72530 (763420), страница 2
Текст из файла (страница 2)
Липовецки рассматривает все эти процессы в тесной связи с изменением статуса государства. «Вызвавшие его причины — это распределение и преумножение социальной ответственности; усиление роли ассоциаций, кооперативов, местных коллективов; сокращение иерархической лестницы, отделяющей государство от общества, адаптирование государства к постмодернистскому обществу, основанному на культе свободы личности, отношениях близости и разнообразии мнений. Перед государством открывается возможность войти в цикл персонализации, действовать заодно с мобильным и открытым обществом.»
12
Философ особо останавливается на исследовании роли юмора, называя современное общество забавным и ироничным. Если в прошлом юмор принимал вид «гротескного реализма» (М. Бахтин), то теперь он становится общим фоном (как и музыка) современной культуры, превращаясь в соответствии с духом времени в развлекаловку и превращая все в балаган. Да, человечество расстается с прошлым, смеясь. Но также верно, что ироничное отношение ко всему — показатель непрочности, фиксация состояния перехода, когда серьезное становится несерьезным, позиции и авторитеты — подорванными, а традиции и принципы — смешными. Обычно это ведет к их радикальному пересмотру и обновлению. Комическое играет здесь важную роль, вовлекая в свой круг политику, рекламу, моду и психотерапевтические практики. Как заявляет Липовецки, «юмор стал судьбой», а человек — забавным существом.
Последняя глава книги посвящена совсем не смешному, а именно жестокости. Констатируя углубляющийся разлад между социальными отношениями, гражданским обществом и государством, автор подробно анализирует трансформацию жестокости, показывая, как в ходе истории изменяется ее характер, и жестокость дикарей, вытекающая из их понимания справедливости, чести и мести, уступает место жестокости и насилию варварских и тоталитарных государств, сменяясь в свой черед современным положением дел, когда она все больше становится уделом маргинальных групп. «Процесс персонализации способствует всеобщему умиротворению...» Цивилизационный процесс делает невозможным применение жестокости к своим ближним к к более слабым. Липовецки считает, что за последнее время произошло «беспрецедентное оздоровление общества». И хотя речь идет о передовых странах Запада (не стоит забывать, что, например,
13
в США за последние 20 лет в результате насилия погибло более 700 тыс. человек, то есть больше, чем во время второй мировой войны), несомненно, тенденция ясно прослеживается.
Нарциссически окрашенная индивидуалистическая революция, принесшая новые ценности и изменившая отношение к старым, поставила перед современным обществом такие проблемы, решать которые предстоит и в следующем веке.
Цветок нарцисса — символ философии, он расцветает на любой почве. Пустота, заявленная в названии книги Жиля Липовецки, — расчищенное от изжившей себя идеологии пространство, позволяющее идти к более открытому и гуманному обществу, на этом пути возможны разные неожиданности.
ЭРА ПУСТОТЫ
ОЧЕРКИ СОВРЕМЕННОГО ИНДИВИДУАЛИЗМА
BtiJ
Жиль Липовецки родился в 1944 г. Он — профессор философии в Гренобле. «Эра пустоты» — его первая работа. В 1987 г. в издательстве «Галлимар» вышла другая — «Империя эфемерного. Мода и ее судьба в модернистском обществе». В этой книге, развивая свои мысли об обольщении, недолговечности и маргинальном дифференцировании в демократическом обществе, автор отмечает, что «заданная мода» могла бы стать инструментом консолидации либерального общества, своеобразным способом распространения знаний и динамики модернизма. В 1992 г. в том же издательстве вышла его работа «Закат долга. Либеральная этика нового демократического времени». В ней он размышляет над тем, что возрождение «ценностей», заложенных в чувстве ответственности, которое забрезжило над нашей эпохой, никак не может скрыть того факта, что мы не видим «возвращения к традиционной морали» — ригористической и категорической — что возникла неизвестная прежде культура, которая в большей степени пропагандирует идеи благосостояния, чем самые возвышенные устремления к идеалу. Отныне печать этики можно обнаружить повсюду, а призыв к самопожертвованию — нигде.
В 1997 г. вышла в свет его книга «Третья жена. Постоянство и революция женского начала». В этой работе автор размышляет над существом издревле важного вопроса — женственности — с передовых позиций постмодернизма. Вопроса, который свидетельствует, что демократический процесс в своем развитии не только не порвал с историческим прошлым, но и не дошел до своего конца.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Материалы, которые здесь помещены, в той или иной степени объединены общей темой. Это коренные изменения в обществе, в его нравах и в современном человеке, живущем в эпоху массового потребления; возникновение совершенно нового способа социализации и индивидуализации, радикально отличающегося от того, что существовал в XVII и XVIII веках. Цель настоящей работы — раскрыть суть этого процесса изменений, учитывая при этом, что мир предметов, образов, информации и гедонистические, либеральные и психологические ценности, связанные с нею, привели одновременно с новой формой контроля за поступками индивида к ранее невиданному разнообразию жизни, непрерывным изменениям в частной сфере, религиозных воззрениях и роли личности, иначе говоря — к появлению новой фазы в истории западного индивидуализма. Освободиться от революционной эсхатологии удалось, лишь осуществляя перманентную революцию в повседневной жизни и в самом индивиде: это и повсеместная приватизация, и эрозия социального самосознания, и идеологическое и политическое недовольство, и ускоренная дестабилизация личности. Мы переживаем вторую индивидуалистическую революцию.
17
Дальнейшие исследования определяются центральной идеей: развитие передовых демократических обществ можно понять в свете новой логики, которую мы здесь обозначаем, как процесс персонализации • который коренным образом видоизменяет все секторы общественной жизни. Несомненно, не все они преобразуются в одной и той же степени и одинаковым ооразом, и мы понимаем ограниченность теорий, которые пытаются объяснить социум, исходя из простого принципа. Ясно, что общество порождает множество специфических критериев. Во всяком случае, если мы до сих пор придерживались однородной схемы, то не столько затем, чтобы сделать моментальный снимок сколько с целью обозначить направления преобразования, преобладающую тенденцию определять природу общественных институтов, образ жизни, устремления и, наконец, характер индивидов. Процесс персонализации начинается со сравнительной и исторической перспективы, намечает направляющую линию, чувство нового, тип организации и социального контроля который освобождает от дисциплинарного условно-революционного порядка, преобладавшего до 50-х годов нашего века. Разрыв с начальной фазой современного Демократически-дисциплинарного, универсально ригористического, принудительно идеологического общества - таков смысл персонализации. Мы
e> ОТКОТОаð образовано понятие «персонализа-пК0М ЯЗЫКе ИМееТ HeCKO^o значений. Первое РУССКОМУ пеРсона ~ ^ловек, лицо, особа и все свя- ИЯ« В° ВТ°РОМ зн^нии persome - никто.
жн!™„л обРазом\' «персоналязация» - это не только
мХ«^УаЛЙЗаЦИЯ\' ИЛИ пРеломление разного рода ценностей через ниГ* „ РИЯТИС °ТАельной Аичности,-но и опустошение, превраще-важен IT? ИСЧезНовение- Этот смысл термина исключено
^ГниГГ П°ЗИЦИИ Ж- Л1™»™ и всей системы его рассуждении. — Примеч. ред.
18
видим, насколько неубедительно сводить ее к стратегии перераспределения капитала, пусть даже с человеческим лицом. Когда какой-то процесс одновременно вовлекает в синхронное движение целую систему, не следует питать иллюзий, что удастся свести его к локальной инструментальной функции, даже если допустить, что он позволит эффективно способствовать воспроизводству или увеличению прибавочной стоимости. Выдвигаемая гипотеза заключается в ином: происходит глобальная переоценка социальных ценностей, историческое явление, напоминающее то, что Касториадис называет «центральным воображаемым значением», синергическим сочетанием социальных институтов и значений, акций и ценностей, начало которому было положено в двадцатые годы. Лишь художники и психоаналитики за несколько десятков лет до его возникновения предвосхитили это явление, влияние которого не переставало усиливаться с окончанием второй мировой войны.
Отрицательная сторона его состоит в том, что процесс персонализации обусловливает ломку дисциплинарной социализации; положительная — в том, что он соответствует устройству гибкого общества, основанного на информации и поощрении потребностей индивида, культе секса и учете «человеческих факторов», на естественности, душевности и юморе. Таким образом, происходит процесс персонализации, новый способ организации и ориентации общества, новый способ управления событиями — уже не посредством тирании деталей, а при минимуме строгости и максимуме желания, при минимуме принуждения и максимуме понимания, насколько это возможно. Отныне общественные институты ориентируются на мотивации и желания. Процесс персонализации поощряет участие в нем, регулирует досуг и развлечения, что свидетельствует о все той же тенденции к гуманиза-
19
ции, диверсификации, психологизации общественных отношений. На смену авторитарной и механической муштре пришел «гомеопатический» и «кибернетический» режим; вместо администрирования — выборочное, по собственному усмотрению, программирование. Необычные процедуры неотделимы от конечных целей и социальных обычаев: это гедонистические ценности, уважение инакомыслия, свобода личности, раскованность, юмор и искренность, психологизм, свобода мнений, — разве это не появление нового смысла понятия «самостоятельность», оставляющего далеко позади тот идеал, который создал себе авторитарный демократический век? До недавнего времени логика политической, производственной, моральной, школьной, больничной жизни заключалась в том, чтобы погрузить индивида в единообразие правил, чтобы насколько возможно устранять всякие предпочтения и особенности единообразного всеобщего закона, будь то «всеобщая воля», правила общежития, моральный императив, подчинение и самоотречение — требования революционной партии: все происходило так, словно индивидуальные ценности могли возникнуть лишь в рамках, обозначенных системами, определяющими организацию и направление, решительно пресекая органически присущую им неопределенность. Исчез мнимый ригоризм свободы, уступив место новым ценностям, нацеленным на свободное развитие интимных сторон личности, законность удовольствий, признание своеобразных потребностей, подстраивание социальных институтов под потребности людей.
Идеал подчинения личности рациональным коллективным правилам рассыпался в прах; процесс пер-сонализации обеспечил в широких масштабах фундаментальную ценность — ценность индивидуального развития, признания субъективного своеобразия, не-
20
повторимости личности, независимо от новых форм контроля и гомогенизации, которые осуществляются одновременно. Несомненно, право индивида быть самим собой, наслаждаться всеми радостями бытия неотделимо от общества, которое возвело свободную личность в ранг высшей ценности. Разве это не характерное проявление индивидуалистической идеологии? Однако именно преобразование стиля жизни, связанное с революцией потребления, обусловило это развитие прав и желаний личности, этот пересмотр иерархии индивидуальных ценностей. Налицо шаг вперед индивидуалистической логики: право на свободу, теоретически не имеющее границ, но ограниченное экономикой, политикой, наукой, отражается на нравах и повседневности общества. Жить свободно, не подвергаясь принуждениям, от начала до конца выбирать свой способ существования — никакой другой факт общественной и культурной жизни не является более значительным событием в глазах современников. Это предел устремлений, наиболее законное право человека.
Процесс персонализации — это глобальная стратегия, всеобщее изменение в условиях и желаниях общества. В любом случае стоит отметить два его аспекта. Первая, «собственная» (или оперативная) сторона подразумевает систему не поддающихся определению, нестандартных механизмов — запрограммированные потребности, выработанные властными структурами, которые систематически принуждают критиков правого, а в особенности левого толка обличать, порой ставя себя в смешное положение, осуждать всеобщую обусловленность, благоустроенный и «тоталитарный» ад affluent society.1 Второй аспект процесса —
1 Общество изобилия — англ.
21
«дикий» (или «параллельный», как можно было бы его назвать) — результат стремления к самостоятельности и обособленности со стороны групп и индивидов. Это неофеминизм, свобода нравов и сексуальной ориентации, притязаний региональных и языковых меньшинств, «пси»-технологии, стремление к самовыражению и развитию своего «Я», «альтернативные» движения. И повсюду социальные и индивидуальные действия обусловливаются поисками своей идентичности, а не универсальности. Налицо два полюса, несомненно обладающие спецификой и тем не менее не позволяющие отрешиться от дисциплинарного общества; при этом утверждается и применяется принцип уникальности личности.
Процесс персонализации возник в недрах дисциплинарного мира, и, таким образом, заканчивающийся век характеризуется сочетанием в нем двух разных логик. Все более заметное включение многих сфер социальной жизни в процесс персонализации и сопутствующий ему отход от дисциплинарного процесса — вот что указывает на постмодернистское общество, иначе говоря, общество, обобщающее одну из тенденций модернистского, первоначально выражавшего взгляды меньшинства. Постмодернистское общество — это, так сказать, исторический поворот в задачах и условиях настоящей социализации под эгидой открытых и множественных факторов; то есть, гедонистический и персонифицированный индивидуализм узаконен и более не встречает никакого сопротивления; другими словами, прошла эпоха революций, скандалов, надежд на будущее — неотъемлемая часть модернизма. Постмодернистское общество — это общество, где царствует всеобщее равнодушие, где преобладает ощущение, что мы повторяем зады и топчемся на месте, где личная независимость — это нечто само собой разумеющееся, где новое воспринимается как
22
старое; а новшество — как нечто банальное; где к будущему больше не относятся как к неотвратимому прогрессу. Современное общество было победоносным обществом тех, кто верил в будущее, в науку и технику; оно возникло, порвав с сословной иерархией и сакральным превосходством, с традициями и особой одаренностью во имя общей идеи, разума и революции. Это время уходит в небытие у нас на глазах. Отчасти вопреки этим футуристическим принципам возникает наше общество — постмодернистское, жаждущее самобытности, разнообразия, консервативности, раскованности, немедленного удовлетворения собственных амбиций; чувство собственной безопасности и вера в будущее испаряются; никто больше не верит в светлое завтра революции и прогресс. Отныне каждый желает жить сию же минуту, здесь и сейчас, оставаясь молодым и не желая больше выковывать из себя нового человека. В этом смысле постмодернистское общество означает сжатие общественного и индивидуального времени, при этом все в большей мере возникает необходимость прогнозировать и организовывать коллективное время, все больше тормозящая модернистские устремления к будущему, налицо разочарование и монотонность новизны, усталость общества, сумевшего апатией нейтрализовать то, что его создает — перемены. Важные оси современности — революция, дисциплина, секуляризация, авангард — упразднены благодаря гедонистической персонализации; с технологическим и научным оптимизмом покончено, так как многочисленные открытия приводят к гонке вооружений, уничтожению окружающей среды, усугубляющемуся одиночеству людей; никакая политическая идеология более не в состоянии воспламенить толпы; постмодернистское общество больше не имеет ни идолов, ни запретов; у него нет ни величественных образов, в которых оно видит себя, ни
23