8870 (645409), страница 2
Текст из файла (страница 2)
2. Всякая попытка установить, кем был и чему учил Сократ, в действительности наталкивается на сильнейшие разногласия среди авторов сократической литературы; каждый из них видел свою задачу «отнюдь не в воспроизведении высказываний, которые фактически делал или мог делать исторический Сократ, а прежде всего в пропаганде своих собственных воззрений»
3. «Реконструкция взглядов мыслителя, который ограничивался изустной пропагандой этих взглядов, дело всегда трудное и почти никогда не приводящее к абсолютно достоверным результатам» . Такого рода утверждения не новы и уже подвергались критике в мировой историко-философской литературе.
Следуя им, мы лишаемся возможности узнать что-либо не только о Сократе, но и о любом другом историческом деятеле, который не оставил письменного изложения своих мыслей, взглядов и намерений. Полагая, что реконструкция взглядов мыслителя возможна только при условии получения «абсолютно» достоверных результатов, И. Д. Рожанский уверяет нас в том, что «личность... Сократа, его судьба, его взгляды, его деятельность образуют большую и, по-видимому, неразрешимую загадку»
4 Российский литературовед Г. Д. Гачев отметил поразительное сходство между взглядами Л. Н. Толстого на отношение искусства к исторической науке и известным аристотелевским различением историка и поэта: «Современная наука истории считает фактом лишь то, что документально зафиксировано. И это величайшая ложь — полагать, что было лишь то, о чем есть документальное свидетельство: это такая же неправда, как если бы мы могли сказать о сегодняшнем живом человеке и всей его состоящей из миллиардов действий жизни, что с ним было лишь то, о чем он может представить справку с печатью, заверенную по месту жительства или по месту работы. Историки от науки и имеют дело с ворохом таких свидетельств. Между тем эти фиксации есть, по термину Толстого, "необходимая ложь"... Следовательно, нужно не этим документам верить, а чему-то другому. Чему же? И здесь опять Толстой сходится с Аристотелем: нужно изображать общее, то, что могло случиться по вероятности или необходимости»
Чрезмерный скептицизм в отношении исторической ценности сократической литературы приводит к тому, что изучение самого Сократа становится, по словам Л. Брунсвига, темой сократовской иронии: единственное, что мы знаем о нем с уверенностью, это то, что мы ничего о нем не знаем. При такой гиперкритике изучение не только проблемы Сократа, но и ряда других проблем греческой философии представляется невозможным, да и ненужным.
Но, как говорится, «страшен сон, да милостив Бог». Заметим, прежде всего, что те, кто считают Сократа литературным персонажем, порождением мифа и легенды, не могут все же оспаривать того, что человек по имени Сократ жил на свете; они признают также, что Сократ был выдающейся личностью. Но вопрос о том, почему его деятельность стала предметом судебного разбирательства, остается без ответа, причем уклонение от ответа мотивируется (как и следовало ожидать) «недостаточностью» сведений, которые, мол, настолько скудны, что «не дают возможности представить отчетливо, что же, в сущности, произошло в 399 году . Мы, например, не знаем, что побудило обвинителей Сократа к суду именно в это время» . Таким образом, мотивов для обвинения и привлечения Сократа к суду было более чем достаточно. (Другое дело, насколько эти обвинения и суд были справедливы. Однако не об этом сейчас речь.) Понятно также, почему в своей защитительной речи платоновский Сократ говорил о своих «прежних» обвинителях (и в первую очередь об Аристофане), распространявших о нем всякого рода вымыслы, что они гораздо страшнее новых (Анита, Мелета и Ли-кона), ибо дурная слава о нем, созданная первыми, в течение многих лет бытует среди афинян и восстанавливает их против него (Платон. Апология Сократа. 18 а-19 а).
Нет нужды подчеркивать, что эти свидетельства Платона вполне согласуются с исторической ситуацией, сложившейся в Афинах в конце V в. до н. э. Платон тонко уловил, в чем состоял основной мотив обвинения Сократа, и верно указал на главных его обвинителей — Аристофана и других противников, распространявших молву о развращающем характере философских бесед Сократа, о подрыве им нравственных устоев семьи и общества.
Теперь обратимся к доводу, согласно которому противоречивый характер сократической литературы не позволяет утверждать что-либо определенное о Сократе.
Как это ни парадоксально, но сторонники версии о «легендарном» и «мифическом» Сократе требуют считать подлинными лишь те факты, которые полностью совпадают у всех авторов, писавших о Сократе, и «документально точно» ими засвидетельствованы. Однако возможно ли, говоря словами А. Боннара, чтобы «люди, отличные друг от друга, различного возраста, профессии, темперамента, склада ума дали одинаковое или схожее свидетельство о Сократе. ... Именно обратное должно было бы поражать и было бы немыслимо» . Чудес на свете не бывает. Да и много ли сведений о Сократе мы почерпнули бы, если бы «сократики» в погоне за голыми (документально точными) фактами отказались от личных, пусть даже во многом ошибочных толкований Сократа?
И если уж говорить о другом подходе к Сократу (и не только к Сократу), то это должен быть в первую очередь не «историко-литературный» подход, как считает И. Д. Рожанский, но социально-исторический, позволяющий выйти из тупика рассуждений о «легендарности» Сократа и вместе с тем правильно оценить результаты филологических исследований, более уверенно определить степень достоверности тех или иных сообщений о древнем философе.
Сократ жил в переходный период истории Греции, когда греческая демократия (в частности, афинская) стала клониться к упадку. Поэтому вся философия Сократа, его духовный облик и деятельность — наиболее яркое проявление этой переходной и глубоко противоречивой эпохи. Кроме того, как известно, именно софисты и Сократ повернули греческую философию от «физики» к антропологии — от философствования о природе к философствованию о человеке и человеческих делах (в сфере «человеческого», по выражению Ксенофонта).
Вопреки комедиографу Аристофану, который, игнорируя расхождения между философскими школами, в поисках подходящего «типажа» софиста обратился к образу Сократа, все так называемые сократики изображают Сократа непримиримым врагом субъективизма и релятивизма софистов, идущего по пути поиска объективных истин и установления общих (этических) определений. Об этом же свидетельствует Аристотель. Говоря о нововведениях Сократа, он пишет: «По справедливости две вещи надо было бы отнести на счет Сократа — индуктивные рассуждения и образование общих определений». Отмечая, что Сократ, в отличие от Платона, не дошел до признания идей как самостоятельных сущностей, Стагирит продолжает: «Но только Сократ общим сторонам (вещи) не приписывал обособленного существования» (Аристотель. Метафизика.
Иначе говоря, учение Платона об идеях возникло не сразу, оно было подготовлено сократовским установлением общих определений. Из сочинений Аристотеля следует также, что философия Сократа является промежуточной (переходной) ступенью между учениями софистов и Платона, служит своего рода связующим звеном между ними. Наконец, свидетельство Аристотеля корректно «вписывается» в общественно-историческую ситуацию переходного периода, то есть вполне адекватно отражает обстановку, сложившуюся в эпоху Сократа.
Казалось бы, нет веских оснований сомневаться в достоверности свидетельств Аристотеля о Сократе. Что же в таком случае смущает сторонников «легендарности» Сократа в свидетельствах Стагирита? По мнению Рожанского, «спорным представляется и свидетельство Аристотеля о том, что Сократ был первым философом, начавшим устанавливать общие определения. Сам Аристотель тут же оговаривается, что в физике общие определения начал давать Демокрит, а еще раньше пифагорейцы... Указанное замечание Аристотеля отнюдь не было основано на изучении высказываний самого Сократа (ибо точно зафиксированных высказываний этого человека, видимо, вообще никогда не существовало), но имело своим источником некоторые произведения так называемой сократической литературы, создававшейся уже после смерти Сократа»
Все это, разумеется, не означает, что сообщения Аристотеля о Сократе должны приниматься на веру, некритически. Но это уже другой вопрос. Заметим лишь в данной связи, что свидетельства Аристотеля, освобожденные от некоторых преувеличений (например, выдвижения на первый план метода Сократа), вполне заслуживают доверия и представляют собой один из наиболее важных источников наших сведений о Сократе. С некоторыми оговорками исторически верным является также определение Аристотелем места Сократа в истории доаристотелевской философии (о чем уже было сказано выше). Если же, следуя О. Гигону и И. Д. Рожанскому, игнорировать свидетельства Аристотеля и исключать учение Сократа из истории греческой философии, то придется таким образом совершить «большой скачок» от софистов к Платону, его теории идей, то есть к тому, что во многих отношениях явилось неизбежным следствием сократовского поиска «всеобщего» (всеобщих определений). В таком случае придется признать как истинное и такое утверждение И. Д. Рожанского: «Если рассматривать историю древнегреческой философии не как последовательность кем-то канонизированных имен, а как закономерную эволюцию идей, то можно вообще обойтись без Сократа»
Действительно, если «закономерную эволюцию идей» исследовать вне связи с общественно-историческими условиями и духовной атмосферой, сложившимися в период жизни и деятельности Сократа; если отвергать свидетельства Аристотеля и рассматривать всю сократическую литературу как продукт художественного творчества, то можно будет не только «обойтись без Сократа», но пойти еще дальше и выдвинуть еще более смелые гипотезы, увеличивая, таким образом, число «загадок» греческой философии.
В 399 г. до н. э. Сократ был привлечен к суду и осужден. Зачем же в погоне за оригинальностью снова предавать древнего философа казни, на сей раз «литературной»? Несправедливость приговора, вынесенного Сократу афинским судом, доказывали «сократики» в своих «апологиях». В настоящей «апологии», выражаясь фигурально, мы попытались показать несостоятельность намерений некоторых современных исследователей исключить Сократа из истории философской мысли. Остается только добавить: если в образе исторического Сократа имеется нечто общее с выдающимися образами художественного творчества, то это общее — в неисчерпаемости «образа мудреца».
Неудивительно, что в личности и учении Сократа мы каждый раз открываем что-то новое, неповторимое и непреходящее. Сократ был человеком «многомерным», сложным, оригинальным, а подчас противоречивым и парадоксальным. И в этом нет ничего мифического, чудесного или фантастического. К тому же, в отличие от Христа, с которым его часто сравнивают, Сократ никаких чудес не совершал и ничего сверхъестественного с ним не приключалось.
Кроме того, не соглашаясь с приверженцами идеи о мифическом и легендарном происхождении личности и учения Сократа, мы видим известный смысл в их работе, ибо они вновь заставляют нас обратиться к вопросу об исторической ценности сократической литературы.
1.2. Свидетельства Платона о Сократе
В этой связи уместно напомнить высказывание Аристотеля о том, что «поэзия философичнее и серьезнее истории» ибо «поэзия говорит более об общем, история — о единичном. Общее состоит в том, что человеку такого-то характера следует говорить или делать по вероятности или по необходимости, — к чему стремится поэзия, придавая "героям" имена, а единичное, например, что сделал Алкивиад или что с ним случилось» . Применительно к Платону мы можем сказать, что как философ он как бы сводит на нет указанное отличие поэзии от истории и ищет в своем творчестве изобразительность поэзии и повествовательность истории. Многие сочинения Платона, написанные в форме диалогов, представляют собой поэзию в прозе, точнее, поэтизированное повествование, а еще точнее — нечто среднее между повествовательно-описательной историей и философски-поэтической прозой. То, о чем повествует Платон в своих диалогах, нельзя принимать ни за рассказы о действительных (конкретных) событиях, ни за праздные выдумки и произвольные измышления. Иначе говоря, в диалогах Платона, в их повествовательной части, исторические лица и события обычно перелагаются (транскрибируются) на язык художественного изображения, выступая нередко как воплощение правды в искусстве..В своей «Поэтике» изучал литературные произведения, в частности, трагедии и эпические поэмы, и лишь попутно касался истории. Поэтому он был далек как от определения истории в целом, так и от всеохватывающего сравнения истории с интересующими его литературными жанрами; аристотелевское сравнение ограничивается лишь фабулой — неотъемлемым элементом истории и определенных видов поэзии: «В результате сравнения оказывается, что поэт является создателем фабулы, тогда как историк получает события в готовом виде... Поэт творит, историк знает» .
Изображаемые в диалогах сцены (большей частью беседы Сократа) художественно правдивы, но в качестве эмпирически-исторических фактов они носят более вероятностный, чем достоверный характер. Иначе говоря, беседы платоновского Сократа — не дословная передача бесед и речей исторического Сократа, а нередко рассуждения «по поводу» Сократа. Впрочем, и на сей счет не следует впадать в преувеличения. Среди учеников и друзей Сократа практиковалась запись его бесед. Об этом мы узнаем из сообщения Платона. В его «Теэтете» Эвклид из Ме-гары говорит, что «Сократ слово в слово передал мне те беседы, которые он вел» с Теэтетом , и, когда Эвклида спросили, не мог бы он их пересказать, он ответил: «Нет, клянусь Зевсом, так вот наизусть, конечно, нет. Но я записал все это по памяти тогда же, сразу по приезде домой. Впоследствии, вспоминая на досуге что-то еще, я вписывал это в книгу, и к тому же всякий раз, бывая в Афинах, я снова спрашивал у Сократа то, чего не помнил, а дома исправлял. Так что у меня теперь записан почти весь этот разговор»
Платон — первоклассный мастер слова, несравненный стилист. Этот великий портретист слова, по выражению Т. Гомперца, дает читателю живой и ясный образ Сократа. Об идеализации образа Сократа у Платона можно говорить в том смысле, в каком она свойственна вообще творениям великих портретистов (существенные черты обрисованы ярко, все второстепенное и лишнее опущено и затемнено). Как художник и портретист слова Платон, несомненно, приукрасил и идеализировал Сократа. Тем не менее это лучше, чем если бы он дал «фотографию» Сократа, стремясь передать лишь внешнее сходство изображения с оригиналом.
«Портрет» Сократа дан Платоном в различных планах (философско-этическом, социально-политическом, художественно-историческом, биографическо-личностном), причем Сократ представляется всегда как идеал мудреца, человека и гражданина. Платоновская идеализация Сократа, имевшая целью раскрытие сущности его «эйдоса», идеальной сущности, была направлена вместе с тем на то, чтобы сделать образ этого философа в художественном отношении более жизненным и более реалистическим (драматическим).
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
