77746 (637968), страница 4
Текст из файла (страница 4)
У Ж. Санд женщина всегда сильнее, благороднее мужчины. При всех несчастьях она одерживает над ним моральную победу. В 40-х годах сильно понизился престиж героев и сильно возвысилось самосознание героинь.
Натуральная школа настойчиво искала обыденных, будничных, подлинных коллизий и их разрешения. И здесь уже начинался отход от специфической жоржсандовской трактовки проблемы эмансипации.
Ж. Санд стремилась дополнить критику существующих порядков утопий, идеальными отношениями. Но так как в России уже слишком трезвым был реализм натуральной школы, то сладкие, идиллические, надуманные концовки романов Ж. Санд не принимались. Сколько ни старалась она убеждать, что человек, разуверившийся в обществе, может бежать из него и быть свободным, писательница сама часто проговаривалась – реальность торжествовала над утопией. Это чутко уловил Тургенев.
В начале 1850-х годов Тургенев оказывается на литературном распутье. Стремясь к «спокойным линиям» «объективного» творчества, т.е. к роману, но будучи не слишком уверен в своих силах, Тургенев ищет опоры в русской и западноевропейской литературах. Но Пушкин и Гоголь кажутся ему недосягаемыми образцами, а художественная практика известнейших на Западе писателей-современников (Бальзак, Гюго) явно не соответствует его эстетическим вкусам и склонностям. Размышляя о возможных путях развития русского романа, Тургенев отвергает также обстоятельный исторический роман Вальтера Скотта, как уже несовременный, отживший свой век и потому непригодный в русских условиях. Об историческом же романе Дюма, занимательном, но лишенном подлинной правды и глубины содержания, Тургенев отзывается с полным пренебрежением. В конце концов писатель останавливается на двух типах романа – сандовском и диккенсовском. «Эти романы, - пишет он, - у нас возможны и, кажется, примутся». Все эти мысли Тургенев высказывал в переписке с современниками (П.В. Анненковым, В.П. Боткиным, семейством Аксаковых) и главным образом в критической статье о романе Евгении Тур «Племянница», напечатанной в 1852 году.
Долгое время творчество Жорж Санд было близко Тургеневу. Вследствие этого анализ проблем становления и жанрового своеобразия романного творчества Тургенева в иных случаях немыслим без обращения к художественной манере Жорж Санд, без сопоставления ее произведений, с указанной точки зрения, с некоторыми его романами и в особенности с первым из них – романом «Рудин».
Как известно, попытки такого рода уже предпринимались. Прежде всего следует упомянуть о работах Вл. Каренина (Стасовой-Комаровой), в которых роман «Рудин» бегло сопоставляется с романом «Орас» (1843). Исследовательница приходит к выводу, что образ Дмитрия Рудина представляет собой ни больше ни меньше как русскую вариацию жорж-сандовского фразера Ораса; что Наталья Ласунская, Волынцев и Лежнев, в свою очередь, если не «списаны», то во всяком случае очень похожи, соответственно, на персонажей Ж. Санд Марту, Поля Арсена и Теофиля. «Главное, - утверждает она, - не в этих отдельных сходствах действующих лиц, а в общем ходе рассказа и в отношении обоих авторов к своему герою: развенчание человека слова перед людьми простого сердца, горячего чувства, честного, хотя и скромного дела». «Это, - продолжает автор, - любимая тема Жорж Санд: противопоставление двух типов: типа, который Аполлон Григорьев называет типом хищным и типа смирного… т.е. людей, поглощенных своей личностью, умных, рефлектирующих, эгоистов или половинчатых, холодных или слабовольных, неспособных предаться одной идее, одному горячему чувству, людей ума, оказывающихся несостоятельными перед людьми воли и сердца. Эта идея проходит, что называется, красной нитью через все почти романы Жорж Санд, от «Индианы» и до «Вальведра» или прелестной «Марианны Шеврез»… и она же является господствующей в произведениях Тургенева, от «Свидания» в «Записках охотника» и «Аси» до «Клары Милич», не говоря уже о «Вешних водах» или «Якове Пасьенкове»…».27
Ключом к пониманию того, как подчас своеобразно и неожиданно использовались идейно-художественные традиции Жорж Санд в пору изначального формирования романа Тургенева, является уже упомянутая статья о «Племяннице». Но суждения о Ж. Санд вряд ли могут быть правильно поняты при изолированном анализе, вне их связи с целым рядом других высказываний писателя по тому же поводу. Поэтому прежде следует остановиться на характеристике некоторых главных моментов из истории восприятия Тургеневым личности и творчества Жорж Санд в разные годы его жизни.
Интерес Тургенева к идеям и образам Жорж Санд наметился, как и у большинства крупных деятелей русской литературы, его современников (Белинский, Салтыков-Щедрин, Герцен, Достоевский, Писемский, Гончаров и др.), в сороковые годы и сказался определенными последствиями в цикле очерков «Записки охотника».
В связи с этим часто цитировалось, например, письмо Тургенева к Полине Виардо (5 (17) января 1848 г.), в котором он восхищается «описанием осеннего дня» в романе «Франсуа Найденыш» (1847-1848). «У этой женщины, - писал Тургенев о Ж. Санд, - есть дар передавать самые тонкие, самые мимолетные впечатления твердо, ясно и понятно; она умеет рисовать даже благоухания, даже мельчайшие звуки».28 Мастерство Жорж Санд в этой области, свойственный ей психологизм и проникновенный лиризм пейзажа находим живейший и родственный отклик у Тургенева, закрепляли в его воображении впечателния, порожденные русской природой, изображениями которой изобилуют «Записки охотника». В пору их создания несомненное влияние на Тургенева оказывало и народолюбие Жорж Санд, выражавшееся в мягкой, поэтически-женственной форме. В связи с этим один из исследователей отмечал в очерках «Хорь и Калиныч» и «Касьян с Красивой Мечи» определенную перекличку с изображениями крестьян в романе Жорж Санд «Мопра» (1837).
Впоследствии писатели как бы поменялись ролями. В 1872 году Ж. Санд напечатала свой очерк «Пьер Боннен», сопроводив его восторженным посвящением Тургеневу. Рассказывая о глубоком впечатлении, произведенном на нее «Записками охотника», с которыми она познакомилась довольно поздно по несовершенному переводу Шаррьера, Ж. Санд с особой теплотой охарактеризовала в этом посвящении свойственное Тургеневу «чувство трогательной доброжелательности», которым, по ее словам, «не обладали другие» русские «поэты и романисты… Вы – реалист, умеющий все видеть, поэт, чтобы все украсить, и великое сердце, чтобы всех пожалеть и все понять».29 А еще через два года, прочтя повесть «Живые мощи», Ж. Санд, по словам П.В. Анненкова, писала Тургеневу: «Учитель, - все мы должны пройти вашу школу!» 30
Итак, в пору создания «Записок охотника» и позже Тургенева сближало с Жорж Санд присущее им обоим уважение к человеческой личности вообще и в особенности – к личности угнетенной.
Благородный гуманизм Жорж Санд нередко придавал особую окраску тургеневской этике, его высказываниям по вопросам литературно-общественной жизни его эпохи. В феврале 1856 года Тургенев чуть не поссорился с Л.Н. Толстым, который «заобедом у Некрасова… по поводу Ж. Санд высказал столько пошлостей и грубостей, что передать нельзя».31 Д.В. Григорович, присутствовавший на этом обеде, рассказывает в своих воспоминаниях, что Толстой объявил себя «ненавистником» Жорж Санд, «прибавив, что героинь ее романов, если б они существовали в действительности, следовало бы, ради назидания, привязывать к позорной колеснице и возить по петербургским улицам».32
Как видно из этих воспоминаний, Тургенев в споре с Толстым горячо вступился за Ж. Санд, пропагандировавшую в своих романах идеи женской эмансипации. И это несмотря на то, что в его собственной повести «Два приятеля» уже была нарисована эмансипированная вдовушка Софья Кирилловна Заднепровская – прообраз будущей карикатурной Евдоксии Кукшиной. В декабре 1856 года Тургенев признавался А.В. Дружинину, что при встрече с Ж. Санд он не смог бы сказать ей «о падении ее (без сомнения) плохой пьесы…». Еще более характерное признание можно найти в одном из писем Тургенева к самой Ж. Санд (18 (30) октября 1872 г.): «…по дороге в Ноан я намеревался сказать вам, сколь велико было ваше воздействие на меня как писателя… на сей раз я хочу сказать вам, как я был взволнован и горд, когда читал то, что Ж. Санд написала о моей книге, и как я был счастлив тем, что она пожелала это сделать. У Шиллера есть такие стихи:
«Кто жил для лучших людей своего времени,
Тот жил для всех времен.»
И вот сейчас я устал от жизни, вы подарили мне частицу своего бессмертия!» 33 В 1876 году, возмущенный равнодушием русской прессы, не почтившей памяти скончавшейся Ж. Санд, Тургенев в письмах к Флоберу и в редакцию газеты «Новое время» называл ее «великой писательницей», оказавшей «на русскую публику… наибольшее влияние… щедрой, благоволящей натурой».34
Было бы, однако, большой ошибкой забывать о существенных различиях в отношении писателя к личности Ж. Санд и ее творчеству. Сам Тургенев в статье-некрологе для «Нового времени» говорит по этому поводу следующее: «Когда, лет восемь тому назад, я впервые сблизился с Ж. Санд, восторженное удивление, которое она некогда возбудила во мне, давно исчезло, я уж не поклонялся ей…».35 Дата отхождения Тургенева от Ж. Санд относится где-то ко времени до создания романа «Отцы и дети». Приблизительно такими соображениями руководствовались и критики, высказывавшие суждения по проблеме Ж. Санд – Тургенев: в своем анализе они обычно не выходили за хронологические рамки создания романа «Накануне».
«Несмотря на то что Елена была превознесена выше облак ходячих как лучший, как необыкновенно художественный тип русской «женщины-гражданки», - писал Буренин В., - в замысле и компоновке этого типа, если говорить всю правду, Тургенев позаимствовался из таких книжных источников, как романы Жорж Санд, гораздо больше, чем из наблюдений над действительными русскими женщинами. Несомненно также, что в нервической, слегка надорванной Елене довольно искусственной «приподнятости», что ее quasi – гражданский облик, если всмотреться в него поглубже, представляется немного «сделанным», хотя, конечно, сделанным с большим искусством и с искренним увлечением».36 Но, несмотря на такие ядовитые замечания, критику удалось верно указать на некоторые признаки жоржсандизма в «Накануне». Они сквозят в таких чертах психологического облика тургеневской Елены, как восторженная экзальтация, нервический темперамент и, главным образом, жажда «деятельного добра». Все эти признаки отличают поведение многих героинь Жорж Санд и, по словам Тургенева, поведение ее самой.
Через несколько лет по существу аналогичные суждения, но в более мягкой форме и с более широкими обобщениями были высказаны в «Критическом этюде» Ю. Николаева. Возражая Тургеневу, называвшему Елену новым типом в русской жизни, критик писал: «Но это не был новый тип, не только в русской жизни, но даже и в русской литературе – не говоря уже о французской. В романах Жорж Санд так усердно читавшихся и у нас, давно уже выводился подобный тип – и, быть может, не без влияния Жорж Санд этот женский тип сформировался и в русской жизни, со своеобразною, конечно, окраской и со своеобразными очертаниями… существенные черты женщин и девушек этого типа заключаются, по свидетельству самого Тургенева… «в смутном, хотя сильном стремлении к свободе» и в искании «героя», которому бы девица или дама «могла предаться».37 Мысль Ю. Николаева о широком воздействии Жорж Санд на русскую литературу и русскую действительность вообще впоследствии была развита в работах Л.В. Пумпянского, который подчеркивал выдающуюся роль романистики «великой француженки» в истории развития освободительного движения в России, в «сложении того типа женщины, который выдвинул незабвенную фалангу революционерок 60-х и 70-х годов».38 Вместе с тем, не ограничиваясь указаниями на роман «Накануне», Л.В. Пумпянский утверждал, что образы героинь Ж. Санд стояли «над колыбелью» всех тургеневских женщин, ищущих деятельности, и в особенности тех из них, которые находят эту деятельность в революционной борьбе.
И все же как художественное целое роман «Накануне» находится вне сферы влияния Ж. Санд. В период создания и этого романа Тургенев уже «не поклонялся ей».
В свете процитированных высказываний Тургенева о Жорж Санд как должное воспринимается логика двойственного отношения к ней в статье о «Племяннице». Тургенев выдвигает ее роман в качестве некоего образца для начинающего русского романиста, подчеркивает с несомненным знаком плюс одну из типологических особенностей ее творчества. Так, говоря о повести Евгении Тур «Дом», Тургенев отмечает, что в ней «попадаются места, несколько напоминающие Жорж Санд, - места, дышащие глубокой тревогой разгорающейся страсти».39 Такие же «места» встретятся в дальнейшем в собственном творчестве Тургенева – в романах «Рудин», «Дворянское гнездо» и «Накануне». С другой стороны, в статье чувствуется и совершенно иная, критическая, тенденция в отношении творчества Ж. Санд.
Роман «Племянница» является зачастую только удобным поводом для нападения на женский роман в целом и в особенности на ту его разновидность, которая получила широкое распространение и признание среди русских читателей благодаря писательской деятельности Ж. Санд. Прежде всего, ряд конкретных критических замечаний, высказанных по адресу Евгении Тур и вообще по адресу женщин-писательниц, имеет явное или скрытое, но в том и другом случае непосредственное отношение к Ж. Санд. Так, «в женских талантах» - причем при этом не делается исключения и для «самого высшего у них – Жорж Санд» - подчеркивается «что-то неправильное, нелитературное, бегущее прямо из сердца, необдуманное, наконец, - словом, что-то такое, без которого они бы на многое не покусились и, между прочим, на четырехтомный роман».40
Критическим отношением к русской и зарубежной «женской» беллетристике, просвечивающим в анализе романа «Племянница», как бы предуказаны некоторые характерные особенности в принципах формирования сюжетно-композиционной и образной системы «Рудина». В «Рудине» определенно чувствуется и тяготение к традиционным композиционным формам романа Ж. Санд и, в еще большей степени, активное отталкивание от них.
Внешне схема любовной коллизии в романе Тургенева (Наталья–Рудин–Волынцев) выглядит как сжатое во времени и пространстве повторение «избитых» сюжетно-композиционных положений женского романа, высмеянных самим же писателем в статье о «Племяннице». Наталья Ласунская страстно увлекается блестящим Рудиным, пренебрегая верным, но неэффективным Волынцевым, но, в конце концов, вполне разочарованная, возвращается к последнему. В ходе любовной коллизии каждый ее участник отдельными чертами своего характера или поведения в тех или иных конкретных ситуациях обязательно напоминает героев Ж. Санд. Но имеющимся совпадением не стоит придавать большого значения, так как в «Рудине» нередко происходят вещи, почти невозможные в «женском» романе. Так, по принципу контраста изображено благополучное завершение любовного конфликта между Волынцевым и Натальей: в нем нет приторного апофеоза любви – обычного лейтмотива аналогичных сцен в критикуемой Тургеневым беллетристике (наиболее характерна в этом отношении концовка «Индианы», первого и, пожалуй, самого слабого романа Жорж Санд). Союз Натальи с Волынцевым изображается как почти будничное явление – сдержанно и лаконично, с присущими Тургеневу реалистическим тактом и чувством меры.
Известная зависимость Тургенева от Жорж Санд, оказавшаяся в заимствовании некоторых приемов композиции, не вызывает особых сомнений. Иногда ощутима преемственность и в принципах изображения главных и второстепенных героев в романах «Рудин» и «Накануне». Вместе с тем очевиден и другой, несравненно более важный итог: в творческой практике Тургенева, в особенности при создании «Рудина», уже налицо художественная полемика с Жорж Санд, действенная, широко задуманная, углубленно реалистическая огласовка жанра и образной системы ее романа.