139958 (766770), страница 2
Текст из файла (страница 2)
Резкая критика Дюркгеймом теорий XIX века в «Запрете на инцест и его истоках» во многом сохраняет свою актуальность. Показав внутреннюю связь между экзогамией (обязанностью жениться вне своей группы) и запретом на инцесг, он решительно опровергает, в частности, антропологические теории своего времени, принадлежащие Лабоку, Спенсеру, МакЛеннону Последние «объясняли экзогамию некоторыми особенностями, присущими низшим обществам»13: обстоятельства вынуждали искать жену вне своего клана, и это вошло в привычку. При этом особенно резкой критике Дюркгейм подвергает биологизаторские теории, основанные на угверждении о связи экзогамии с риском кровосмешения. Примечательно, что он делает это задолго до того, как современные генетики выяснили: на самом деле применительно к человеческим сообществам ничто не является доказуемым. Старые дискуссии о «силе гибридов» и результатах тщательной селекции показали, что вредное влияние кровосмешения не носит абсолютного характера. С другой стороны, Дюркгейм здраво отмечал: «Невозможно предположить, что такой ограниченный, сомнительный, мало поддающийся наблюдениям вред мог быть сразу замечен первобытным человеком, а если и был, то не мог породить столь абсолютного, неумолимого запрета»14
«Голос крови» совсем иной: это — голос мощной символической сети. Ограниченность интерпретации Дюркгейма состоит, видимо, именно в том, за что он упрекал своих современников — в недостаточной обобщенности, отсутствии общих законов. Таким, было одно из основных критических замечаний Фрейда, а затем и Леви-Строса в его адрес. Действительно, Дюркгейм усматривает в экзогамии и вытекающем из нее запрете на инцест результат боязни крови: «Кровь — всеобщее табу, табуирующее всё, связанное с кровью»15. Эта священная и одновременно вызывающая страх кровь является общей для всех членов клана, происходящих от одного тотема. «Таким образом, клану присуще тотемное бытие. Оно воплощено в каждом человеке, в его крови. Оно и есть кровь» 1б Ужас достигает апогея применительно к женщинам клана, ежемесячно проливающим менструальную кровь и поэтому окончательно табуированным. Дюркгейм, очень внимательно относившийся к коллективным представлениям, настаивает на сущностном тождестве приверженцев одного тотема, однако не делает из этого всех надлежащих выводов.
Понятие сущностного тождества выходит за рамки тотемных обществ. Около века спустя Ф. Эритье вернется к этому предвидению Дюркгейма и разовьет его в рамках исследования инцеста посредством концептуальной пары тождественный/различный. Это станет возможным благодаря появившимся ранее суждениям Леви-Строса о «вопросе инцеста и всеобщем, теоретическом и историческом значении наложенного на него запрета»17
3. Леви-Строс и «Базовые структуры родства». — В своем основополагающем труде Леви-Строс рассматривает запрет на инцест как «главный шаг, благодаря которому, посредством которого и, что особенно важно, в рамках которого осуществляегся переход от природы к культуре»18. Тем самым он придает запрету на инцест кардинальную организационную функцию структурирования общественного порядка, невзирая на его частные особенности либо своеобразие применения. «В самом общем плане запрет на инцест свидетельствует о переходе от природного явления кровосмешения к культурному факту свойства» 19. Как и всё в мире животных, рождение ребенка в результате полового соития родителей — явление природного, всеобщего порядка (по крайней мере, до наступления эпохи искусственных зачатий, расширяющих господство культурного над биологическим). Однако предшествующий этому выбор половых партеров подчиняется правилам, относящимся к сфере культуры. Леви-Строс, приверженный диалектике природы и культуры, противопоставлял промискуитет и «кровосмесительные» половые связи в животном мире человеческому миру законов. Впоследствии в ходе этологических исследований было доказано наличие регулирования половых связей между близкими существами, в частности, у млекопитающих, хотя разделить роль импринта и гена оказалось затруднительным 20. Что же до преступления, то оно остается печальной привилегией человека. Сегодня не представляется возможным ставить в упрек Леви-Стросу его утверждения, пусть и опровергнутые в ходе дальнейших исследований животного мира: действительно, у людей речь идет о запретах и правилах, определяющих, что именно является кровосмешением, а не о биологических либо этологических механизмах уклонения от него. «Действительно, сущность запрета на инцест состоит в наличии правила как такового, взятого независимо от всех его модусов»21.
Особенности таких писанных или неписанных, имплицитных или эксплицитных правил свидетельствуют о том, что речь идет о символической, а не биологической структурности. Только у людей нарушение запрета осуждается, являясь в то же время двусмысленно притягательным, только у людей «ужас инцеста» оказывается вездесущим. Однако Леви-Строса интересует не эта сфера. Он не акцентирует нарушение запрета, запретительная сторона является для него второстепенной по сравнению с обусловленной ею необходимостью обмена. «Запрет на инцест — не столько правило, запрещающее жениться на матери, сестре или дочери, сколько правило, требующее отдать мать, сестру или дочь другому. Это прежде всего закон дарения»22. По мысли Тейлора, таково правило свойства и взаимности: следует выбирать между «marrying out or being killed out»23 (жениться вовне, чтобы не быть убитым) или вступить в брак вне своего круга, чтобы создать взаимосвязи в целях самозащиты. «Ты хочешь жениться на своей сестре? Да что на тебя нашло?» — отвечает Арапахо на действительно бессмысленные вопросы антрополога. «Тебе не нужен шурин? С кем же ты пойдешь на охоту?»
4. Франсуаза Эритье и опасности инцеста. — В своей системе истолкования запрета на инцест Леви-Строс исходит из гетеросексуального брака как базовой общественной связи, основанной на обмене братьями и сестрами. Однако он ничего не говорит о кровосмесительных половых связях вне официального союза. Несмотря на утверждения о верности Леви-Стросу, Франсуаза Эритье с самого начала размышляет о более широкой системе объяснений, при которой «в каждой культуре инцест и запрет на него были бы тесно связаны с целостными системами представлений о личности, общественном строе, мире и соотношении трех этих сфер»24. Не ограничиваясь изучением правил матримониальных союзов, она задается вопросом о запретах, касающихся половых отношений как таковых. В книге «Две сестры и их мать» Эритье теоретизирует по поводу того, что она называет «инцестом второго типа», имея в виду гомосексуальные измерения кровосмешения, не являвшиеся прежде предметом рассмотрения. Обращаясь к центральному вопросу об опасностях, предотвращаемых главным запретом, она тем самым углубляет антропологический подход к инцесту вообще.
Расширительное определение инцеста в духе психоаналитической теории подчеркивает всю значимость половых различий и символических смещений. Признаваемый Эритье «примат символического» коренится в наиболее «физическом в мире людей, то есть в анатомическом различии между полами — оно заметно на глаз, освоено человеческим разумом уже на уровне малых групп первобытных людей, ощутимо также в чувственно постигаемом физиологическом различии или сходстве жидкостей, соединяющих тела»25. Ключом к пониманию запрета на инцест она считает вопрос о тождестве, проистекающий из риска встречи с тождественным: «запрет на инцест спасает от ужаса перед тождественным»26. Нельзя «соединять одинаковое», для обозначения инцеста у которых есть только одно слово — «низость».
Общее антропологическое определение инцеста, касающееся непосредственных половых связей между разнополыми партнерами, кровными родственниками или матримониальными свойственниками, не охватывает других запретов, относящихся к связям, считающимся кровосмесительными, хотя здесь нет ни кровосмешения, ни свойства, ни даже прямых половых контактов между партнерами. Попытаемся избежать ошибок: указание на инцест может быть имплицитным; обнаружению подобного содержания - понятия «инцест» способствует тонкий, скрупулезный анализ юридических текстов, например, Итту или библейских законов Левита. Инцест так называемого «второго типа» — косвенный, соединяющий двух единокровных родственников посредством общего полового партнера, например, мать и дочь, поддерживающих половые отношения с одним и тем же мужчиной, или двух братьев, делящих одну женщину.
Такое расширительное определение инцеста позволяет различать формы кровосмесительных отношений. Если модель Леви-Строса основывалась на связи брат/сестра, а фрейдовская преимущественно на связи матъ/сын, то парадигма инцеста второго типа базируется на связи мать/дочь, максимальной форме контакта двух одинаковых фигур, хотя и посредством третьего — мужчины. При телесном контакте от одного к другому передаются «жидкости» — телесные субстанции; возникает переходная связь, кровосмесительное единение, снимающее различия между ними. Выражаясь метафорически, инцест провоцирует «короткое замыкание» идентичности посредством обмена одинаковыми телесными жидкостями, снимающего различия в сверхтождественном смешении, чреватом природными или человеческими катастрофами. В разных культурах считается, что свершившийся инцест может вызывать приливы, грозы, наводнения или засуху, свидетельствуя о нерасторжимой связи между непорядком у людей и ходом вещей в окружающем мире. Инцест несет разрушения в силу самой своей (без)мерности, грозящей неразличимостью.
Франсуаза Эритье подчеркивает главенствующую роль категорий тождества и различия в коллективных представлениях любого общества, а также обусловленность данной оппозиции самым непреодолимым в человеческом теле — половыми различиями. Тем самым она в иной плоскости смыкается с теорией психоанализа, считая вслед за Фрейдом проблему половых различий и происхождения детей сердцевиной детских вопросов и их последующей трансформации в научную либо интеллектуальную любознательность.
Сопряженность ее размышлений с психоаналитическими идеями может способствовать разработке проблематики второй оси запрета на инцест, связанной с различными поколениями — в ее трудах эта тема затрагивается косвенно, не являясь центральной. Различие молодой/старый представляется столь же непреодолимым и ощутимым, как и различие мужское/женское. При этом глобальный подход Ф. Эритье позволяет восстановить связи между антропологией и психоанализом в той мере, в какой она ставит в центр проблематики инцеста вопрос о неразличимости, пронизывающий сексуальность и тайну сопряженных с ней различий.
III. - Антропология и психоанализ
1. «Тотем и табу». — Книга «Тотем и табу», открывающаяся вопросом о страхе перед инцестом, посвящена связям между антропологией и психоанализом — ведь Фрейд хотел «применить подходы и результаты психоанализа к непроясненным вопросам психологии народов»27. Фрейд питал «надежду, что сопосгавление этих понятий будет способствовать успеху исследований»28. Однако для последующих поколений оно оказалось, скорее, источником споров и разногласий. С одной стороны, Фрейд опирался на работы своего времени, посвященные тотемизму, что дискредитировало его труд в глазах антропологов 29. С другой стороны, он настаивал на исторической реальности убийства первобытного отца племени, что вызвало разностороннюю критику и замешательство психоаналитиков в отношении филогенетической передачи связанного с этим актом бессознательного чувства вины.
Однако «Тотем и табу» не сводится к проблеме убийства отца первобытным племенем и интериоризации запрета на убийство, а глава IV этой книги, «Инфантильный возврат к тотемизму», не дает исчерпывающего объяснения запрета на инцест. И все же давайте вспомним этот «вымысел»: повторяя гипотезу Дарвина относительно приматов, Фрейд говорит о состоянии первобытного общества под водительством могучего самца, присваивающего себе исключительное право на обладание всеми женщинами клана, не уступающего их сыновьям. Но «однажды изгнанные братья сговорились, убили и съели отца, положив тем самым конец отцовской орде»30 При этом они испытывали весьма сложные чувства к убитому отцу. После совершения преступления вновь возникает нежность. Братьев теперь обуревает «комплекс сыновней вины» — сильное чувство, прежде связывавшееся Фрейдом (в историях болезни маленького Ганса и Арпада) с Эдиповым комплексом. «Они осудили свое злодеяние, учредив запрет на убийство заменителя отца — тотема, и отказались от его плодов, отринув ставших свободными женщин»31.
Таким образом, оба наиболее действенных запрета тотемизма соответствуют эдиповским запретам. «Действительно, если тотемное животное — это отец, то два главных завета тотемизма, два его сущностных предписания — запрет на убийство тотема и половое использование женщины, принадлежащей тотему — содержательно совпадают с двумя преступлениями Эдипа, убившего отца и взявшего в жены мать, а также с желаниями, присущими ребенку. Неполное вытеснение или пробуждение последних является, видимо, ядром всех психоневрозов»32.
Итак, главная тема «Тотема и табу» — основополагающее утверждение о постоянстве бессознательного стремления к инцесту и убийству: «Нет нужды запрещать то, чего никому не хочется. Другими словами, наиболее запретное и является объектом желания»33. Однако в «Тотеме и табу» существует противоречие между сосредоточенностью на мифе об убийстве отца племени и клинической и теоретической компетентностью других глав, полных догадок о постоянной маскировке и переносе детских кровосмесительных влечений к матери, а также о психическом конфликте и амбивалентности, о генезисе Сверх-Я. Они найдут развитие в последующих трудах Фрейда, в частности, в книге «Я и Оно» — Эдипов комплекс обретет здесь завершенную форму. Таким образом, вымышленная смерть отца упрощает психические данные, сопряженные с Эдиповым комплексом. Выделение одного из его элементов не позволяет постичь внутреннее соотношение противоборствующих сил, противоречивое сочетание влечения к обоим родителям и идентификации с ними.
Читать «Тотем и табу» нелегко ввиду его перегруженности материалом и фрейдовских ассоциаций, внушающих мысль о вездесущности Эдипова комплекса в психике людей, вовсе не подверженных патологии. При этом основополагающие идеи о функционировании человеческой психики связываются здесь с социальными формами, одновременно выражающими и скрывающими эти идеи: вездесущностью амбивалентности чувств, постоянством как желаний, так и препятствующих им запретов, связанного с ними бессознательного чувства вины. Анализ различных форм табу, вытекающих из запрета на инцест, позволяет Фрейду показать, что все они обусловлены «древним» запретом, связанным с «опасными желаниями, которым следует решительно противостоять», с «первобытными» желаниями, формами детской сексуальности, той первобытностью в нас самих, вытеснение которой необходимо для становления как индивидуальной психики, так и социальной организации. Происходит оформление хаоса влечений, переход от господствующего в бессознательном «принципа удовольствия» к принципу реальности, являющемуся, по Фрейду, его видоизменением и необходимым отклонением. Принцип реальности противостоит всевластию детских фантазмов, открывает путь психическим трансформациям, переносам, символизации.
2. Категория символического. — Запрет на инцест послужил поводом для новой всгречи между антропологией и психоанализом под знаменем структурализма. Хотя Леви-Строс всегда опасался обременительных похвал Лакана, а его критика Фрейда и психоанализа со временем усугубилась, некоторые черты, особенно присущий обоим вкус к формализму, сближают их.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
