисленные и самые неожиданные приложения" ПО. С.

2891. Появление зачатков научных знаний Тимирязев связывал не с материальной пользой, а с тем, что "...стремление человека, начиная с самого первобытного его существования, под влиянием самых первобытных религий (или под властью магии — Фостер), выражалось в стремлении овладеть двумя драгоценными дарами — даром чудодействия и даром пророчества — эти два дара принесла ему наука" [11.

С. 131. То, что "человек оставаться без чуда не в силах", отмечал также Ф.М. Достоевский. "Ибо тайна бытия человеческого, — писал он в своем последнем романе,— не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить. Без твердого представления себе, для чего ему жить, человек не согласится жить и скорее истребит себя, чем останется на земле, хотя бы кругом его все были хлебы" 112. С. 3161. Материальными условиями, конечно, определяется сама жизнь человека, и в этом смысле, а не в утилитарном, можно утверждать, что в вещественном мире "бытие определяет сознание". Однако данный расхожий тезис материализма не имеет прямого отношения к научному мышлению. История науки свидетельствует, что среди мотивов, побуждающих к научному творчеству, отсутствовало стремление к материальной выгоде.

С момента своего возникновения и вплоть до ХЧИ! в., т.е. в течение более двух тысяч лет, наука ие оказывала заметного влияния на ремесла, кустарное производство и даже изобретательство. Вспомним техническое творчество Герона Александрийского,жившего в 1 веке н.э. Технический уровень в эти тысячелетия определялся не научным мышлением, а традициями, опытом и так называемым здравым смыслом. Утилитарным происхождением науки трудно объяснить тот факт, почем> научный поиск, зародившийся в странах Востока и Древней Греции, не получил практически никакого развития нн в Древнем Риме, ни в средневековой Европе, т.е. был приостановлен почти на 1,5 тью.

лет. На протяжении более чем тысячелетней истории России наука эффективно развивалась лишь в последние полтора столетия, если не считать два десятилетия деятельности М.В. Ломоносова. Научным изысканиям вплоть до ХХ в. посвящали свое время только склонные к такого рода занятиям отдельные личности. Как правило, они принадлежали к обеспеченным слоям общества, отличались свободомыслием и в значительной мере были независимы от утилитарного гнета. "Наука, — отмечал Тейяр де Шарден, — возникла под внешней видимостью излишества, фантазии.

Избыток внутренней активности над материальными потребносгямн жизни. Любопытство мечтателей и праздных. Мало-помалу значение и действенность науки дали ей право гражданства. Живя в мире, о котором справедливо можно сказать, что он революционизирован наукой, мы согласились с общественной ролью, даже с культом науки" ~1. С. 2191.

И. Гете, которому почти в равной мере были доступны мнр науки, мир философии и мир поэзии, полагал, что подлинный ученый кончается, как только теряет способность изумляться вечным закономерностям природы. Он писал: "Я не ищу покоя столбняка, Способность потрясаться — высока, И непривычность чувства драгоценна Тем, что роднит с безмерностью Вселенной". "Изумление, — цитирует Гете Сократа, — есть мать всего прекрасного" ~13. С. 236).

Р. Декарт, обсуждая страсти человеческой души, на первое место ставил удивление как первострасть. "Удивление, — говорил он, — есть внезапная неожиданность для души, понуждающая последнюю обсуждать внимательно предметы, которые кажутся ей редкими и выдающимися. Оно прежде всего подчиняется данным в мозгу впечатлению, которое представляет предмет как редкий и стало быть достойный рассмотрения" [14.

С, 507). Материальная сторона жизни, считал А. Эйнштейн, не может полностью удовлетворить человека, как мыслящего и чувствующего существа, и побудить его к научному творчеству. Вот что писал он по этому поводу в автобиографии: "Там, во вне, был этот большой мир, существующий независимо от нас, людей, и стоящий перед нами как огромная вечная загадка, доступная, однако, по крайней мере отчасти, нашему восприятию и нашему разуму. Изучение этого мира манило как освобождение, и я скоро убедился, что многие нз тех, кого научился ценить и уважать, нашли свою внутреннюю свободу н уверенность, отдавшись целиком этому занятию.

Мысленный охват, в рамках доступных нам возможностей, этого внелнчного мира представлялся мне наполовину сознательно, наполовину бессознательно, как высшая цель" [6. С. 28). Возникновение научного мышления в той же мере можно объяснить материальными утилитарными причинами, в какой такое объяснение оказалось бы справедливым в отношении наскальных рисунков и скульптур древних художников и ваятелей, поэзии Гомера, религий язычества, буддизма и иудаизма, диалектики Гераклита, этики Сократа и Диогена, философии Демокрита и Платона, математики Пифагора и Архимеда, логики Аристотеля. А.

Эйнштейн на вопрос о назначении научного творчества высказал следующее соображение: "Наука, как нечто существующее и завершенное, является чем-то наиболее объективным из известного человеку. Но в своей деятельности как цель, к которой мы стремимся, наука так же субъективна и психологически обусловлена, как и любая другая область человеческих устремлений, причем настолько субъективна, что на вопрос "какова цель н назначение наукну" в различные времена и от разных людей мы получаем совершенно различные ответы" [15. С. 56). В высказывании Эйнштейна содержатся две чрезвычайно важные для нашей темы мысли, кажущиеся, на первый взгляд, парадоксальными.

С одной стороны, развитие науки Эйнштейн представляет закономерным процессом объективного познания окружающего мира. Так же считал и У. Гамильтон, писавший: "По своей форме наука — самая совершенная логика; по содержанию она имеет характер действительной реальной истины" (цит.

по: [16. С. 31]). Еще ранее эту же мысль высказал Г. Галилей; " ..если рассматривать разум с интенсивной стороны, т.е. по отношению к совершенству познания какой-либо отдельной истины, то я утверждаю, что человеческий разум некоторые истины понимает в такой полноте и знает в такой же мере безусловно,как сама природа" [цит, по: [17. С, !21)). С другой стороны, Эйнштейн утверждает, что этот же закономерный процесс научного познания не имеет четкой цели. Действительно, во все времена он реализовывался людьми, руководствовав- 17 шимися в своей деятельности совершенно разным пониманием предначертания науки или вообще не задумывавшимися об этом.