73994 (634269), страница 5

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 5)

Душа и жизнь, следовательно, не равнозначны для Тютчева. Хаос, таким образом, как бы олицетворение преодоления всего земного и смертного. Итак, в лирике Ф. И. Тютчева, «самой ночной души русской поэзии», открывается нам чистая красота хаоса и гармонии, воплощенной в мифологеме космоса, в борьбе между которыми и протекает «злая жизнь с ее мятежным жаром»:

Ущерб, изнеможение, и на всем

Та кроткая улыбка увядания,

Что в существе разумном мы зовем.

Смерть – разрыв с хаосом и приближение к космосу; смерть страшна человеку, его ужасает ее «тлетворный дух», но при этом лишь – она – настоящий покой, вызывающий ассоциацию с «нетленно-чистым» небом:

И гроб опущен уж в могилу

И все столпилося вокруг...

Толкутся, дышат через силу,

Спирает грудь тлетворный дух,

И над могилою раскрытой,

В возглавии, где гроб стоит,

Ученый пастор сановитый

Речь погребальную гласит.

Вещает бренность человечью,

Грехопаденье, кровь Христа...

И умною, пристойной речью

Толпа различно занята...

А небо так нетленно-чисто,

Так беспредельно над землей...

И птицы реют голосисто

В воздушной бездне голубой...

В лирике Тютчева образно выражена мысль, что стихия хаоса, «как бы неадекватная, соответствующая ограниченности человеческого существа», позволяет нам при соприкосновении с ней осознать всю глубину пропасти, отделяющей нас от истинно космической жизни, мысль, что зло и грех не противоположности добра и святости, а лишь ступени к ним.

Это отражено и в описании «вещей души человека», бьющейся «на пороге двойного бытия»:

Душа готова, как Мария,

К ногам Христа навек прильнуть...

У Тютчева борьба между идеальным и демоническим существует не только в природе, но постоянно происходит и в самой человеческой душе:

...человек как сирота бездомный,

Стоит теперь и немощен и гол,

Лицом к лицу пред пропастию темной...

И чудится давно минувшим сном

Ему теперь все светлое, живое...

И в чуждом, неразгаданном, ночном

Он узнает наследье родовое.

Строго говоря, мотив «человек на краю бездны» возникает в русской поэзии задолго до Тютчева (ср., например, «Вечернее размышление о божьем величестве» Ломоносова). Но именно Тютчев выдвинул его в центр художественного мира. Сознание Тютчева-лирика катастрофично в том смысле, что основным объектом анализа оказывается мироощущение человека, находящегося на границе жизни и смерти, полноты смысла и бессмыслицы, невежества и всепонимания, повседневной реальности и тайны, скрытой в глубине жизни. Бездна, в которую столь пристально и с замиранием сердца вглядывается и вслушивается тютчевский герой, – это таинственная жизнь Вселенной, непостижимость которой завораживает и манит и, одновременно, это бездна, присутствие которой человек ощущает в собственной душе:

О, страшных песен сих не пой

Про древний хаос, про родимый!

Как жадно мир души ночной

Внимает повести родимой!

Катастрофизм мышления Тютчева связан с представлением о том, что подлинное знание о мире оказывается доступным человеку лишь в момент разрушения этого мира. Политические катастрофы, «гражданские бури» как бы приоткрывают замысел богов, приоткрывают смысл затеянной ими таинственной игры:

Счастлив, кто посетил сей мир

В его минуты роковые –

Его призвали всеблагие,

Как собеседника на пир;

Он их высоких зрелищ зритель,

Он в их совет допущен был

И заживо, как небожитель,

Из чаши их бессмертье пил.

«Роковые минуты» – это время, когда граница между миром человека и Космосом истончается или вообще исчезает. Поэтому свидетель и участник исторических потрясений и оказывается «зрителем» тех же «высоких зрелищ», за которыми наблюдают их устроители, боги. Он становится рядом с ними, ведь ему открыто то же «зрелище», он пирует на их пиру, «допускается» в их «совет» и приобщается, тем самым, к бессмертию.

В эти мгновения слияния с трансцендентным, космическим или хаотическим, душа человека приближается к сверхпониманию и готова расстаться с бренностью жизни в обмен на трансцендентность:

Как хорошо ты, о море ночное, -

Здесь лучезарно, там сизо-темно...

В лунном сиянии, словно живое,

Ходит, и дышит, и блещет оно...

На бесконечном, на вольном просторе

Блеск и движение, грохот и гром...

Тусклым сияньем облитое море,

Как хорошо ты в безлюдье ночном!

Зыбь ты великая, зыбь ты морская,

Чей это праздник так празднуешь ты?

Волны несутся, гремя и сверкая,

Чуткие звезды глядят с высоты.

В этом волнении, в этом сиянье,

Весь, как во сне, я потерян стою –

О, как охотно бы в их обаянье

Всю потопил бы я душу свою...

Трансцендентность, непознаваемость человеческим разумом, таинственность Хаоса и Космоса, их вечность, вневременность, внеисторичность и внесуетность – один из важных мотивов в лирике Тютчева.

Тайна, скрытая в глубинах Космоса, в принципе непознаваема. Но человек может приблизиться к ней, к осознанию ее глубины и подлинности, полагаясь на интуицию.

Понимание как приобщение к тайне может произойти, к примеру, во время сна-откровения:

И море, и буря качали наш челн;

Я, сонный, был предан всей прихоти волн.

Две беспредельности были во мне,

И мной своевольно играли оне.

Вкруг меня, как кимвалы, звучали скалы,

Окликалися ветры и пели валы.

Я в хаосе звуков лежал оглушен,

Но над хаосом звуков носился мой сон.

Болезненно-яркий, волшебно-немой,

Он веял легко над гремящею тьмой.

В лучах огневицы развил он свой мир-

Земля зеленела, светился эфир,

Сады-лавиринфы, чертоги, столпы,

И сонмы кипели безмолвной толпы.

Я много узнал мне неведомых лиц,

Зрел тварей волшебных, таинственных птиц,

По высям творенья, как бог, я шагал,

И мир подо мною недвижный сиял.

Но все грезы насквозь, как волшебника вой,

Мне слышался грохот пучины морской,

И в тихую область видений и снов

Врывалася пена ревущих валов.

Сам же Хаос и Космос непостижимы априори. Аллегорически Тютчев выражает эту невозможность ответить на вопросы мироздания следующим образом:

С горы скатившись, камень лег в долине.

Как он упал? никто не знает ныне –

Сорвался ль он с вершины сам собой,

Иль был низринут волею чужой?⁰

* * *

Столетье за столетьем пронеслося:

Никто еще не разрешил вопроса.

Действительно, сорвался ли камень в результате энтропии, хаоса, природного стремления к разрушению – или же был низвергнут волей, то есть – организованным желанием, космосом? Естественно, человек не может дать ответа на этот вопрос: деяния Хаоса и Космоса не в состоянии осмыслить слабый человеческий ум.

Если же, дерзновенный, он попробует постичь основы мироздания, его ожидает участь Вавилонской башни – природа и надприродное ставит преграды, что показано в стихотворении «Фонтан»:

Смотри, как облаком живым

Фонтан сияющий клубится;

Как пламенеет, как дробится

Его на солнце влажный дым.

Лучом поднявшись к небу, он

Коснулся высоты заветной-

И снова пылью огнецветной

Ниспасть на землю осужден.

О смертной мысли водомет,

О водомет неистощимый!

Какой закон непостижимый

Тебя стремит, тебя мятет?

Как жадно к небу рвешься ты!..

Но длань незримо-роковая

Твой луч упорный, преломляя,

Свергает в брызгах с высоты.

Но хотя высшие силы препятствуют познанию человеком тайн вселенной, человека и Космос, тем не менее, связывает множество незримых и непостижимых логическим путем нитей. Человек не просто слит с Космосом: содержание жизни Вселенной, в принципе, тождественно жизни души:

Лишь жить в самом себе умей –

Есть целый мир в душе твоей.

Здесь несложно уловить связь с воспринятым через Шеллинга античным принципом тождества микрокосма и макрокосма. Во второй половине 1820-х гг., когда мыслящая часть русского общества в поисках законченного мировоззрения так интенсивно вела поиски новых идеологических систем, особое значение приобрела классическая немецкая философия. Начиналась недолгая эпоха философского романтизма, и Тютчев разделил с будущими славянофилами (Шевыревым, Хомяковым, Погодиным) интерес к немецкой романтической метафизике и эстетике, в частности к Шеллингу. Из философии Шеллинга, однако, Тютчев «заимствует» не столько какие-то конкретные идеи, сколько общую постановку вопроса о соотношении индивидуального и всеобщего: личности противостоят «мировая душа», одухотворенный космос, «всеобщая жизнь природы»; преодоление этого противостояния мыслится как условие самореализации, обособление личности – как духовная смерть. При этом предполагается, что мир души, в принципе, соизмерим с миром Космоса.

Поэтому в лирике Тютчева, во-первых, нет отчетливой границы между «внешним» и «внутренним», между природой и сознанием человека, и, во-вторых, многие явления природы (например, ветер, радуга, гроза) могут выполнять своеобразную посредническую роль между микрокосмом и макрокосмом, оказываясь знаками как таинственной жизни человеческого духа, так и космических катастроф. Вместе с тем, приближение к тайне в принципе не может привести к ее раскрытию: человек всегда останавливается перед определенной границей, которая отделяет познанное от непознаваемого. Причем не только мир не познаваем до конца, но и собственная душа, жизнь которой исполнена и волшебства, и тайны:

Есть целый мир в душе твоей

Таинственно-волшебных дум…

Время душевного размышления, тоски и дым, волнений, молитвы, духовных терзаний приходит ночью:

Ночной порой в пустыне городской

Есть час один, проникнутый тоской,

Когда на целый город ночь сошла

И всюду водворилась мгла…

Космическое и хаотическое распространяется Тютчевым на все основные моменты человеческой жизни. Тютчев размышляет о единости дуального, о том, что объединяет оппозиции: Запад и Восток, Хаос и Космос…

Смотри, как запад разгорелся

Вечерним заревом лучей,

Восток померкнувший оделся

Холодной, сизой чешуей!

В вражде ль они между собою?

Иль солнце не одно для них

И, неподвижною средою

Деля, не соединяет их?

Любовь в лирике Тютчева также дуальна. Она также базируется на мифологемах хаоса и космоса. Темная стихия страсти, угрюмый «огонь желания» таит очарование, пожалуй, более сильное, чем светлая «пламенно-чудесная» игра. День лишь «отраден и чудесен», ночь же — «святая». Воля к смерти («Самоубийство») и воля к жизни («Любовь») одинаковы.

При этом Тютчев в раскрытии темы любви как борьбы хаоса и космоса вполне тождественен архетипическому пониманю хаоса как женского начала, космоса – как мужского. Женщина для Тютчева – олицетворение ночи, страсти:

Я очи знал, – о, эти очи!

Как я любил их – знает Бог!

От их волшебной, страстной ночи

Я душу оторвать не мог

В уже цитировавшемся выше стихотворении «В душном воздуха молчаньи…», где гроза и буря, точнее, их предчувствие вызывают приток жизненных сил («некий жизни преизбыток»), заключительные строки напрямую связывают грозу и женское начало: такая связь становится вполне понятной, если учесть мифологему хаоса как водно-женственную сущность:

Сквозь ресницы шелковые

Проступили две слезы...

Иль то капли дождевые

Зачинающей грозы?..

И что интересно: в этом стихотворении душа лирического героя противостоит страсти очей героини – учитывая вышеизложенные наблюдения о макро- и микрокосме в мировоззрении Тютчева, можно уловить момент противостояния души героя и очей героини как постоянную борьбу космоса и хаоса.

Интересно, что образ женских очей, к которым не раз обращается Тютчев в своих стихотворениях, особенно глубоко впитали в себя архетипы хаотического: женственность и влагу:

Куда ланит девались розы,

Улыбка уст и блеск очей?

Все опалили, выжгли слезы

Горючей влагою своей.

Ночь, как выразительница томно-женственного, лирического, романтического начала, покровительствует любви, как это происходит в стихотворении «На Неве»:

И опять звезда играет

В легкой зыби невских волн,

И опять любовь вверяет

Ей таинственный свой челн.

………………………………..

Ты, разлитая как море,

Дивно-пышная волна,

Приюти в своем просторе

Тайну скромного челна!

В стихотворении «Венеция» И. Тютчев перелагает в стихи и осмысляет старинную легенду об «обручении с волнами». Здесь водная стихия предстает не просто в женской испостаси, но в испостаси невесты, которую сковывает перстнем мужское начало:

Дож Венеции свободной

Средь лазоревых зыбей,

Как жених порфирородный,

Достославно, всенародно

Обручался ежегодно

С Адриатикой своей.

И недаром в эти воды

Он кольцо свое бросал:

Веки целые, не годы

(Дивовалися народы)

Характеристики

Список файлов сочинения