157427 (736616), страница 4
Текст из файла (страница 4)
Развитие суггестивных технологий воздействия выразилось во все большем разнообразии и точности предписаний, что сделало недостаточным существующий набор древнейших глаголов-монолитов, выражающих не умозаключения и суждения, а волю и желания, диктуемые сиюминутными потребностями момента [55]. Тут на помощь звуковым глагольным сигналам по версии Поршнева пришли ""вещи" в самом широком смысле материальных фактов – и акты, и объекты. Торможение или предписание какого-либо действия теперь осуществляется не просто голосом, но одновременно и двигательным актом, например руки (вверх, вниз), а в какой-то значительной части случаев также показом того или иного объекта" [56]. Прежде чем слова начали обозначать вещи, вещи обозначали слова! Косвенное подтверждение своей версии Поршнев видит в том, что "древнейшие корни оказываются полисемантическими – целыми семантическими пучками, т.е. одно "слово" было связано с несколькими разнородными "вещами"" [57]. Надо признать, что на эту версию удачно ложатся внелогически сформированные комплексы табуированных и тотемных предметов архаических племен.
Выше мы говорили о первичной бинарной оппозиции звуков, об эхолалии, персеверации. Те же механизмы повторного предъявления жестов или предметов Поршнев предполагает в поле знаков-вещей. Оппозиция, возможно, выстроилась на противопоставлении доступных и недоступных (солнце, луна, небо) вещей. Деструкция, расчленение, преобразование, изготовление двойника служило уже упомянутой гонке интердикционных предписаний и их парирования. "И, наконец, что-нибудь аналогичное молчанию: утаивание предмета от взгляда или отведение взгляда от предмета; недвижимость человека среди вещей – "неманипулирование", "неоперирование" [58]. В утаивании вещи Поршнев видит предпосылку развития внутренних образов, ссылаясь на то, что в условиях изоляции чувств от внешних воздействий даже у животных иногда возникают иллюзии раздражителя. Мы помним, что знаковая система начинается с конвенциональности, что тождественно случайности знаков, а также их взаимозаменимости. Отголоском семиотической деятельности на основе конвенционального или случайного означения служит, на мой взгляд, любовь древних культур к загадкам и притчам. С добавлением к звукам вещей появилась возможность комбинирования различных по своему составу, но функционально идентичных звуко-комплексов. Подлинная революция, по мнению Поршнева, произошла в тот момент, когда посреди этой путаницы сигналы были противопоставлены по модальности: звуковой предметному при функциональной или смысловой тождественности. Поскольку аудиальный и визуальный каналы восприятия антагонистичны (когда один заторможен, другой возбужден, и наоборот), то существо, которому впервые были предъявлены оба сигнала (вот она роль общения!) подпало под юрисдикцию феномена дипластии. "Дипластия – это неврологический, или психический, присущий только человеку феномен отождествления двух элементов, которые одновременно абсолютно исключают друг друга" [59]. Сшибка торможения и возбуждения или дипластия – "единственная адекватная форма суггестивного раздражителя нервной системы" [58]. Механизм суггестии необходимо встроен в феномен человеческого мышления: страдальческий невроз держания проблемных оппозиций, рождающий мысли (принимаемые с высоты "камни"), отличая человека от животного, является по существу ультрапарадоксальной фазой длиною в жизнь. Ультропарадоксальная фаза неустойчива, "биологически бессмысленна", пронизана трудом различАния на фоне осознания пропасти между мозгом, внешним миром и мышлением. Тяжел крест человечности, лишь с возрастом, – говорит Поршнев, – приходит (или не приходит) опытность, а с опытностью – умудренность. Невроз – функционально необходимая фундаментальная база мышления. Это как душа: если ничего не болит, то души нет, если болит, то, что болит, и есть душа. Так и невроз: нет невроза – нет мышления, но невроз желательно иметь в качестве рабочего инструмента, а не самому становиться его игрушкой. Крест человечности имеет и свою утешительную сторону. Животные, как правило, не смеются глазами. Исключение составляют разве в некоторой мере собаки и дельфины, способные к сопереживанию, тоске, скучающие без хозяина. Смех, как сказал бы Поршнев, реципрокная, или дополнительная, пара для плача, когда тормозится одно, возбуждается другое. Переход одного в другое – это особенно продуктивная, ультрапарадоксальная фаза. Гримасы плача и смеха неслучайно напоминают друг друга.
Созерцание простейших функциональных кирпичиков сознания, работающих на границе физиологии и духа, уточняет методики благочестивого подвига трезвения. Мы знаем, что трезвение достигается через установление Иисусовой молитвы умом в сердце, что изнутри сердца нам следует замечать помыслы еще на подходе и отражать их молитвой как бы херувимским мечом, пламенеющим и вращающимся во все стороны, отгоняющим врагов. Но теперь мы знаем и еще кое-что. А именно, что любая мысль происходит из проблемной оппозиции. И что получается? Установив молитву в сердце, я замечаю некий помысел и задаю себе вопрос: какая проблемная оппозиция, сконструированная мною недавно, его породила? Никакая? Тогда извините, я даже внимания на него не обращу, зачем мне извилины лишний раз трудить. Дьявол горд, он боится презрения, - говаривал своим ученикам Оптинский Старец Варсонофий. Подобным образом учил меня и мой духовник лет десять тому назад.
В 60-е годы, когда Поршнев вынашивал замысел своей книги, на Западе бурно развивалась методика нейро-лингвистического программирования (НЛП). По поводу НЛП бытует много страхов и предрассудков, но, думаю, не страшнее жизни эта методика, по существу, аутогенной тренировки. Ключевым понятием НЛП является понятие модальностей или каналов восприятия, коих насчитывается четыре: визуальный, аудиальный, кинестетический, дискурсивный. Ключевая идея заключается в том, что для надежности понимания мысли твоим собеседником или тобой самим нужно активизировать как минимум два канала восприятия, чтобы наступила та страдальческая открытость смыслу, которую Поршнев назвал дипластией. Во время православного богослужения активизированы все четыре: мы визуально следим за чинопоследованием службы, мы слушаем песнопения, мы обоняем запах ладана и восковых свеч, мы разумеваем богослужебные тексты и взаимоотнесенность всего вместе взятого. Святые Отцы знали, каким образом настроить структуры нашего сознания и открыть их живому богообщению.
Итак, продолжим знакомство с мыслями Поршнева о генезисе мышления. Важным этапом, считает ученый, было зарождение синтагм – "сдвоенных элементов одной и той же модальности", звуковой либо предметной. Синтагматика лежит в основе линейного (во времени или в пространстве) эпического и мифологического мышления. Мифологическое мышление по Леви-Строссу характерно возможностью "соединить что угодно с чем угодно" [60]. Поршнев понимает это так, что на стадии мифологического мышления вещи как знаки первичнее бытийствующих вещей, остающихся до времени не познанными. Мы знакомы с подобным соотношений сил в виде начетничества, средневековой схоластики или просто с патологической слабостью в выявлении смыслов и причин. Не всякому под силу управлять словами, использовать их как инструмент познания смысловых отношений между вещами, наоборот, до сих пор слова, омертвелые штампы и регрессивные стереотипы управляют многими из людей. Решительный перелом заключался в переходе "от биологически-детерминированных сигналов к социально-детерминированным символам", - цитирует Поршнев лингвиста В.И. Абаева [61]. Перелом произошел благодаря возникшей потребности самоидентификации отдельных коллективов в конгломерате тасующихся орд и начался с опозициями: "мы", "наше" – "не-мы", "не-наше", подразумевая "хорошее-плохое". Помнится и М.М. Бахтин, и И. Хейзинга писали о том, что культура начинается с праздника самоотождествления коллектива, происходящего в рамках пиршества или ритуального расточительства. Этот праздник происходил не в самом благоприятном окружении, но люди научились "собираться за руки, чтоб не пропасть поодиночке". Заложенная тогда матрица не перестает волновать человеческое сердце и сегодня, по ней, думаю, только и может строиться любая национальная идея: физически беззащитное добро всегда побеждает якобы всесильное зло. По мнению Поршнева, в этой точке эволюционного пути зарождается сознание, и тот процесс в результате которого, вещи "перестают быть знаками слов, слова становятся их знаками" [62]. Сознание суть одновременное знание о мире и о себе, самосознание – знание о своем знании, а это и есть – знаки учатся открывать смыслы.
Мы уже упоминали о том, что в условиях изоляции чувств от внешних воздействий даже у животных иногда возникают иллюзии раздражителя. У человека, как существа общественного и развивающегося в условиях конкурентной борьбы запретов, предписаний и защиты от них, дело пошло дальше иллюзий. Запреты брать, глядеть, заглядывать внутрь, осуществляемые мощными подавляющими интердикциями, через муку галлюцинаций породили внутренние образы, а также культуру создания внешних изображений. Внешнее изображение вместе с изображаемым образует одну из исходных бинарных структур мышления, первичных по отношению к единице "устойчивых нелепиц" [63], базирующихся на отождествлении различного: то и в то же время не то, А≡Б – вот подлинная логика абсурда, или что тоже самое человеческого мышления, а также мира эмоций и чувств, ибо "дипластия под углом зрения физиологических процессов – это эмоция, под углом зрения логики – это абсурд" [64]. Дипластия, бинарность, отождествление различного, абсурд, все это выходящий за пределы физиологических возможностей первой сигнальной системы триггер, спусковой механизм человеческого мышления. Однако следующим шагом необходимо следует поиск некоторого результирующего медиатора. Так для выделения значения необходимо объединение двух дипластий. Дипластия1: вещь – слово1. Иначе: вещь тождественна не вещи (слову). Дипластия2: вещь – слово2. Данную конструкцию Поршнев зовет трипластией, поскольку одной вещи соответствуют два слова, образуя при попытке схематического изображения замкнутый граф в виде треугольника. Сравнивая слова, мы познаем их значения, изучаем язык. Так, если известно, что некий предмет можно назвать и хибарой, и хижиной, то значение и того, другого слова предполагает ветхость не слишком шикарного на вид строения. Другой тип трипластии ставит в соответствие одному и тому же слову две разные вещи, сравнивая которые, мы составляем себе понятия о вещах, которые бывают разные, но объединяет их то-то и то-то. "Находить различие в схожем и схожее в различном" - возможность, предоставляемая комбинированием трипластий, определяет возможность мышления, счета, простейшей символики четного и нечетного, особой "абстрактности" тройки [65].
Непреодоленная в трипластии дипластия, по мнению Поршнева, соответствует детскому, социальному возрасту человека и человечества, недоросших до овладения контрсуггестивными технологиями и не вступившими на сознательный путь индивидуального развития. Неверно понимать, что "человек в дипластии может сливать возбуждение и торможение, – он может сливать в дипластии два раздражителя противоположного знака. Эта спайка – явление особого рода: в глубоком прошлом бессмыслица внушала священный трепет или экстаз, с развитием же самой речи, как и мышления, бессмысленное провоцирует усилия осмысления [66]" [67]. Достигший взрослого возраста и овладевший контрсуггестивными технологиями индивид сталкивается с еще одной дипластией, последним абсурдным тождеством между собой и абсолютным небытием. Смысл жизни непостижим до тех пор, пока мы ограничены рамками этой жизни, и никакие заслуги не дают человеку того, что Бахтин называл алиби в Бытии.
Подчеркну во избежание недоразумений мое отношение к тексту Священного Писания. Я не отрицаю, даже настаиваю, что библейский Адам, супруг библейской Евы ~ 7500 лет назад вступление свое в мир соединил с трудом наименования сущей флоры и фауны. Вот как пишет об этом Соломоник: "текст на иврите подразумевает, что когда Адам называл живые существа и давал им имена, он тем самым вкладывал в них душу (שפנ)... Вкладывая в называемые предметы Божественное содержание, он одновременно вкладывал в них душу, делал их такими, какие они есть сейчас. При этом имелось в виду, что имя становилось неотъемлемой принадлежностью и важнейшей составной частью называемого. Это еще более подчеркивалось дополнительной смысловой нагрузкой слова "םש" (имя); одно из значений этого слова на иврите – Бог" [68]. Адам обладал языком с самого своего сотворения, Адам – тварь словесная. Но что значит, владел языком? Думаю, то и значит, что использовал слова для обозначения вещей, а не наоборот.
Впрочем, развиваясь, знаковые системы начинают опережать наши возможности верифицировать преобразуемую в рамках этих систем информацию. Это относится в первую очередь к математическим кодам, а также к тому, что в рамках современной музыки и нефигуративной живописи называется серийными или атональным мышлением, хотя точнее будет говорить о таком изводе серийного мышления как сонорность. Поршнев видел в этом регресс, опасность того, что снова знаки станут манипулировать нашим мышлением, и надеялся найти выход в научном доказательстве "однократности объекта познания". Современное серийное мышление также готово жить в рамках ненадежного, негарантированного Бытия. Умберто Эко посвятил целую книгу доказательству отсутствия первичной порождающей разнообразие мира структуры. Жак Деррида отрицает умопостигаемую полноту и наличность завершенного мира, он готов "деконструировать" любую самодостаточную теорию как результат подмены метафизическими штампами живого, динамичного слова, из которого вечно становится вечно юный и обновляющийся мир. Труд Адама по наименованию и одушевлению мира продолжается в современной культуре.
Рис. 3. Сражающиеся лучники Морелла
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
