56422 (762753), страница 2
Текст из файла (страница 2)
Нужно отметить следующее обстоятельство. Если для большинства образованного русского класса конца XVIII в. вопрос об историческом развитии России решался с позиций того, что Россия постепенно движется по единой универсальной дороге прогресса, лишь запаздывая на ней по сравнению с другими народами Европы, то уже к началу XIX в. идеология Просвещения оказалась скомпрометированной в результате террора Французской революции.
В 1795 г. Карамзин в статьях «Мелодор к Филалету. Филалет к Мелодору» выразил и обобщил удивление русских людей и неприятие ими событий, совершавшихся во Франции (29). Характерно, что здесь Карамзин Французскую революцию связывает уже со всей системой европейской цивилизации и европейским типом мышления: «Конец нашего века почитали мы концом главнейших бедствий человечества и думали, что в нем последует важное, общее соединение теории с практикою, умозрения с деятельностию... Где теперь сия утешительная система?.. Она разрушилась в своем основании!.. Век просвещения! Я не узнаю тебя — в крови и пламени не узнаю тебя — среди убийств и разрушения не узнаю тебя!» (30)
Эти слова (впоследствии сочувственно приведенные А.И. Герценом в письмах «С того берега»: «...выстраданные строки, огненные и полные слез...» (31) содержат в себе многое из того, что позднее развернулось в критику буржуазной Европы и европейских либеральных идей. События во Франции стимулировали ситуацию ориентационного кризиса в России: создав себе идола — «Европу» — и поклоняясь ему больше века, россияне вдруг обнаружили, что идол этот превратился в демона — Велиала (32), а европейцы, чьему стилю жизни так долго и упорно старались подражать, могут быть не менее экстремистами, чем Е. Пугачев.
В итоге Французская революция явилась тем поворотным пунктом в русском сознании, который поставил под сомнение сами основы европейской жизни и вызвал вопросы о смысле того, чего же достигли европейские народы в своем развитии. «В лице Карамзина... мы видим яркого представителя тех кругов российского дворянства, которые от... заимствования европейского опыта перешли к напряженной рефлексии об исторических судьбах родной страны. Французская революция, несомненно, стимулировала этот процесс и ввела его в консервативное русло» (33).
***
«Внешняя» биография Николая Михайловича Карамзина небогата событиями. Он родился 1 декабря 1766 г. в Симбирской губернии. Получив первоначальное образование дома, продолжил его в одном из московских частных пансионов, посещал некоторые занятия в Московском университете. Далее последовала кратковременная служба в гвардии, сближение и разрыв с масонским кружком Н.И. Новикова, годичное путешествие по Европе (1789–1790), журналистская и издательская деятельность, а после 1803 г. и до самой смерти — работа над многотомной «Историей государства Российского». Вот канва его жизни. Однако творческая эволюция Карамзина как мыслителя и как личности далеко не так размеренна и спокойна.
В советской исследовательской литературе долгое время господствовала довольно упрощенная схема эволюции русского историка: либерал и западник вначале и патриот, консерватор в конце. Согласно такому подходу приводились и соответствующие цитаты, подтверждающие «либерализм» или монархизм Карамзина. Но, как заметил еще Ю.М. Лотман, настоящий научный поиск не сводится к умению подбирать цитаты. С этой позиции часто цитировавшимся словам Карамзина: «Все народное ничто перед человеческим. Главное дело быть людьми, а не славянами» (34) можно противопоставить следующий отрывок из тех же «Писем русского путешественника» (1791): «У нас всякий... без всякой нужды коверкает французский язык, чтобы с русским не говорить по-русски; а в нашем так называемом хорошем обществе без французского языка будешь глух и нем. Не стыдно ли? Как не иметь народного самолюбия? Зачем быть попугаями и обезьянами вместе?» (35)
Говоря о «либерализме» Карамзина, отметим, что наиболее обоснованной, с точки зрения отнесения историографа к либеральному направлению русской общественной мысли, выглядит позиция В.В. Леонтовича, утверждавшего, что «традиционализм Карамзина способствовал развитию либерализма в России». По мнению исследователя, автор «Истории государства Российского» призывал правительство осуществлять в рамках абсолютной монархии либеральную программу, «во всяком случае, в той мере, в какой программа эта предусматривает не политическую, а гражданскую свободу» (36). Это было справедливым, а следовательно, и нравственным требованием, полагал Леонтович, подчеркивая, что как политического мыслителя Карамзина «можно понять и правильно осмыслить его подход к государственным и правовым проблемам только если не упустить из виду решающее значение, которое он придает нравственным принципам, этическим требованиям в государственной и общественной жизни» (37).
На наш взгляд, точка зрения Леонтовича уязвима с нескольких сторон. Во-первых, выделяя в либеральном мышлении только абстрактную идею свободы личности и тем самым игнорируя рационалистическо-механистический контекст этой идеи, он понимает по сути под либерализмом все то позитивное, –– с точки зрения осуществления человеческой свободы и субъективных прав, –– что накопило человечество за всю свою историю. Суть либерализма («подлинного», подчеркивал Леонтович) заключается в уважении «к существующему, прежде всего к существующим субъективным правам» (38). Однако вспомним хотя бы то, что политической культуре России до сих пор свойственен внеправовой подход к государственным и политическим проблемам. В данном контексте отсутствия традиций законопочитания, низкой правовой культуры не только народа, но и правящей элиты, трудно, пожалуй, вообще говорить о русском либерализме по причине отсутствия основы такового –– правовой личности (по крайней мере, в первой половине XIX столетия). Во-вторых, требования оценивать мир политики критериями совести и чести, а не закона, вытекающие из них принципы отстаивания человеческого достоинства, борьбы с рабской психологией и т. п. отнюдь не являются прерогативой либерального сознания, –– несмотря на несходство социокультурных и исторических основ различных человеческих сообществ, –– моральные требования живут и реализуются везде, в любых идеологических и правовых континуумах.
В этом смысле причисление Карамзина к либералам, –– людям, «прокламирующих идеи либерализма» и сделавших поэтому «очень много для духовного сближения России и Запада» (39), –– лишь на том основании, что историк всю свою жизнь следовал идеалам внутренней, духовной свободы человека, представляется не совсем обоснованным, что понимают и сами авторы подобных утверждений, постоянно оговариваясь, что «допустимо говорить лишь об элементах либерального мышления» Карамзина (40).
Не отвергая окончательно либеральных интенций в творчестве Карамзина, некоторых противоречий в его идейной эволюции и не ставя перед собой задачу проследить весь творческий путь русского мыслителя и охарактеризовать некоторые противоречия его идейной эволюции, ограничимся рассмотрением лишь одной стороны данной проблемы, а именно анализом процесса формирования и развития консервативно-патриотических взглядов Карамзина, возросших на основе скептического отношения писателя к европейским по своей природе идеям и возможности их воплощения в реальных российских условиях.
Приведенная цитата о неумении русских говорить по-русски свидетельствует о том, что первые, пока еще импульсивные, выступления раннего Карамзина против европеизации были сосредоточены в области языкознания и лексических возможностей русского языка. По словам историка К.Н. Бестужева-Рюмина, в 90-е годы XVIII в. «в высших сферах действуют галломаны, англоманы и даже враги России... древность русская... совершенно неизвестна... русские дети с самого нежного возраста залепетали по-французски» (41).
И в этой ситуации нельзя не оценить положительной роли Карамзина, поведшего литературную борьбу за возвращение к народным началам как в русском языке, так и в русской жизни в целом. Его первая историческая повесть «Наталья, боярская дочь» (1792) начинается словами: «Кто из нас не любит тех времен, когда русские были русскими, когда они в собственное платье наряжались, ходили своею походкою, жили по своему обычаю, говорили своим языком и по своему сердцу?» (42)
Бурная деятельность писателя по изданию «Московского журнала» (1791–1792), альманахов «Аониды» (1794, 1797), сборников «Пантеон российских авторов» (1802), журнала «Вестник Европы» (1802–1803) имела своим результатом невиданное для усилий одного человека достижение: он сумел, по выражению В.Г. Белинского, «заохотить (43) русскую публику к чтению русских книг» (44).
Кредо же Карамзина в эти годы можно выразить его же словами: «Народ унижается, когда для воспитания имеет нужду в чужом разуме» (45).
Особенно возмущало писателя пренебрежительное отношение иностранцев ко всему русскому, и на «мудрое предложение одного ученого немца, сделанного им России», — забыть русский язык, он не нашел для ответа иных слов, кроме лаконичного замечания: «Ум заходит за разум» (46).
Карамзин часто сетовал на то, «как мало... моральных характеров между иностранцами в отношении к России! Сколько видели мы неблагодарных!.. Едва ли один из двадцати французов и немцев, многим обязанных России, говорит и пишет об нас с должною справедливостию и без грубых, оскорбительных предрассудков» (47). При этом нужно заметить, что в ответ на подобные оскорбления Карамзин не стал в свою очередь уничижительно высказываться о европейцах. Напротив, ценя все хорошее в России, он ценил его и в других странах. Примером может служить его отношение к англичанам, которые импонировали ему тем, что, в отличие от большинства русских аристократов, они «хотят лучше свистать и шипеть по-английски с самыми нежными любовницами своими, нежели говорить чужим языком, известным почти всякому из них» (48).
При всем этом, писатель был чужд крайностей появившихся чуть позднее «шишковистов», которые вслед за своим главой, адмиралом А.С. Шишковым, ратовали за строгое соблюдение норм церковнославянской грамматики в письменной и устной речи (49). Карамзин же, наоборот, стремился очистить русский язык от громоздких архаичных форм и тем самым добиться его легкости и доступности для как можно более широкого круга российских читателей.
Важным источником при изучении взглядов Карамзина в рассматриваемый период является уже упомянутый журнал «Вестник Европы» — первый политический журнал в России, для публикаций которого характерно критическое отношение издателя ко многим сторонам европейской политической и экономической жизни. «Вестник Европы» и предшествовавшая его изданию работа «Историческое похвальное слово Екатерине II» (1801–1802) интересны еще тем, что в них мы впервые видим более или менее стройную систему консервативных воззрений Карамзина, построенную им в виде откликов на европейские события.
Главный факт всемирной истории XVIII в. — Французская буржуазная революция — был предметом политических размышлений Карамзина в период 1790–1803 годов. Он понимал, — если не на уровне причин, то на уровне следствий, — что «Французская революция относится к таким явлениям, которые определяют судьбы человечества на долгий ряд веков. Начинается новая эпоха...» (50) Пристально всматриваясь в это «явление», Карамзин пришел к выводам, позволившим ему сформулировать базовые принципы своей идеологической позиции, напрямую коррелирующейся со взглядами первых европейских консерваторов: «Всякое гражданское общество, веками утвержденное, есть святыня для добрых граждан; и в самом несовершеннейшем надобно удивляться чудесной гармонии, благоустройству, порядку. Утопия будет всегда мечтою доброго сердца, или может исполниться неприметным действием времени; посредством медленных, но верных, безопасных успехов разума, просвещения, воспитания, добрых нравов... Всякие насильственные потрясения гибельны... Легкие умы думают, что все легко; мудрые знают опасность всякой перемены, и живут тихо...» (51)
Карамзин, так же как, например, и Берк, главные причины революции усматривал в стремлении «новых политиков» утвердить во Франции «модную представительную систему, следствие долговременного просвещения» (52), осуществить «мечту равенства», которая в итоге всех французов сделала «равно несчастными» (53). Таким образом, видно, что критическое отношение русского писателя к политическому перевороту во Франции сопровождалось одновременно и неприятием стоящих за ним «безрассудных якобинских правил» (54), отрицанием идеологии «осьмого-на-десять века, слишком рано названного философским» (55).
Эта, позволим себе сказать так, «нефилософскость» XVIII в., заключающаяся, по мысли Карамзина, в утопичности и излишней претенциозности умственных проектов просветителей, доказана самой революцией: «...мы увидели, что гражданский порядок священ даже в самых местных или случайных недостатках своих; что власть его есть для народов не тиранство, а защита от тиранства;.. что все смелые теории ума... должны остаться в книгах:.. что учреждения древности имеют магическую силу, которая не может быть заменена никакою силою ума: что одно время и благая воля законных правительств должны исправить несовершенства гражданских обществ» (подчеркнуто нами — авт.) (56).
Из критики, направленной против рационалистической философии просветителей (57), органично вырастает взгляд Карамзина на республиканскую форму правления. Ключевский очень тонко подметил, что сочувствие к республиканскому правлению (в «Марфе-Посаднице») — «влечение чувства, не внушение ума: политические и патриотические) соображения склоняли к монархии, притом к самодержавной» (58).
Как считал Карамзин, попытка французов воплотить в жизнь республиканские идеалы «сделала многих... почти варварами» (59) и обернулась в конце концов образованием «нового вида монархии» (60). Этот факт, по мысли писателя, еще раз свидетельствует в пользу той истины, что «или людям надлежит быть ангелами, или всякое многосложное правление, основанное на действии различных воль, будет вечным раздором» (61). Поэтому-то провозглашает Карамзин устами князя Холмского в повести «Марфа-Посадница» (1803): «Нет порядка без власти самодержавной» (62) и «не вольность, часто гибельная, но благоустройство, правосудие и безопасность суть три столпа гражданского счастия...» (63).
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
