75964-1 (600296), страница 3
Текст из файла (страница 3)
В 1811 году двадцатитрехлетний Шопенгауэр переселился из Веймара в Берлин, куда его влекла громко гремевшая в это время философская репутация Фихте, но уже в это время у молодого философа сложилась слишком самостоятельная манера мышления для того, чтобы всецело идти по стопам этого мыслителя, часто ударявшегося, по мнению Шопенгауэра, в софистику Он очень прилежно посещал лекции Фихте, неоднократно вступал с последним в диспуты во время коллоквиумов, устраиваемых последним, но уже вскоре априорное преклонение его перед Фихте, по его собственным словам, уступило место пренебрежению и насмешке. Одновременно с философией он усердно продолжал изучать в Берлине и естественные науки — физику, химию, астрономию, геогнозию*, физиологию, анатомию, зоологию; он не пренебрегал также классическими языками, слушая лекции Вольфа, Бека, Бсрнгарди и других; только юриспруденция и богословие не привлекали его к себе, и в этом отношении в его образовании оказался значительный пробел, сказывавшийся во всей его последующей деятельности. Гораздо более лекций Фихте интересовали его лекции Шлейермахера по истории средневековой философии, хотя он находил последние не чуждыми пиетистской окраски. Наконец, он прослушал также курс по скандинавской поэзии, читал классических писателей эпохи Возрождения — Монтеня, Рабле и других.
* Геогнозия — наука, исследующая напластования, состав и свойства твердой земной коры (Даль). — Ред.
Тогдашние смутные времена были, однако, не особенно благоприятны для мирных научных занятий. Во время пребывания его в Берлине стала меркнуть ярко блестевшая до сих пор звезда Наполеона, и всею Германиею, не исключая и университетских кружков, овладел пламенный патриотический энтузиазм. Но Шопенгауэр, несмотря на свои двадцать четыре года, был совершенно чужд этого энтузиазма, что даже впоследствии неоднократно навлекало на него упреки в недостатке патриотизма. Он только что собирался держать в Берлине докторский экзамен, когда сомнительный исход сражений при Бауцене и Люцене заставил его покинуть Берлин и искать более спокойного для его научных занятий убежища в Саксонии. Во время его двенадцатидневного бегства в Дрезден он очутился в самом разгаре военной сутолоки; между прочим, бургомистр одного городка, узнав случайно, что Шопенгауэр хорошо владеет французским языком, обратился к его услугам, и ему пришлось взять на себя роль переводчика. Лето он провел в деревне, невдалеке от саксонского городка Рудольштадта, где он, среди окружавшего его военного шума, обдумывал план своего сочинения «О четверояком корне закона достаточного основания». В начале октября Йенский университет на основании присланной Шопенгауэром диссертации заглазно провозгласил его доктором философии, а на зиму он переселился к матери, в Веймар. Но здесь различие между характерами матери и сына сказалось сильнее, чем когда-либо. Умная, образованная, даже в известной мере талантливая Анна Шопенгауэр не могла понять и переносить обособленности и мизантропии своего сына. К этому различию в характерах присоединялось еще и то, что Шопенгауэр, бережливый и расчетливый с юных лет, не одобрял слишком широкого, по его мнению, образа жизни матери: он сознавал, и не без основания, что та деятельность, к которой он чувствовал влечение и к которой считал себя призванным, вряд ли в состоянии будет обеспечить его материальное существование, и поэтому особенно дорожил сохранением в возможной неприкосновенности оставленного отцом его своему семейству состояния.
Анна Шопенгауэр, как женщина очень неглупая, понимала, что она и сын ее положительно не сходятся характерами. Вот что она как-то писала ему по этому поводу: «Я полагаю, что ты найдешь для нас обоих полезным, если взаимные отношения наши установятся так, чтобы обоюдная наша независимость сохранила непринужденное, мирное и независимое спокойствие, которое вносит в мою жизнь отраду. Итак, Артур, устраивай свое существование так, как будто бы меня здесь вовсе не было, за исключением того, что между 1—3 часами ты ежедневно будешь приходить ко мне обедать. Вечера каждый из нас будет проводить как вздумается, кроме двух вечеров в неделю, когда у меня собирается общество: в эти вечера, само собой разумеется, ты будешь приходить, проводить время с гостями, и, если захочешь, оставайся хоть целый вечер и ужинай; в остальные дни недели ужинать и чай пить ты будешь у себя дома. Так оно будет лучше, милый Артур, для нас обоих: этим способом мы сохраним теперешние наши взаимные отношения. Да и твоя независимость через это выиграет. Что касается развлечений, то ты будешь располагать тремя вечерами для посещения театра, а два вечера — проводить у меня. Полагаю, развлечений достаточно, хотя боюсь, что мои вечера, пожалуй, покажутся тебе менее занимательными, чем для тех гостей, которые, будучи старше возрастом и имея перед тобою преимущество, играют на вечерах более видную роль. Ты окажешься единственным совсем молодым человеком в нашем обществе; но интерес находиться в одной среде с Гёте вознаградит тебя, нужно думать, за веселие, которого ты, быть может, у меня не найдешь... Ты будешь для меня желанным гостем, и, чтобы скрасить тебе пребывание в Веймаре, я сделаю все, что в состоянии буду сделать, не жертвуя, конечно, собственною свободою и покоем».
По мнению одного из биографов Шопенгауэра, Зейдлица, это письмо его матери, равно как и приведенное выше, писанное по поводу предполагавшегося переселения Артура в Веймар, вполне обрисовывают Артура Шопенгауэра и точно характеризуют его, каким он был не только в юности, но и в зрелом возрасте. «Мать из снисходительности относит к внешнему наслоению то, что составляет неотъемлемую черту внутреннего существа сына, и то, что, вероятно, нередко проявлялось и в покойном муже ее, делая жизнь с ним довольно тяжелою. Привычку юноши и молодого человека произносить свысока приговоры можно объяснить унаследованною самоуверенностью. Развитая в Артуре Шопенгауэре вера в свою непогрешимость, его мания величия и угрюмость бесспорно народились на почве прирожденной ненормальности нервной системы, и их, конечно, нельзя поставить в вину юноше как нечто, вытекающее из произвола, но вместе с тем нельзя не пожалеть о том, что никто не был настолько близок Артуру Шопенгауэру, чтобы ласкою и увещаниями прочно и благотворно повлиять на эти особенности его душевного строя».
С сестрой своей Аделью, которая была на десять лет моложе его и нисколько не походила на него ни наружностью, ни характером, он тоже не ладил и, таким образом, оставался одиноким, даже живя в семейной обстановке.
Около этого же времени он познакомился с известной в то время актрисой Ягеман и серьезно увлекся ею. Он впоследствии сам сознавался, что одно время был даже не прочь жениться на ней, но этот его план расстроился, и Шопенгауэр остался на всю жизнь холостяком.
Глава III. Появление в свет первых научных трудов Шопенгауэра. — Путешествие его по Италии. — Шопенгауэр добивается университетской кафедры. — Прием, оказанный критикою его сочинениям. — Шопенгауэр как профессор. — Шопенгауэр покидает профессуру и снова отправляется странствовать. — Процесс Шопенгауэра с госпожою Маркет. — Жизнь Шопенгауэра в Дрездене. — Вторичная попытка Шопенгауэра выступить на профессорской кафедре. — Шопенгауэр окончательно отказывается от профессорской деятельности и поселяется во Франкфурте-на-Майне.
B 1813 году, когда Шопенгауэру было двадцать пять лет от роду, он издал на свой счет первый появившийся в печати труд свой, над которым он усердно работал сначала в Берлине, а затем в Рудольштадте: «О четверояком корне закона достаточного основания». Труд этот сразу обратил на себя некоторое внимание, вызвал похвальные отзывы в некоторых периодических изданиях и горячие похвалы со стороны учителя Шопенгауэра, гёттингенского профессора Шульца. Однако среди большинства публики сочинение это прошло малозамеченным, что отчасти находит себе объяснение в тогдашних смутных военных и политических обстоятельствах, переживаемых Германией, и Шопенгауэр не только ничего не выручил от издания этой книги, но ему даже пришлось понести довольно чувствительные убытки. Здесь, кстати, не лишним будет привести очень характерный анекдот, рассказываемый его биографами. Когда он преподнес экземпляр своего сочинения матери, та, прочитав заглавие, воскликнула в шутливо-ироническом тоне: «А, здесь речь идет о корешках! Это, верно, что-нибудь по части фармации*». Сын отпарировал эту насмешку матери замечанием, что его сочинения будут читаться, и усиленно читаться, в такие времена, когда о беллетристических произведениях госпожи Анны Шопенгауэр все уже давным-давно позабудут.
* Раздел фармакологии, занимающийся изысканием, исследованием, изготовлением, хранением и отпуском лекарственных средств. — Ред.
Хотя, как сказано выше, Шопенгауэр жил в Веймаре не в одном доме со своей матерью, а отдельно, однако все же ее общество и ее образ жизни до того ему не нравились, что он, прожив здесь около года, решился совершенно расстаться с матерью и поселиться в другом городе. Молодой философ-нелюдим находил, что жизнь в Веймаре слишком развлекает его и отвлекает от поставленной им себе цели. По этому поводу он следующим образом отзывается о призвании и целях философа в одном из последующих своих писем: «Философия — это альпийская вершина, к которой ведет лишь крутая тропинка, пролегающая по камням и терниям. Чем выше человек взбирается, тем становится пустыннее, и идти по этой тропинке может только человек вполне бесстрашный. Часто человек этот пробирается над пропастью, и он должен обладать здоровой головою, чтобы не подвергнуться головокружению. Но зато мир, на который он взирает сверху, представляется ему гладким и ровным, пустыни и болота исчезают, неровности сглаживаются, диссонансы не доносятся до него, он окружен чистым воздухом и солнечным светом, между тем как у ног его расстилается глубокая мгла». И вот весною 1814 года Шопенгауэр переселяется из Веймара в Дрездену знакомый ему еще по путешествиям, совершаемым им в детстве и отрочестве вместе с родителями его. Здесь он задумал и написал капитальное свое сочинение «Мир как воля и представление».
Несмотря на свойственную ему замкнутость, несмотря на граничившую с самомнением сдержанность его и саркастичность, молодой философ не жил в Дрездене полным анахоретом и пользовался в некоторых кружках исключительною любовью и уважением. Он особенно охотно посещал знаменитую Дрезденскую картинную галерею, основательное знакомство с которой пригодилось ему впоследствии в его трактатах об искусстве, и, с детства страстно любя природу, много странствовал по окрестностям.
Окончив осенью 1818 года свой труд «Мир как воля и представление», Шопенгауэр заключил договор с издателем Брокгаузом, уплатившим ему по одному червонцу за печатный лист, но, не дождавшись выхода в свет сочинения, над которым он работал целых четыре года и сделавшего его имя знаменитым, он отправился путешествовать по Италии. обладая довольно редкою у немцев способностью к языкам, он прекрасно владел итальянским языком, что ему чрезвычайно пригодилось во время его пребывания в Италии. В Риме, где ему пришлось пробыть целых четыре месяца, и в Неаполе большинство его знакомых были англичане; здесь он отчасти сбросил свою нелюдимость и вполне отдался наслаждению искусством, природой и итальянской жизнью вообще. Из итальянских поэтов Шопенгауэр особенно высоко ставил Петрарку, но недолюбливал Данте, находя его чересчур дидактичным, и не особенно высоко ставил Ариосто, Боккаччо, Тассо и Альфьери. В области искусства он обращал особое внимание на пластику и архитектуру древнего мира; к живописи же чувствовал меньше влечения, хотя еще будучи очень молодым человеком под влиянием бесед с Гёте написал очень ценный трактат о цветах и красках. Он охотно посещал оперу в Италии, и Россини был любимым его композитором.
Во время пребывания своего в Италии Шопенгауэр получил от сестры своей Адели письмо, извещавшее его о том, что данцигский торговый дом, которому его мать вручила большую часть состояния своего и Адели, обанкротился, причем обе они потеряли все свое состояние; сам Шопенгауэр, по свойственной ему осторожности и подозрительности, поместил в этом торговом доме лишь небольшую часть своего состояния, так что банкротство г. М. отозвалось на нем лично лишь потерей 8000 талеров, между тем как большая часть доставшегося ему после отца состояния осталась неприкосновенной. Хотя, как мы видели выше, Шопенгауэр не особенно ладил с матерью, однако он предложил ей разделить с нею и с сестрою оставшуюся неприкосновенной часть своего состояния, но они по неизвестным причинам отвергли это предложение.
Вообще, насколько Шопенгауэр чтил память своего отца, настолько холодно и равнодушно он относился к своей матери. Биограф его, Линднер, по-видимому, не без некоторого основания полагает, что Шопенгауэр имел в виду именно свою мать в том месте своего труда «Parerga», где он говорит о влечении женщин к расточительности и об их неспособности к ведению имущественных дел. Вот, между прочим, что он говорит в этой главе: «Все женщины, за весьма немногими исключениями, наклонны к расточительности, поэтому настоятельно необходимо обезопасить всякое наличное состояние, за исключением тех редких случаев, когда они сами приобрели его, от их расточительности. Ввиду этого, я полагаю, что женщин, в каком бы возрасте они ни находились, никогда нельзя считать вполне совершеннолетними и что они постоянно должны находиться под мужской опекой — все равно, будет ли то опека отца, мужа, сына или правительственных агентов, — подобно тому, как мы видим это в Индии; что им никогда не следует предоставлять самовольно распоряжаться имуществом, а то, что мать назначается даже в силу закона опекуншей и распорядительницей отцовского наследия детей своих, я считаю положительной нелепостью. В большинстве случаев такая женщина способна лишь прожить со своим вторым мужем или любовником то, что с трудом и заботливостью припасено отцом для своих детей, как нас тому учит еще старик Гомер. Родная мать после смерти отца своих детей часто превращается в мачеху им...» и т.д.
Возвратившись из путешествия своего по Италии, Шопенгауэр, отчасти, может быть, вследствие уменьшения отцовского своего наследия, решился домогаться профессуры. При этом он имел в виду три университета: Гейдельбергский, Гёттингенский и Берлинский Он написал трем своим знакомым профессорам: Эвальду, Блуменбаху и Лихтенштейну, подчеркивая, согласно тогдашним политическим условиям, что он намерен строго придерживаться области спекулятивной философии и далек от всякой мысли влиять на политический склад мыслей своих современников. Он писал, что его всегда занимало и по складу его ума будет занимать лишь то, что касается умственной деятельности людей всех эпох и всех стран, и что он считал бы ниже себя вдаваться в интересы данной страны или данной эпохи. По его глубокому убеждению, таковы должны быть взгляды всякого истинного ученого. В статье своей «Об университетской философии», напечатанной в его «Parerga», он, между прочим, говорит: «Если бы вред, приносимый науке людьми непризванными и неспособными, заключался лишь в том, что они не приносят ей никакой существенной пользы, как мы видим то по отношению к художествам, то еще куда бы ни шло. Но здесь они приносят положительный вред, прежде всего тем, что ради поддержания дурного они заключают тесный союз против всего хорошего и всячески стараются подавить его. Ничто не в состоянии примирить их с превосходством ума; так оно было, есть и всегда будет. И какое страшное большинство на их стороне! Это — одна из главных помех всякого рода прогрессу человечества». «Люди, которые, вместо того чтобы изучать мысли философа, — говорит в другом месте Шопенгауэр, — стараются ознакомиться с его биографией, походят на тех, которые, вместо того чтобы заниматься картиной, стали бы заниматься рамкой картины, оценивая достоинства резьбы ее и стоимость ее позолоты. Но это еще — с полбеды; а вот беда, когда биографы начнут копаться в вашей частной жизни и вылавливать в ней разные мелочи, не имеющие ни малейшего отношения к научной деятельности человека».
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
