140021 (758278), страница 6
Текст из файла (страница 6)
Построенный по приказу Муссолини римский стадион Foro Italico был окружен скульптурами нагих атлетов обоего пола. В нацистской Германии, где, по выражению Гиммлера, "мужской союз превратился в мужское государство", физические упражнения официально пропагандировались как средство формирования нордического характера. На одном плакате Гитлер изображен скульптором, который лепит из глины (хочется сказать - из дерьма) прекрасного нового человека.
Нагота фашистских статуй, которые ставились во многих общественных местах, была строго нормативной. Мужчина должен быть высоким, стройным, широкоплечим и узкобедрым, а его тело - безволосым, гладким, загорелым, без выраженных индивидуальных черт. Реальный, бытовой нудизм был в Германии запрещен и приравнивался к гомосексуальности.
Стоявший в Рейхсканцелярии официальный символ нацизма, знаменитая монументальная скульптура Арно Брекера (1900-1991) "Партия" (1933) изображал полностью обнаженное, но совершенно безличное и бесчувственное мужское тело. Тщательно вылепленные брутальные тела бесчисленных фашистских статуй символизировали только физическую силу, воинственность и дисциплину. Хотя все, включая гениталии, было у них на месте и без фиговых листков, им не было дозволено быть эротическими, чувствительными и ранимыми. По выражению Н. Мирзоева, это "анти-тела, исполненные страха и ненависти перед материальным присутствием тела". Это было "героическое тело", но лишенное и чувственности, и возвышенной идеи.
Таким же был и телесный канон советского тоталитаризма, за исключением того, что генитальная нагота была в советском искусстве категорически запрещена (по причине различия исторических телесных канонов).
"Нордическое" тело было не просто политическим, но сугубо националистическим, гомофобским и антисемитским. В этом нет ничего сенсационого. Антиподами воинствующей маскулинности всегда были женственность и гомосексуальность, которые автоматически проецировались на любых "врагов". Еще Уайльд иронизировал над тем, что плохие люди - всегда старые и безобразные.
Противопоставление арийской мужественности - еврейской женственность началось еще в средние века. Итальянский астролог Чеччи дТАсколи в XIV в. писал, что после распятия Христа все еврейские мужчины были обречены на менструации. Иногда еврейскую "женственность" связывали с обрезанием (в венском диалекте клитор даже называли "евреем"). Медики XIX в. приписывали евреям, как и женщинам, повышенную склонность к истерии и гомосексуальности. Что евреи, как и гомосексуалы, "на самом деле" - женщины, писали Отто Вейнингер и Марсель Пруст (оба - гомосексуалы и, в случае Пруста, частично, евреи). Эта тема сильно волновала Фрейда. Гитлеровцы довели отождествление женственности, гомосексуальности и еврейства, которые должен выкорчевать нордический мужчина-воин, до его логического конца.
Сегодня эти идеи взяли на вооружение русские фашисты.
Мой очерк иконографии мужского тела не претендует ни на полноту, ни на оригинальность. Я хотел только показать, что при всех вариантах и вариациях мужского телесного канона, в его развитии сталкиваются одни и те же общие принципы и политические идеи. До тех пор, пока мужская нагота остается фаллической униформой, мужское тело, как и мужская душа, будут внутренне закрытыми, со всеми вытекающими отсюда социальными и психологическими последствиями.
Но этот монолит не так прочен, как он хочет казаться.
6. Куда направлен гомоэротический взгляд?
Чтобы "раскрыть" мужское тело, освободив его от фаллической брони, нужен был взгляд одновременно изнутри и извне, в каком-то смысле синтезирующий мужскую и женскую перспективу. Отчасти эту "подрывную" функцию выполняет гомоэротический взгляд.
Вообще говоря, мужское гомосексуальное сознание и создаваемый им образный мир сами крайне фаллоцентричны. Культ "размеров", потенции и прочих мужских атрибутов у геев даже сильнее, чем у натуралов. Я подробно писал об этом в "Лунном свете". Это имеет выход в политическую психологию и эстетику.
Общеизвестно, что многие немецкие гомосексуалы увлекались фашистской маскулинной символикой и охотно вступали в штурмовые отряды. Теодор Адорно даже считал гомосексуальный садомазохизм и связанный с ним авторитаризм одним из свойств потенциально фашистской личности. Скульптуры Брекера имели успех во Франции, а рафинированный гомоинтеллектуал Жан Кокто даже сравнивал с одной из этих скульптур тело своего любовника Жана Марэ. Гитлеровская униформа восхищала и повлияла на садомазохистское воображение и образный строй самого популярного геевского эротически-порнографического художника Тома Финляндского (Тоуко Ласканен, 1921-1991).
Однако для гомосексуала член, свой или чужой, - не столько символ власти и могущества (фаллос), сколько средство наслаждения (пенис), причем как в активной, так и в пассивной, рецептивной форме.
Некоторые теоретики придают особое значение наличию у геев, наряду с пенисом, второго локуса (лат. - место, центр) контроля и удовольствия - ануса. Французский философ Ги Хокенхем писал даже о "революционности анусов"; его призыв, в изложении Шера, звучит: трахай меня в зад, и я чудесным образом снова превращу твой застывший фаллос как воплощение власти в живой пенис, инструмент свободно текущего желания. Причем это каким-то непонятным образом связывалось с преодолением социальной фаллократии.
Чисто сексологически, анальный контакт между мужчинами действительно "интереснее" гетеросексуального, потому что у мужчины есть предстательная железа, раздражение которой доставляет удовольствие рецептивному партнеру и тем самым облегчает совместность и взаимность сексуального наслаждения для обоих мужчин (в разнополых отношениях это происходит при коитусе, который и сегодня остается самой желанной формой сексуального удовлетворения для подавляющего большинства людей).
Однако дело не столько в анатомии и физиологии ( что куда совать), сколько в психологии (что при этом переживается). Гей - не только носитель пениса, но и его рецептор, он хочет не только "брать" как мужчина, но и "отдаваться" как женщина. На мужское тело, свое или чужое, он смотрит одновременно (или попеременно) снаружи и изнутри, сверху и снизу.
Анальная интромиссия подчеркивает ценность самораскрытия, самоотдачи, передачи Другому власти над собой, позволение ему войти в самые интимные, священные, закрытые глубины твоего тела и твоего Я. Однако этот момент рецептивности, пассивности, которая строго табуируется гетеросексуальной маскулинностью, присутствует и в других гомосексуальных техниках, например, фелляции. "Оживляя" фаллос, гомоэротическое воображение создает модель мужского тела как чувствующего и ранимого, причем эти "немужские" переживания оказываются эротически приятными. "Субъектные" и "объектные" свойства взгляда, которые гетеронормативность искусственно разводит, при этом тоже как бы сливаются.
Отсюда вытекает целый ряд психологических и эстетических последствий.
1. Мужское тело может быть объектом, на него можно смотреть и даже разглядывать его, и этот взгляд не унижает ни того, кто смотрит, ни того, кем любуются.
2. Реабилитированный пенис освобождается от тягостной обязанности постоянно притворяться фаллосом.
3. Снятие с мужского тела фаллической брони повышает его чувствительность и облегчает эмоциональное самораскрытие, что очень важно в отношениях как с мужчинами, так и с женщинами. Даже самые традиционные мужские качества, вроде развитой мускулатуры, становятся средствами эмоциональной и сексуальной выразительности.
4. Понимание своего тела не как крепости, а как "представления", перформанса расширяет возможности индивидуального творчества, изменения, инновации, нарушения привычных границ и рамок.
Буржуазный канон эффективности сводил мужские телесные потребности к минимуму, многие мужчины даже хвастались этим. Джон Апдайк полушутя сравнивал мужское тело с ракетой одноразового действия: "Жить в мужском теле - все равно, что иметь банковский счет. Пока оно здорово, вы о нем не думаете. По сравнению с женским телом, его содержание необременительно: периодический душ, подстригание ногтей раз в десять дней и стрижка волос раз в месяц. Ну, и, конечно, ежедневное бритье".
Геям, которые постоянно изобретают себя, подобные настроения чужды. Гомосексуальное тело - изменчивое, творимое тело. При тех же самых критериях мужской красоты, но с расчетом на другого и более взыскательного (хотя бы в силу повышенной конкуренции) адресата, геи гораздо лучше "натуралов" осознают свои телесные свойства, выстраивая и перестраивая их в соответствии с поставленной задачей (именно поэтому их поведение нередко кажется посторонним людям искусственным, манерным). Это не ограничивается сменой одежды или прически, но затрагивает самые глубины самосознания.
Американский писатель-гей Джон Речи, который много лет был хаслером и занимался бодибилдингом, хочет, чтобы к его телу относились как к произведению искусства: "Почему творения интеллекта - книги, картины, другие формы "искусства" можно достойно демонстрировать, выставлять напоказ, а тело - нет? Я потратил часы, дни, месяцы, годы на книгу. Я хочу, чтобы ее приняли, любили, хвалили, чтобы ею восхищались, искали ее. Но чем мое тело хуже? Я также потратил на него часы".
Раньше потребность демонстрировать себя другим и кокетство считалис исключительно женскими чертами; у мужчин это выглядело проявлением болезненного эксгибиционизма, а напряженное внимание к собственному Я подпадало под категорию нарциссизма. Сплошная психиатрия! На самом деле "субъектности" здесь ничуть не меньше, чем в традиционной маскулинности, просто это другая, более тонкая и текучая субъективность.
5. Это предполагает и другой тип межличностных отношений: спор о том, кто, на кого и как именно может или не должен смотреть, уступает место обмену взглядами, субъектно-объектное отношение становится субъектносубъектным. Говоря словами американского культуролога Сьюзен Бордо, "эротика взгляда больше не вращается вокруг динамики "смотреть на" или "быть рассматриваемым" (т.е. проникать в другого или самому подвергаться проникновению, активности и пассивности), а вокруг взаимности, когда субъект одновременно видит и является видимым, так что происходит встреча субъективностей, переживаемая как признание того, что ты познаешь другого, а он познает тебя".
На протяжении веков гомоэротический взгляд был тайным взглядом исподтишка, который вызывал у мужчин тревогу. Это "взгляд, позволяющий субъектам общаться, не открываясь, Е устанавливающий контакт с объектом и, следовательно, коммуникативный, но в то же время сохраняющий молчание о самом себе, приглушающий гомосексуальное отношение" (М. Баль).
В XX в. он стал более открытым и явным, подрывая привычный канон мужского тела как имманентно закрытого и невыразительного. Это проявляется не только в быту, но и в искусстве, танце, спорте, рекламе.
Возьмем, например, балет. Народный танец всегда и везде был столько же женской, сколько и мужской деятельностью. Однако в классическом балете дело обстояло иначе. Хотя руководили им хореографы- мужчины, блистали в нем только балерины. Теофиль Готье говорил, что мужчина-танцовщик - это нечто жалкое. Мы знаем имена многих великих балерин прошлого, а много ли вы можете вспомнить знаменитых танцовщиков? В конце XIX в. в английском балете мужчина-солист получал в несколько раз меньше балерины, столько же, сколько артистка кордебалета. В этом выражалось презрение к "немужскому" делу.
Контрастным был и рисунок мужского и женского танца: в отличие от балерины, которая могла двигаться спонтанно, танцовщик был сдержан и эмоционально закрыт, а все его движения - рационально обоснованы. Недаром в придворных балетах когда-то могли танцевать и короли (например, Людовик ХIV).
Изменение статуса танцовщика, как и характера мужского танца, началось с дягилевских балетов, в которых мужчина из подсобного партнера балерины впервые превратился в равновеликую ей фигуру. "Русский балет был искусством мужчин, гомосоциальным сообществом, которое признавало вклад женщин только в качестве исполнительниц" (А. Кориц).
Некоторые критики не только сравнивали Нижинского с балеринами, чего никто раньше не делал, но и отдавали ему предпочтение перед ними. В фигуре и танце великого танцовщика они усматривали нечто женственное, в крайнем случае - мальчишеское, но не мужское, но не осуждали, а восхищались этим. Причем признание самостоятельной ценности мужского танца происходило несмотря на скандальную репутацию Дягилева и после недавнего процесса Уайльда!
После Второй мировой войны маскулинизация (и одновременно - гомоэротизация) балета продолжилась. Особенно интересна в этом плане хореография Мориса Бежара, для которого, по выражению его знаменитого премьера Хорхе Донна, "балет - это мужчина". В "Саломее" Бежар заменил женский персонаж мужским. В "Симфонии для одного мужчины" "Он" танцует с десятью друзьями, а "Она" только мешает им своими приставаниями. Герой "Нашего Фауста" танцует с 12 мальчиками-подростками, а "Свита Дионисия" - настоящая вакханалия полуобнаженного мужского тела. Отвечая на вопрос парижского журнала Gaypied, почему это так, Бежар сказал: "Я всегда, с самого начала моей жизни, каким-то мистическим образом чувствовал это. Я любил танцующих мужчин и поющих женщин. Странным образом, женщина для меня ассоциируется с голосом. Мне больше нравится слушать певицу, чем певца. В то же время я предпочитаю видеть танец танцовщика, чем танцовщицы. Я думаю, во всяком случае, что танец - мужская деятельность, потому что во всех традиционных обществах танцует именно мужчина. Это его привилегия".
Интересную группу современного мужского танца, основанную живущим во Франции глухонемым венгром Палом Френаком, я видел недавно в Будапеште. Балет Sauvageries открывается сценой, когда на полу, скрючившись, лежит нагой мужчина в узкой набедренной повязке, его гениталии забраны в длинный толстый шланг, уходящий к потолку. Когда артист встает и начинает двигаться, этот серебристый "фаллос" набухает и также начинает извиваться, отрывая беспомощно висящего молодого человека от земли и подтягивая к потолку, где он исчезает. На сцене появляются четверо молодых мужчин в черных костюмах и белых рубашках с галстуками, они начинают плавно и элегантно, в убыстряющимся темпе, танцевать друг с другом. Вечерние костюмы их стесняют, они сбрасывают пиджаки и рубашки. С потолка спускаются трапеции, артисты взлетают над сценой, сцепляются в кружок и танцуют в воздухе нечто удивительно красивое, напоминающее групповой фигурный парашютный полет. Двое мужчин сбрасывают брюки, на них нет даже набедренных повязок, только их гениталии скрыты белыми мешочками. Групповой полет прерывается, артисты раскачиваются каждый на своей трапеции, безуспешно пытаясь дотянуться друг до друга. Это графически передает чувство мужского одиночества и потребности в общении. Обнаженные или полураздетые тела молодых танцовщиков мужественны, но одновременно расслаблены. Все это сопровождается резкой и в то же время лиричной музыкой.
Я не собираюсь обсуждать эстетику современного танца. С точки зрения нашей темы, его новаторство состоит в том, что снимается обязательная полярность рисунка мужского и женского танца. Мужчина-танцовщик как бы конкурирует с балериной на ее исконной территории, демонстрируя публике собственное тело, которое выглядит не менее красивым, чем женское, и притом является не только сильным, но также ранимым и чувствительным. Однако снятие "противоположности" мужского и женского танца не устраняет их различий. Перед нами не феминизация мужского танца, а раскрытие новых пластических возможностей мужского тела.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
