Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 4)

Широкое использование находят в изучении населения статистические ме­тоды исследования динамики, графическое изучение явлений, индексный, выборочный и балансовый. Можно сказать, что статистика населения ис­пользует для изучения своего объекта весь арсенал статистических методов и примеров. Кроме того, применяются и методы, разработанные только для изучения населения. Это методы реального поколения (когорт) и условного поколения. Первый позволяет рассмотреть изменения в естественном дви­жении ровесников (родившихся в одном году) – продольный анализ; второй рассматривает естественное движение сверстников (живущих в одно и то же время) – поперечный анализ.

Интересно применение средних и индексов при учете особенностей и сравнении процессов, происходящих в населении, когда условия для сопос­тавления данных не равны между собой. Используя различное взвешивание при расчете обобщающих средних величин, разработан метод стандартиза­ции, позволяющий элиминировать влияние разных возрастных характери­стик населения.

Теория вероятностей, как математическая наука, изучает свойства объек­тивного мира при помощи абстракций, суть которых состоит в полном от­влечении от качественной определенности и в выделении их количественной стороны. Абстрагирование – есть процесс мысленного отвлечения от многих сторон свойств предметов и одновременно процесс выделения, вычленения каких-либо интересующих нас сторон, свойств и отношений изучаемых предметов. Применение абстрактных математических методов в статистике населения дает возможность статистического моделирования, происходя­щих в населении процессов. Потребность в моделировании возникает в слу­чае невозможности исследования самого объекта.

Наибольшее число моделей, применяемых в статистике населения, разра­ботано для характеристики его динамики. Среди них выделяются экспонен­циальные и логистические. Особое значение в прогнозе населения на буду­щие периоды имеют модели стационарного и стабильного населения, опре­деляющие сложившийся в данных условиях тип населения.

Если построение экспоненциальной и логистической моделей населения использует данные о динамике абсолютной численности населения за про­шлый период, то модели стационарного и стабильного населения строятся на основе характеристик интенсивности его развития.

Итак, статистическая методология изучения населения имеет в своем рас­поряжении ряд методов общей теории статистики, математические методы и специальные методы, разработанные в самой статистике населения.

Статистика населения, используя рассмотренные выше методы, разраба­тывает систему обобщающих показателей, указывает на необходимую ин­формацию, способы их расчета, познавательные возможности этих показате­лей, условия применения, порядок записи и содержательную интерпретацию.

2 Эмиграция как индикатор демографической ситуации в России

Эмиграция из России, право свободного выезда и возвращения ее граждан, возможность в рамках закона сменить страну прожива­ния и работы – явление новое в стране, где на протяжении несколь­ких веков присоединение любой территории всегда сопровождалось попытками государства поставить под своей контроль возможность передвижения людей не только в другую страну, но и внутри своих границ. Возникновение правовой основы эмиграции на постсовет­ском этапе – свидетельство глубоких качественных перемен.

В последние годы масштабы эмиграции из России не слишком ве­лики. Тем не менее, ее значение представляется достаточно боль­шим прежде всего в связи с возможностью и необходимостью ее рассматривать как важнейший и еще недостаточно оцененный пока­затель состояния общества, массовых настроений, состояния от­дельных групп. Эмиграцию можно рассматривать, как индикатор глубоких, часто скрытых процессов. Использование эмиграции как индикатора требует ее изучения на широком фоне динамики обще­ства.

2.1. Исторические корни российской эмиграции

«Ни одна страна не пережила в прошлом веке столько волн полити­ческой эмиграции. Ни Германия, ни Аргентина, ни Италия, ни Ирландия... Только Россия. Ее эмиграция была самой массовой и самой страшной.»

На исходе золотого XIX века (правда, то, что был золотым, люди осознали лишь в 30-е годы века следующего) Россия вообще не знала эмиграции как феномена, в немалой степени формирующего жизнь русской нации. Не то чтобы эмиграции не было вообще, но (по аналогии с "фоновой инфляцией", "фоновой радиацией") она была чисто фоновой. Господа ездили в Париж, и многие там надолго засиживались; из Юго-Западной России в Америку эмигрировали евреи (черта оседлости) и украинцы (аграрное перенаселение), при деятельной помощи гр. Л.Н. Толстого целым большим пароходом уехали в Америку сектанты-духоборы; наконец, в Женеве сидел

социал-демократ Г.В. Плеханов. Но хоть отъезды и разъезды на­блюдались, не в пример последующим эпохам никем — ни уезжаю­щими, ни остающимися — они не рассматривались ни как очищение России от чуждого элемента, ни как обескровливание России, рас­стающейся с лучшими и деятельнейшими руками и головами; они вообще никак не рассматривались. Даже когда смута 1905 года резко увеличила отток русских подданных из границ империи (евреи, бе­гущие от погромов и "коснетуций", — см. Шолом-Алейхема, революционеры и околореволюционная интеллигенция — от боль­шевика В. И. Ульянова до поэта-декадента К. Д. Бальмонта), все равно границы оставались столь проницаемыми, а российский ги­гант столь самодостаточным, что как была эмиграция фоновой, так и осталась.

Настоящие волны - не волны даже, а девятые валы эмиграции были впереди.

Прологом к трагедии русской эмиграции XX века стал приезд из эмиграции В. И. Ульянова-Ленина в апреле 1917-го. Не прошло и года, как поток беженцев из России стал стремительно нарастать, достигнув пика в 1920 году — с окончательной эвакуацией частей Добровольческой армии. По инерции беженство и невозвращенче­ство добавляло к эмиграционному потоку новые людские судьбы примерно до 1927 года, после чего границы СССР стали стреми­тельно утрачивать какую бы то ни было проницаемость. Кто не ус­пел, тот опоздал. Именно этим объясняется феномен последующего наступления социализма по всему фронту. И тягчайшие, неслыхан­ные бедствия, испытанные страной в 1929-1933 гг., и последующий большой террор не вызвали никакой эмиграционной волны (число невозвращенцев того времени, все больше заграничных резидентов НКВД, можно пересчитать по пальцам), потому что советская власть предусмотрительно отняла у подданных даже и последнюю воз­можность к спасению свободы и самой жизни –возможность бежать в чем есть и куда глаза глядят.

Взведенная пружина распрямилась в годы войны, породив поток Второй эмиграции. И массовая сдача в плен, и неслыханное в но­вейшей истории массовое же (до 300 тысяч человек) участие в про­тивосоветских формированиях вермахта, т. е. война против собст­венной страны на стороне злейшего врага этой страны, и массовый исход населения (Северный Кавказ, Украина) вместе с отступающим немцем все это было чисто эмиграционным по сути своей феноме­ном, готовностью бежать к черту, к дьяволу лишь бы подальше от родной советской власти. Калитка, захлопнувшаяся 1927 году окончательно и, как казалось, навсегда, в годы войны не то чтобы вновь распахнулась, просто самый забор был сломан, ибо на то и война, чтобы уничтожать привычное понятие государствен­ной границы. В этот пролом забора хаотически хлынули будущие перемещенные лица. Хлынули без долгого расчета и раздумья, дви­жимые лишь двумя отчаянными мыслями "Теперь или никогда" и "Хоть гирше, та инше". Так к полутора миллионам русских из Пер­вой, белой, эмиграции добавилась еще пара миллионов беженцев — уже не от молодой, как в 1918-1922 гг., но от вполне зрелой совет­ской власти. Затем в 1945 году забор снова заделали и укрепили крепче некуда. Казалось бы, совсем уже навсегда.[27]

Странно, но чем больше социалистическое отечество стремилось обучить двум отнимающим всякую надежду словам "навсегда" и "никогда", тем чаще история усмехалась над грозным звучанием этих слов. В начале 70-х в глухой стене снова появилась калитка. На сей раз еврейская под соусом воссоединения семей стал возможным не всегда гладкий и не всегда гарантированный, но все же выезд из страны. Если бы речь шла лишь о еврейской эмиграции, вряд ли эта волна получила бы название Третьей. Примерно в те же годы из Польши было окончательно выдавлено еврейское население поль­скими властями отъезд евреев прямо поощрялся, однако поляки от­нюдь не восприняли это как мощную эмиграционную волну, в корне меняющую жизнь страны. Жители СССР восприняли, ибо по сути своей эмиграция была не столько национальная (т. е. еврейская), сколько сословная (т. е. интеллигентская), и в огромной степени людьми двигало не столько стремление к воссоединению с родст­венниками (по большей части мифическими) или тяга к теплу еврейского национального очага (львиная доля эмигрантов застре­вала в Вене или в Риме, ожидая вида на жительство в собственно западные страны и к очагу не слишком-то стремясь), сколько тоска по вольному воздуху.

Трудно сказать, стоит ли их упрекать за то. Перспективы совет­ской системы даже и в 1988 — 1989 гг. были никому не ясны, репу­тацию система всегда имела довольно скверную, и не сказать, чтобы в глазах сограждан Горбачев ее сильно улучшил, традициям созна­тельной гражданственности и взяться-то было неоткуда (они и сей­час спустя десять лет жизни без коммунистов еле-еле пробиваются), что взять с людей, рассудивших, что живем один раз и не хочется проводить остаток дней все в том же опостылевшем советском ба­раке.

Так Третья эмиграция при Горбачеве стала плавно перетекать в Четвертую, она же колбасная. Колбасная ибо при позднем Горба­чеве, тем более при Ельцине стало возможным и дыхание, и созна­ние, да и границы стали устойчиво проницаемыми. Главный мотив предшествующих трех эмиграций вырваться из зачумленной страны ради сохранения свободы (а то и просто жизни) и сделать это сейчас и поскорее, покуда калитка вновь не захлопнулась действо­вать перестал. Дышать можно, думать и говорить можно, а про­блемы с калиткой если и возникают (причем чем дальше, тем больше), то не с отечественной стороны пограничного перехода а с вовсе противоположной. Еще в середине семидесятых отъезд в эмиграцию точно описывался стихотворными строками "Аэродром похож на крематорий, покойник жив и корчится к тому ж". В наше тяжкое время, помилуй Бог, какой покойник? какой крематорий? прочти сейчас эти строки, так ведь даже не поймут, про что идет речь. Все уже быстро и забыли, что значит прощаться на вечную разлуку.

Крепостному, который получил вольную, нет никакой надоб­ности обретать свободу, убегая от жестокого помещика. Другое дело обретение колбасы, гринкарты, места в западном университете, ра­боты в компьютерной фирме, принадлежности к международной богеме. Эти потребности не обустроенная Россия удовлетворить не может, и продолжаться это будет еще не один год. Подымание с ко­лен после семидесяти годов лихолетья быстрым не бывает.

За колбасой действительно туда, однако решительная переста­новка акцентов от спасения к колбасоядению или, говоря изящнее, с политических мотивов на экономические, существенно меняет и самосознание нынешней эмиграции, и ее взаимоотношения с метрополией.

Первая, Белая, эмиграция имела наибольшее право и на почет, и на девиз "Мы не в изгнании, мы в послании". Имела прежде всего

потому, что, кроме массы мирных обывателей, вытолкнутых на чужбину революционным хаосом, и кроме тех, кто, подобно Милю­кову, Керенскому и иным представителям "прогрессивной общест­венности", многолетне готовил для себя и для других смену богатой и раздольной России на эмигрантскую парижскую мансарду (почи­таемую за высшее счастье), были еще и третьи. Были дроздовцы, марковцы и корниловцы, были те, кто до конца дрался за свою Рос­сию и принужден был оставить ее лишь под натиском неодолимых сил неприятеля. Не будь этого спасшего русскую честь безнадеж­ного сопротивления большевизму, ни о какой миссии белых эмиг­рантов говорить было бы невозможно какая может быть высокая миссия у людей, добровольно и безропотно отдавших Россию черт знает кому? Все духовное и культурное служение Белой эмиграции, действительно спасшей частью для будущей России, частью для ис­тории обломки великого русского наследия, было бы внутренне не­возможным, не будь у нее оправдания перед историей в лице тех са­мых дравшихся за Россию штабс-капитанов.

Вторая эмиграция в смысле служения и послания отличалась мак­симальной бессловесностью, ибо и состояла все больше из людей

простых и некнижных, и клеймо нацистских пособников была обре­чена навеки носить, и это, может быть, самое главное знание, которое она вынесла из России, было столь страшным и трагиче­ским, что непередаваемым. Много ли мы знаем о духовной миссии выживших узников Освенцима? Не было миссии, а была тягчайшая душевная травма на весь остаток жизни да желание все забыть и никогда не вспоминать.[49]

Третья эмиграция если не целиком, то хотя бы частично могла бы выражать свое самосознание словами "Я выбрал свободу", т. е. то, что в СССР безусловно отсутствовало. Готовность умереть навсегда для прежней страны и для прежней жизни ради реализации некото­рой духовной потенции (другое дело, как она затем практически реализовалась эмигрантское бытие по определению страдает мелочностью и убожеством) есть почтенный порыв. Наличествует по крайней мере предмет для разговора.

Хуже всего в этом смысле приходится последней, Четвертой, эмиграции. Замена идеальных мотиваций на практически-колбасные

породила ряд новых проблем. Пришлось столкнуться с тем, что само понятие качества жизни далеко не во всем исчерпывается материальной его составляющей. Как только превзойден некото­рый, не очень высокий предел удовлетворения потребностей, сразу же встает вопрос не об абсолютных благах (машина, квартира, счет в банке, годовой оклад, все та же колбаса), но о благах относительных — о степени интегрированности в новое общество и в новую среду и о месте, занимаемом в этой новой людской иерархии. А здесь выясняется та прискорбная вещь, что, существенно (а порой даже и несущественно) превосходя по уровню и качеству потребления, т. е.

как бы сильно обогнав бывших соотечественников в социальном статусе, эмигрант последней волны в то же время оказывается и в самом низу статусной лестницы, когда речь идет о сравнении его с новыми соотечественниками американцами, немцами etc. а жить-то с ними, не с русскими.

Такое поражение в статусе, естественно, было и у прежних эмигрантов, однако у них работал компенсаторный механизм — "Мы не в изгнании, мы в послании" (Первая и отчасти Третья волна), "Слава Богу, что вообще живы и что не под Советами" (Вто­рая). Четвертая волна этой компенсации не имеет, а поскольку ну­жда в утешении остается, бывшие соотечественники последней волны принуждены прибегать к самой малоудачной форме компен­сации — к дьяволизации бывшего отечества. В России все должно быть ужасно, ужаснее некуда — ибо лишь таким образом решение расстаться с родной страной получает внятное и убедительное оп­равдание.

В конце августа 1998 г., когда рубль сошел с ума, а вместе с ним и россияне, граждане реагировали на кризис по-разному. Кто неистово

гулял ("последние дни в ставке Колчака"), кто пребывал в ступоре, кто проклинал судьбу, кто тщетно пытался спасти остатки денег. Но были в те дни и люди, наконец-то испытавшие светлую пасхальную радость. Никогда до и никогда после в русском Интернете не появлялось столько ликующих (порой даже стихотворных вот что радость делает с человеком) посланий от бывших соотечественни­ков.

В том черном августе на краткое время оказалось (или показа­лось), что все эмигрантские унижения отныне оправданны, что ре­шение уехать из России оказалось верным, что оставшиеся там бывшие соотечественники дураки, а мы умные. Для пущей убеди­тельности последняя мысль сопровождалась конкретными справ­ками об уровне годового дохода (60 000 у. е. и выше и рассказом о количестве автомобилей).

2.2. Статистический анализ эмиграции из РФ

2.2.1 "Четвертая волна" эмиграции

Россия никогда не была страной массовой эмиграции, в истории Российской империи гораздо большую роль играла внутренняя колонизация, переселение на свободные земли внутри страны. Тем не менее нельзя сказать, что история России совсем не знала эмиграции, Россия участвовала в великих межконтинентальных ми­грациях конца прошлого - начала нынешнего века. С 1861 по 1915 год из Российской империи выехало 4,3 миллиона человек, в том числе почти 2,6 миллиона - в первые 15 лет ХХ века. Две трети

эмигрантов направлялись в США, а из числа выехавших в ХХ веке - около 80%. Правда, большая часть эмигрантов выезжала не из России в ее нынешних границах, а из других частей бывшей импе­рии, - Украины, Белоруссии, балтийских губерний.[34]

Характеристики

Список файлов реферата