16833-1 (636325), страница 5
Текст из файла (страница 5)
- Где? Когда?
- Здесь, в гостинице "Англетер", вчера ночью.
Мы с Медведевым побежали на Морскую в "Англетер".
Медведев, действительно, мог появиться "со своих военных лекций" из школы ГПУ, располагавшейся в доме по улице Комиссаровской, 7/15; здесь, в квартире 8, жил Петров, тут же, к примеру, обитала "переписчица" 3-го чекистского полка Нина Александровна Ширяева-Крамер и многие другие сослуживцы "педагога". Сам Медведев квартировал также неподалеку, на Комиссаровской, 26 - и мог явиться по звонку (158-99) в любую минуту. Подлецом он был дисциплинированным.
Вовсе не случайно Медведев коллекционировал фотографии мертвого Есенина и другие материалы, связанные с его гибелью. В одном из его альбомов сохранилась телеграмма из Москвы (от 29 декабря 1925 года, оригинал) неизвестного отправителя: "Ленинград, ДН, копия ДС. ТЧ-8. Для перевозки тела Есенина прошу подготовить один крытый товарный вагон осмотренный ел. тяги на предмет годности следования с пассажирским поездом включив указанный вагон в п. № 19 от 29 декабря для следования в Москву. № 82.92/ДЛ/Д." Подпись неразборчива. Телеграмму эту еще предстоит Исследовать и прокомментировать, подчеркнем лишь осведомленность "понятого” в такого рода документах. Так же, как преступника тянет к месту преступления, так нелюдей, причастных к убийству или укрывательству убийства поэта, тянуло - "по службе и по душе" - к собирательству материалов на эту тему. Медведев складывал жуткие снимки в альбомы, Вольф Эрлих аккуратно подшивал вырезки из многих советских газет и журналов с некрологами и статьями о Есенине (позже коллекция перешла к приятелю Эрлиха, стихотворцу Г Б. Шмерельсону, квартире которого, кстати, одно время сексот ГПУ находил приют).
В 1938-м пробил час возмездия. Было бы справедливо и полезно сохранившееся "дело" П. Н. Медведева опубликовать - в нем могут быть дополнительные детали к биографии легко жившего и наверняка безмятежно спавшего типичного шкурника той эпохи. Поистине прав оказался Есенин, когда писал: "Не было омерзительнее и паскуднее времени в литературной жизни, чем время, в которое мы живем" ("Россияне”).
Заключая раздел о юрких литераторах, опозоривших свои имена лжесвидетельством, добавим несколько штрихов к портретам ленинградских писателей, имевших прямое или косвенное отношение к происшествию в "Англетере" или к его освещению в печати.
Николай Александрович Брыкин (1895-1979) - плодовитый социалистический реалист, дважды арестовывался (1941,1949) как участник, "антисоветской правоцентристской организации, существовавшей среди литературных работников Ленинграда" Дело это за давностью лет покрыто мраком неизвестности, и судить о нем не беремся. Но известно - Брыкин первым дал в "Новой вечерней газете" (1925, 29 декабря) пошловатую и клеветническую статейку "Конец поэта". "В гостинице, бывшей "Англетер”, - расписывал он, - на трубе центрального провода отопления повесился Сергей Есенин. До того он пытался вскрыть вены. Не хватило силы воли. Когда я увидел его страшного, вытянутого, со стеклянным выражением в одном глазе, я подумал..." - и прочий вздор. Репортаж явно заказной, нога автора вряд ли ступала в злосчастный 5-й номер, он судит о причине смерти еще до результатов вскрытия тела покойного, а такое можно было напечатать лишь с одобрения драконовской цензуры. В том же номере "Новой вечерней газеты" заметка стихотворицы Сусанны Мар "Сгоревший поэт" - лживая, сусальная, с претензией на социальную оценку произведений Есенина. И вывод: "...Пьяные слезы. Пьяные миражи... "Понимаешь, я влюблен", - и заплакал. А через неделю горько плакала покинутая белокурая Анюта".
Вместо комментария процитируем строчку из воспоминаний Вадима Шершеневича о Сусанне Мар: "Она безбожно картавила и была полна намерения стать имажинистской Анной Ахматовой". Поэзия Есенина, его внутренний мир и его трагедия остались чуждыми, увидевшим в неожиданной смерти лишь остренький сюжетец на потребу обывателям.
Ленинградская литературная среда в интересующее нас время представляла, в целом, явление в нравственном отношении болезненное. Иннокентий Оксенов 28 апреля 1924 года записал в своем дневнике: "Страшное, могильное впечатление от Союза писателей. Какие-то выходцы с того света. Никто даже не знает друг друга в лицо. Что-то старчески шамкает Сологуб. Гнило, смрадно, отвратительно". На такой-то кладбищенской почве и взросло преступление XX века.
Непосредственно руководили этой варварской операцией начальники Ленинградского ГПУ Мессинг и начальник секретно-оперативной части (СОЧ) ГПУ Райский (или И. Л. Леонов). Доказательств у нас нет, но весь ход кровавого безумства и причастность к нему сексотов-чекистов (Эрлиха и других "товарищей в коже") заставляют так думать. Появилась новая многозначительная деталь: в 1923 году секретарем секретно-оперативной части Ленинградсного ГПУ служил некий М. Никольский, член РКП(б) с 1920 года. Вспомнилось, некий "М. Никольский" 20 сентября 1932 года давал В. И. Эрлиху рекомендацию для вступления кандидатом в члены ВКП(б), причем написал: знает подопечного с 1920 года, то есть когда тот начинал свою тайную карьеру. Это обстоятельство не только еще раз подтверждает близость Эрлиха к секретному ведомству (серьезные исследователи уже не подвергают его сексотство ни малейшему сомнению), но, главное, косвенно, по логике вещей, свидетельствует о задействовании в "деле Есенина" влиятельных чекистских чинов. На ту же мысль наводит появление на англетеровской "сцене" Лазаря Васильевича (Вульфовича) Бермана (1894-1980) - бездарнейшего стихоплета, в 1914-1915 годах секретаря петроградского журнала "Голос жизни", где состоялось его знакомство с Есениным
Л. В. Берман, видя огромную популярность Есенина, считал обязательным везде, где можно, напоминать, как он в Голосе жизни" облагодетельствовал молодого поэта. В письме от 18 марта (конца 50-х годов) Берман в ответ на предложение Н. С. Войтинской организовать "есенинскую экспедицию" и по ее результатам выпустить сборник писал: "...моя заинтересованность в этом вопросе по существу сводится лишь к тому, чтобы в предисловии было упомянуто, что у меня с Сережей была в Петрограде дружба в 15-16 гг. и что я обратил внимание на явление, о котором идет речь. Вот пока и все”.
Некоторые современные деляги от литературы пытаются представить Бермана искусником поэтической формы, новатором-теоретиком в разработке "концепции реализма" и т. п., что, кроме смеха, ничего не вызывает. Уже в 14 лет "Зоря" определил для себя собственные законы лирики; неисправимый юный рационалист, представляя тогда "гигантские образа", мудрил: "Стихотворения... передающие оттенки настроений, это птицы с подрезанными крыльями, это облако, которое мгновенно сгоняется с души". Подростку говорить такую нелепость простительно, он еще не читал Аристотеля, Гегеля, Белинского, которые думали о природе поэзии совсем обратное. Но Берман в своих представлениях о художественном слове так и остался навсегда утилитаристом. Сердечно симпатизировавшая ему поэтесса Елизавета Полонская верно назвала его “пустяшным поэтом", увидев в его натуре замедленные реакции. Однако оставим лирику и вернемся к суровой прозе.
Лазарь Вульфович всю свою сознательную жизнь пил "из сосцов" ЧК-ГПУ-НКВД. Стишки для него были лишь душевной усладой, средством удовлетворения амбиций и внешним антуражем его тайной черной работы, в которой он (как и В. И. Эрлих) находил свое истинное вдохновение. Наконец-то стало возможным представить его настоящей облик. Справка из тайников Федеральной службы безопасности: "По материалам архивного уголовного дела за 1918 год проходит в качестве арестованного Берман Лазарь Васильевич. Освобожден из-под стражи по Постановлению Председателя ВЧК 29 ноября 1918 года за отсутствием достаточных оснований для предъявления обвинения в шпионаже". Подумать только: сам всемогущий Дзержинский вмешивается в судьбу недавнего выпускника юридического факультета и вовсе не за заслуги перед отечеством, а за склонность последнего подглядывать в замочные скважины. С той-то поры "Зоря" и превратился в профессионального стукача. Эдуарду Хлысталову автору книги "13 уголовных дел Сергея Есенина", удалось приоткрыть одну из темных завес в биографии Бермана. Приведем соответствующий абзац из его исследования: "Собирая материалы о "деле Таганцева, Гумилева и др.", я обратил внимание, что в эмиграции русские поэты считали гибель Гумилева делом провокатора и даже называли имена подозреваемых в этой провокации. И. Одоевцева вспоминала, что после ареста Гумилева к ней прибежал молодой поэт, состоявший в антисоветской организации, и просил совета, как ему себя вести дальше: толи скрываться, то ли сдаваться. Этот человек, по словам Одоевцевой, поддерживал связь Гумилева со всей организацией. Фамилию его она не помнила, но профессионально запомнила строчки его стихов. Эти строчки принадлежали Лазарю Берману. Надо же: главный экзекутор Яков Агранов, справедливо изумляется Э.Хлысталов, "расширил" круг антисоветчиков, соратников профессора Таганцева до 200 человек, а с головы Бермана даже ни один волосок не упал.
Прошло четыре года со дня расстрела Николая Гумилева; успокоившийся провокатор продолжал свою "культурную политику" - на сей раз его "объектом" стал Есенин. Правда, роль Лазаря Вульфовича была теперь второстепенная и сводилась, главным образом, к созданию легенды о проживании "конфидента" (так он однажды назвал поэта) в "Англетере" К тому времени сексот ГПУ проживал в квартире № 18 по Саперному переулку, д. 14 -да как и с кем проживал! Об этом надо сказать подробнее.
В 1925 году "Зоря", тогда официально сотрудник издательства "Прибой" и заведующий литературной частью "Красного галстука", занимал четыре комнаты общей площадью 76 квадратных метров; имел 26-летнюю прислугу Агафью Ивановну Михайлову - по тому бесприютному времени - советский князь! Правда, в той же квартире занимал комнатку студент Коммунистического университета им. Зиновьева, 23-летний Игнат Игнатьевич Халтурин, но, возможно, он не столько стеснял хозяина, сколько помогал ему... Неподалеку, в кв. 9, расположился сотрудник желтой "Красной газеты" Петр Ильич Коган-Сторицын, а поближе к Берману, в кв. 12, жил-поживал уполномоченный экономического отдела Гавриил Михелев Губельбанк. Очень удобно: и нужная информация к Анне Яковлевне "и, ответственному секретарю "Красной газеты", попадает вовремя, и ситуация в ' всегда известна (экономический отдел ГПУ ведал гостиницами). В целом домашняя компания Бермана лишний раз убеждает - перед нами ворон высокого полета. Кроме возможности через Г. М. Губельбанка легко узнавать оперативную информацию об обстановке в "Англетере", наш стихотворец-сексот мог ее черпать из уст приятеля, также выпускника юридического факультета ЛГУ делопроизводителя Треста коммунальных домов Бориса Иосифовича Пергамента (в современных справочниках его имя-псевдоним помечается - "М", но сие, так сказать, дело житейское и, увы, привычное). В прошлом Б. И. Пергамент секретарствовал в одном из уездов Смоленской губернии, в 17-м году был начальником канцелярии Красною Креста Царскосельского района; в июле 1922 года объявился в Петрограде, а до того три года служил в Красной Армии на административно-хозяйственных должностях. Пописывал стишки, в 1912 году выступил соавтором Бермана по петербургскому поэтическому сборнику "Пепел". Через руки Пергамента проходила вся гостиничная переписка, и он мог "по-дружески" сообщать необходимые сведения собрату по перу и, кто знает, может, и еще по какой-нибудь сфере. Пергамент был дошлым канцеляристом, его неоднократно приглашали в Губисполком для наведения порядка в запутанных бумажных делах - короче, в его осведомленности о текущей ситуации в "Англетере" можно не сомневаться.
Верим, читатель уже устал от знакомства с Берманом и ждет поворота к трагической есенинской теме. Столь подробное отступление необходимо для того, чтобы опровергнуть его показание о якобы виденном им 27 декабря 1925 года пьяном Есенине в 5-м номере "Англетера". Слух этот передавался из уст в уста, многие современники и даже друзья Есенина ему верили, в наши дни сие свидетельство тоже остается веским аргументом защитников версии самоубийства поэта. Свои воспоминания о "визите” в гостиницу Берман так и не напечатал (отпала необходимость). Нам удалось их разыскать. Восемь страничек машинописного текста (не датированы) с авторской правкой. Пустейшие по содержанию и жалкие по форме, но с потугой на обзор поэзии 20-х годов и с кокетливым самолюбованием собственным поэтическим даром. Учитывая первую публикацию из бермановской фальшивки (она называется “По следам Есенина"), дадим из нее целиком одну интересующую нас страницу.
"В декабре 25-го года я узнал, что Есенин в Ленинграде. Захотелось мне встретиться с ним. От редакции "Ленинских искр", в которой я работал, было недалеко до "Англетера". где, как я узнал, он остановился. Приближаясь к дверям его номера, я услышал из комнаты приглушенный говор и какое-то движение. Не приходилось особенно удивляться - о чем я не подумал, - что я едва ли застану его одного. Постучав и не получив ответа, я отворил дверь и вошел в комнату. Мне вспоминается она, как несколько скошенный в плане параллелограмм, окно слева, справа - тахта. Вдоль окна тянется длинный стол, в беспорядке уставленный разными закусками, графинчиками и бутылками. В комнате множество народа, совершенно для меня чуждого. Большинство расхаживало по комнате, тут и там образуя отдельные группы и переговариваясь. А на тахте, лицом кверху, лежал хозяин сборища Сережа Есенин в своем прежнем ангельском обличий. Только печатью усталости было отмечено его лицо. Погасшая папироса была зажата в зубах. Он спал.
В огорчении стоял я и глядел на него. Какой-то человек средних лет с начинающейся полнотой, подошел ко мне.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
