8837 (761095), страница 4
Текст из файла (страница 4)
Можно ли Павского на основании того, что он был последовательным сторонником применения историко-критического метода в богословских и библейских исследованиях, по примеру митр. Филарета, подозревать в приверженности неологии? Думается, это как раз тот случай, когда «зёрна не следует смешивать с плевелами». Радикальные, абсолютно неприемлемые для традиционного церковного сознания выводы, к которым приходили отдельные протестантские богословы в ХVІІІ в. и позднее, в частности, те, кого рассматривали в качестве представителей неологии (среди таковых называют: Й.Ф.В. Йерусалема (Jerusalem, ум. 1789 г.), Й.Й. Шпалдинга (Spalding, ум. 1804 г.), Й.Г. Тёльнера (Töllner, ум. 1774 г.), Й.К. Дёдерейна (Döderlein, ум. 1792 г.), И.З. Землера (Semler, ум. 1791 г.), И.А. Эрнести (Ernesti, 1781 г.), возможно Фр. Шлейермахера (ум. 1834 г.)), нельзя относить на счет самого метода. Первоначальные издержки применения историко-критического метода на Западе были постепенно преодолены. К XIX столетию он по существу изменил всю ситуацию с библейскими и богословскими исследованиями, в конечном итоге создав для них твердую, истинно научную основу. Постепенно проходила его апробация и школой отечественного богословия, которая в своем становлении в ХІХ в. в значительной степени ориентировалась на западные образцы. К примеру, в 1869 г. новым Уставом в отечественном духовном образовании вводился предмет «История догматов», где и название, и сам теоретический метод были заимствованы из современных западных богословских курсов. По существу Павский оказался пионером применения историко-критического метода в отечественной школе. Барсов писал по этому поводу: «В своих суждениях Павский, по нашему мнению, опередил свою эпоху на полстолетия». Однако, далеко обогнав своих современников, он оказался в вакууме непонимания. Сам Павский вполне отчетливо осознавал всю проблемность подобного положения. В автобиографии он так оценивал свое назначение на кафедру еврейского языка: «Вместо того, чтобы назначить мне богословскую кафедру, к чему я был способнее других, дали мне еврейский язык. Но Бог устроил так, что этот предмет сделался для меня приятнейшим занятием. В богословии я должен был лицемерить, лукавить, притворствовать, а здесь — говорить правду, и только изредка, чтобы не оскорбить лукавых, промалчивать». Понимать это, на первый взгляд, шокирующее замечание нужно именно в связи с тем, что и у наиболее богословски образованных современников он не находил сочувствия своему образу мысли.
Высказанные о. Герасиму подозрения нашли отклик и в ХХ столетии. Прот. Г. Флоровский, очевидно следуя митр. Филарету, даже углубляя его все-таки не прямые высказывания, так характеризовал богословско-мировоззренческую позицию Павского: «То было самое острое западничество не только в богословии, но и в самом душевном самочувствии. То было и психологическое самовключение в немецкую традицию». Данное суждение, однако, сложно воспринимать как объективное, непредвзятое мнение исследователя. Во-первых, в высшей степени спорны расставленные в нем акценты, но, главное, как лишенное какой бы то ни было перспективы, оно выпадает из центральной связующей идеи труда маститого богослова. На всем протяжении своего сочинения Флоровский последовательно старается показать именно становление отечественного богословия, это его главная цель. Убедительно демонстрируется, что зарождение собственной школы теснейшим образом связано с богословским развитием Запада и зависит от него. Непрестанный поиск русским православным богословием собственного лица можно сравнить с витиеватым путем («путями») лавирования между богословскими школами католичества и протестантизма, между различными богословскими ответвлениями, наблюдающимися в границах одной конфессии. (И принципиально, что оформление отечественного богословия происходит не в отрыве от общехристианской богословской мысли.) Одна из задач труда Флоровского — оценить действующих лиц русской богословской школы в широкой перспективе ее исторического становления. Сто лет, которые отделяют историю с отставкой Павского от написания «Путей», вполне достаточный временной интервал, позволяющий отстраненно и непредвзято рассматривать эту ситуацию. Остается только сожалеть, что в отношении Павского Флоровский ограничился лишь старым ярлыком. Спор между митр. Филаретом и прот. Г. Павским очевидно отражал ситуацию с развитием богословской мысли на Западе в то время. Собственно, и митр. Филарет и прот. Г.П. Павский стояли у истоков отечественного богословия. Определенно, оба стремились сказать свое авторитетное слово. И тот, и другой, как и все тогда наше духовное образование, ориентировались на западную школу. Оба в своем поиске апеллировали к святоотеческому наследию. Выбор ими различных путей в этом непростом синтезе, собственно создавший идейное основание для возникновения полемики, по существу обозначил будущие контуры отечественной церковной науки.
Итак, отставка Павского состоялось. Его опасения по поводу занятий богословием, о которых упоминалось выше, оправдались полностью. Формальным основанием стало всегда стандартное в таких случаях прошение об «увольнении по состоянию здоровья». Надо отдать должное благородству царственных персон, которые щедро наградили и определили достаточно приличный пенсион и о. Герасиму, и его дочерям. После этого и церковным властям пришлось выделить ему пенсию от Академии, откуда его тут же не преминули уволить. Жуковский, прощаясь, писал ему: «Главные условия земного счастия для Вас уже исполнены: Вы имеете непорочную совесть для спокойного взгляда на прошедшее; просвещенный ум и любовь к деятельности для наслаждения настоящим и веру смиренного христианина для безмятежной надежды на будущее. Все остальное в воле Промысла».
Философское напутствие Жуковского вряд ли можно признать и слабым утешением человеку, деятельность которого в значительной степени предполагала аудиторию, всегда была на виду, скорее его можно воспринять как констатацию, что неотвратимо настало время писать мемуары. Происшедшее очевидно стало трагедией для о. Герасима. За это говорит и его затянувшееся нездоровье, и тон его воспоминаний, в которых постоянно прорывается тяжелый душевный надрыв. (Чего стоят хотя бы его экскурсы о монашестве.)
Лишенный всех прежних должностей, возможности заниматься богословием и иметь учеников ученой работы Павский, тем не менее, не оставил. Став кабинетным затворником, он все свои творческие силы и талант посвятил не менее любимой им филологии. Вот некоторые из его трудов этого периода жизни: «Суждение о Гречевой философической пространной грамматике», «Примечания на вновь составленную грамматику русского языка» (обе работы — резкий, критический разбор «Практической русской грамматики» Н.И. Греча), «Записки о русском словаре», русский перевод «Слова о полку Игореве», один из первых по времени, наконец, главное его сочинение — «Филологические наблюдения над составом русского языка», вышедшие в 1841-42 гг. в трех томах и вторым существенно дополненным и исправленным изданием в 1850 г. в четырех томах. За этот труд в 1844 г. Павскому на основании отзыва академика А.Х. Востокова была присуждена полная Демидовская премия, ежегодно присуждавшаяся Императорской академией наук за выдающиеся научные достижения. (Размер полной Демидовской премии составлял 1420 рублей.) Приведем несколько отзывов современников об этой работе. «„Филологическими наблюдениями“ началось новое направление в изучении отечественного языка, — писал академик Давыдов. — По появлении сочинения прот. Павского, составившего в истории грамматики нашей эпоху, план грамматики, начертанный в 1842 Вторым отделением Академии, должен был измениться в объеме и методе». Белинский откликнулся следующим словом: «Павский один стоит целой академии. Его „Филологическими наблюдениями над составом русского языка“ положено прочное основание филологическому изучению русского языка, показан истинный метод этого изучения... Это успех, успех блестящий и славный тем более, что у нас нет еще публики для ученых сочинений и что журналы не оценили великий труд отца Павского, как следует, — а не оценили потому, что для него, как сочинения совершенно самобытного и оригинального, которое первое полагает основание русской филологии, не нашлось ценителей, достаточно сильных для подобной оценки». Сочинение Павского действительно уникально по затраченному труду и широте охвата материала. Анализ корневой системы, к примеру, строился на сравнении, проводимом на базе языков: арабского, арамейского, древневерхненемецкого, древнегреческого, еврейского, латинского, немецкого, санскритского, французского и др. Понятны слова Белинского — чтобы оценить труд такого масштаба требуется и время, и величайшая компетентность и эрудиция рецензентов, сравнимые с авторскими. Неопубликованными остались его «Материалы для объяснения русских коренных слов посредством иноплеменных», «в двух колоссальных томах, около 1500 страниц в большой поллист». Заслуги Павского в языкознании были подтверждены в середине ХХ в. академиком В.В. Виноградовым в его фундаментальном труде по грамматике русского языка («Русский язык»; 1-е издание: М., 1947 г.). В длительной работе по разработке теоретических основ русского языка Виноградов отводит Павскому особое, почетное место. Уже в новой России И.Д. Климушиным была защищена кандидатская диссертация, посвященная лингвистическому наследию Павского, где диссертант признает современную актуальность его исследований в части о русском глаголе.
В 1841 г. уединение о. Герасима Петровича все-таки было потревожено. Однако это не было приглашением вернуться к активной жизни, вновь употребить свои знания и талант на ниве духовного просвещения. Святейший Синод открыл дело о его переводах Священного Писания, длившееся вплоть до 1844 г. (Подробнее о его переводческих труда и синодальном расследовании этого дела будет сказано во второй части очерка.)
В 1858 г. на склоне лет, уже тяжело хворавший Павский был избран членом Императорской академии наук по отделению Русского языка и словесности. У Протопопова приведена примечательная реплика Павского на присуждение ему звания академика: «вот чудаки, не делали академиком пока работал, а сделали, когда я уже не в силах продолжать мои ученые занятия и оказываюсь никуда негодным». Барсов отмечал, что вопрос об избрании его в члены Академии наук стоял еще во время президентства в ней Шишкова, но адмирал, над славянизмами которого Павский часто подтрунивал, и которому об этом аккуратно докладывали, предложение отклонил. Дальнейшие обвинения Павскому явно не способствовали положительному решению вопроса. Его избрание состоялось лишь, когда во главе страны стал новый Государь, бывший ученик Павского.
В следующем, 1859 г., после длившегося почти четверть века расставания состоялось его свидание с Санкт-Петербургской духовной академией на 50-ти летний юбилей школы, последнее. С начала 60-х гг. из-за болезни ног он уже не в состоянии был покидать квартиру... 7 апреля 1863 года на Фомино воскресение, перед кончиной исповедавшись и причастившись святых Христовых таинств, отошел ко Господу протоиерей Герасим Петрович Павский... Погребен он был на кладбище Императорского фарфорового завода в Санкт-Петербурге. В советский период кладбище было утилизировано, нахождение останков на данный момент неизвестно...
Список литературы
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru/
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
