69006 (763074), страница 7
Текст из файла (страница 7)
Начиная с конца XVII века в городах обруч уже перешел, по-видимому, в распоряжение детей. На гравюре Мериана изображен маленький мальчик, толкающий свой обруч точно так же, какэто делают повсюду дети в XIX и отчасти в XX веках. Общаяигрушка, из разряда танцевальных и акробатических аксессуаров,обруч становится достоянием детей все более младшего возраста — и так до полного своего исчезновения из повседневной практики. Справедливо утверждение: чтобы игрушка привлекала детское внимание, необходимо, чтобы она напоминала нечто, принадлежащее миру взрослых.
В начале этой главы мы говорили, что Людовику XIII в детстве читали сказки Мелюзины, то есть волшебные сказки. Однако в то время сказки рассказывали и взрослым. «Мадам де Севинье,— отмечает Сторер, специально изучавшая «моду на волшебные сказки» в конце XVII века,— просто напичкана суевериями» . Она не смеет пошутить в ответ на шутку мадам Куланж по поводу некой Кювердон «из страха, что в отместку на ее лицо может прыгнуть жаба». Она намекает на историю трубадура Готье де Куэнси, которую она знала, как того требовала традиция.
Та же дама пишет 6 августа 1677 года: «Мадам де Куланж... любезно поделилась с нами сказками, что забавляют версальских дам; это называется „потчевать". Значит, потчевали нас сказкой о зеленом острове, где растет принцесса прекраснее света белого. Феи постоянно согревают ее своим дыханием и т. д. Сказка продолжалась целый час».
Нам также известно, что и Кольбер «в свободные часы специально призывал к себе людей, (курсив мой.— Ф. А.), чтобы те рассказывали ему сказки, вроде сказки об ослиной шкуре».
В то же время во второй половине XVII века люди начинают находить эти сказки слишком простенькими и, продолжая интересоваться ими, пытаются придать им новый оттенок — это похоже на попытку превратить в литературный жанр рассказы, принадлежащие устной и наивной народной традиции. Это проявляется в появлении изданий в принципе детских, как, например, сказки Шарля Перро, где еще слишком силен привкус старинных историй, и в появлении более серьезных публикаций, предназначенных не для детского чтения и не для народа. Все это очень напоминает то, что происходит с играми в обществе и о чем сказано выше. Мадам де Мюрат обращается к современным феям: «Феям прежних времен не сравниться с вами. Все, чем они занимались,— повседневная черная работа служанок и кормилиц. Их труды: подмести дом, приготовить поесть, уложить ребенка, постиоать белье, подоить коров, взбить масло и тысяча других дел,
сопутствующих бедности. А потому сегодня память о них осталась лишь в сказках Матушки Гусыни... Они просто нищенки...А вы, сударыни, вы пошли по другому пути. Вы заняты лишьдостойными вас делами, из которых самое незначительное — датьразум тому, у кого его нет, красоту тем, чья внешность невзрачна, красноречие косноязычным, богатство беднякам».
Другие авторы, наоборот, остаются чувствительны и сентиментальны по отношению к старинным сказкам, которые они когда-то услышали от своих бабушек и теперь всеми силами стараются сохранить. Мадемуазель Леритье таким образом представляет свой сборник сказок:
Сто раз моя кормилица и мама
Рассказывали мне под вечер у огня
Историю чудес, что лишь украшу я.
«Вас, конечно, удивит... что эти сказки невероятным образом дошли до нас из глубины веков и при этом ни разу их никто не записал».
Не так легко сейчас поверить в них,
Но до тех пор, пока на свете дети есть,
И бабушек, и матерей не счесть,
Что будут долго-долго помнить их.
Итак, устная традиция, наконец, начинает переходить в письменную: «Некоторые сказки, что мне рассказывали еще в детстве... только недавно были переложены на бумагу, и довольно удачно». Мадемуазель Леритье полагает, что корни надо искать где-то в средневековье: «Я уверена, трубадуры или прованские сказочники придумали Финетту гораздо раньше, чем Абеляр или знаменитый граф Тибо Шампанский написали свои романы». Так сказка становится литературным жанром, переходя в философскую сказку или сказку в старом стиле, как у мадемуазель Леритье: «Признайтесь, лучшие наши сказки — те, что больше всего напоминают волшебные рассказы нянек».
В то время как сказка становится в конце XVII века новым серьезным литературным жанром письменной традиции (не важно, идет речь о философских сказках или о стилизованных под старинные), устная сказочная традиция забывается теми, кому мода адресует сказки, воспроизведенные на бумаге. Кольбер и мадам де Севинье слушали сказки, никому и не приходила в голову мысль подчеркнуть этот факт как нечто необычное — развлечение того же порядка, как сегодня чтение детективов. В 1771 году дело обстоит иначе — в приличном обществе среди взрослых случается, что старые полузабытые сказки устной традиции вызывают любопытство, свойственное археологам или этнологам,— прообраз современного интереса к фольклору и арго. Герцогиня де Шуазель пишет мадам Дюдефан, что Шуазелю «читают по его просьбе волшебные сказки — он их слушает дни
напролет. Мы все к ним пристрастились и воспринимаем их какрассказы о настоящей истории наших дней». Как если бы одиниз политиков нашего времени вдруг после политического провала или оказавшись в отставке, принялся бы читать Бекассена илиТинтина. приговаривая: совсем как в жизни! Герцогиня не устояла перед соблазном и сама написала две сказки, похожие по тонуна философские, если судить по началу «Очарованного Принца»:«Милая Марго, ты, находясь подле меня, можешь навеять сон илизаставить открыть глаза, стоит только тебе начать чудесную сказкуМатушки Гусыни или друга моего барашка. Расскажи мне какую-нибудь возвышенную историю, которая могла бы порадовать моихдрузей. Нет, ответила Марго шепотом, людям нужны лишь детские сказки».
И еще один эпизод того времени. Одна дама. когда ей стало особенно скучно, испытала точно такое же любопытство, как и семья Шуазель. Она вызвала служанку и потребовала принести историю Пьера Прованского и Прекрасной Магелоны, которую мы бы сегодня забыли, не напиши Брамс свои изумительные песни. «Субретка очень удивилась, переспросила три раза и все же получила этот нелепый приказ; надо было его выполнять. Она спустилась на кухню и, вся красная от стыда, принесла нужную книгу».
Действительно, в XVIII веке некоторые издатели, особенно в Труа, специализировались на иллюстрированных изданиях сказок для сельских жителей, среди которых стала распространяться грамотность. Но эти издания — их называли «Синей библиотекой », потому что они издавались на синей бумаге,— не имели никакого отношения к литературной моде конца XVII века. Они точно, насколько это было возможно в контексте эволюции вкуса, передавали старые сказки устной традиции. Издание «Синей библиотеки» 1784 года включает, наряду с историей о Пьере Прованском и Прекрасной Магелоне, Робере Дьяволе и братьях Эмон, сказки Перро, мадемуазель де ля Форс и мадам д'0нуа.
Никуда не исчезли случайные рассказчики старинных историй и профессиональные сказочники, наследники сказителей и певцов Средневековья — на картинах и гравюрах XVII— XVIII веков, как и на литографии XIX века, тема рассказчика историй и балаганщика встречается очень часто. Зазывала стоит на эстраде, он рассказывает свою историю и тычет указкой в написанный текст, прикрепленный на доску, которую держит компаньон; таким образом, публика может одновременно и читать, и слушать. В некоторых провинциальных городках в среде мелких буржуа еще сохраняется некоторое время этот способ времяпрепровождения. Один из мемуаристов упоминает, что в Труа в конце XVIII века люди собирались вместе за едой, зимой в таверне, летом «в саду, где можно было, сняв парик, отдохнуть от него в простом
домашнем колпаке». Называлось это собраниекружком. «В таком кружке был свой рассказчик, которому в мерусвоего таланта подражали все». Мемуарист вспоминает об одномиз них — это был старый мясник. «Я (будучи ребенком) прожилу него два дня, и ни одного не прошло без историй и сказок, которые вряд ли затронули бы нынешнее поколение, настолько онибыли просты и наивны».
Таким образом, старые сказания, которые слушали все в эпоху Кольбера и мадам де Севинье, постепенно выходят из обихода знатных людей, а затем и буржуа, переходя в разряд детских и народных историй. Простой народ, впрочем, тоже скоро отказался от них, когда «Синюю библиотеку» сменили иллюстрированные журналы. И дети остались — опять же на достаточно короткое время — единственной публикой, слушающей или читающей эти сказки; сегодняшняя детская литература претерпела такие же перемены, как нравы и игры.
Мяч с ракеткой был самой распространенной игрой; из всех спортивных игр именно к этой моралисты конца Средневековья относились более или менее терпимо и с наименьшим отвращением, в течение нескольких веков она оставалась самой популярной и была общей для всех сословий — и для королей, и для простонародья. Положение изменилось в конце XVII века. Отныне отмечается некая неприязнь у людей высшего сословия к игре в мяч с ракеткой. В Париже в 1657 году насчитывалось 114 залов для игры, в 1700 году, несмотря на значительный прирост населения, их число падает до десяти, в XIX веке их остается только два — один на улице Мазарини, другой на террасе Тюильри, где он действует и в 1900 году. Уже Людовик XIV, говорит историк Жюссеран, играл в мяч с ракеткой без энтузиазма. Однако если взрослые образованные люди оставляют эту игру, дети даже из хороших семей сохраняют ей верность в разнообразных формах игры с мячиком, воланом или в пелоту.
На гравюре Мериана конца XVII века изображена партия в мяч, собравшая детей и взрослых, в момент, когда надувают мяч. Но это игра в ту эпоху уже казалась подозрительной специалистам по воспитанию хороших манер. Томас Элиот и Шекспир советовали не играть в нее людям благородного происхождения. Английский монарх Яков I запрещал играть в нее своему сыну. Дю Канж считает ее крестьянской забавой: «Нечто вроде мяча, который каждый игрок должен с силой пнуть, еще встречается у наших крестьян из провинции». Игру с мячом еще можно встретить и в XIX веке, например в Бретани: «Сеньор или сельский дворянин,— читаем в тексте VIII года [22 сентября 1799 г. - 22 сентября 1800 г.] — бросает в толпу мяч, набитый соломой, люди из двух разных местечек пытаются им завладеть... В детстве (автор родился в 1749 году) я видел, как один из играющих сломал ногу, прыгнув через отдушину погреба, чтобы поймать мяч. Подобные игры развивали силу и смелость, но, повторяю, были опасны». То же самое чувство лежит в основе поговорки «игра с кулаками — домой с синяками». Мы знаем, что дети, как и крестьяне, еще долго продолжают играть в мяч.
Немало и других спортивных игр перешло в область детских и народных забав. Скажем, игра вшары, о котором мадам де Севинье говорит в письме своему зятю в 1685 году: «Я два раза сыграла вшары с игроками из Роше. Ах, мой дорогой граф, явсе время думаю о Вас, с какой ловкостью вы били по мячу. Мнебы хотелось, чтобы и у вас в Гриньяне была такая же красивая площадка для игры». Все эти игры с мячиками, шариками, кеглямибыли когда-то забыты дворянством и буржуазией и полностьюотошли к взрослым в деревнях и к детям на детских площадках.
Еще один вид забав, в прошлом всеобщих, а потом исключительно детских и народных,— переодевание. Романы XVI—XVIII веков полны историй с переодеваниями: мальчики переодеваются девочками, принцессы — пастушками и т. д. Эта литература отражает обычаи, проявлявшиеся во время праздников — сезонных или по случаю: праздника Королей, «жирного вторника», ноябрьских торжеств... Долгое время, выходя на улицу, люди, и особенно женщины, надевали маску (как теперь надевают перчатки). Им хотелось казаться красивее и загадочнее. Это относилось к дворянам. С XVIII века праздники с переодеванием становятся все более редкими и скромными в приличном обществе, карнавал становится чисто народным развлечением и даже пересекает океан, проникая в среду черных рабов Америки. Ну а дети теперь надевают маски и переодеваются для собственного удовольствия.
** *
В каждом случае до мелочей повторяется один и тот же процесс. И это наталкивает на одну важную мысль.
Мы начали с общества, где одни и те же игры были свойственны всем возрастам и сословиям. Подчеркнем главное: игры эти были оставлены взрослыми высшего сословия и в то же время продолжали долго существовать среди детей того же высшего сословия и среди простого народа. Правда, в Англии джентльмены, в отличие от французских дворян, остались приверженцами старых игр, но изменили их до неузнаваемости. В таком виде, в виде «спорта», они и заполнили XIX век.
Надо также отметить, что разделение игр происходит одновременно с разделением взрослых и детей, народа и буржуа. Это совпадение позволяет нам уже здесь разглядеть связь между восприятием детства и классовым самосознанием.
Список литературы
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://ec-dejavu.ru
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
