79263 (589362), страница 2
Текст из файла (страница 2)
Нам ясен долгий путь!"
(Белый А. Воспоминания о Блоке. М., 1995. С. 77).
Блоковские строки действительно чудесны, но замечания Белого нельзя оставить без внимания – уж очень характерны они для русского интеллигента: если подлинная Русь – то только не московская (по аналогии: если вера – то не Православие, если христианство – то без Церкви, если власть – то уж только не та, которая сейчас). А "долгий путь" у Блока совсем не "ясен" – в песне Гаэтана об этом сказано честнее:
Смотрит чертой огневою
Рыцарю в очи закат,
Да над судьбой роковою
Звездные ночи горят.
Мира восторг беспредельный
Сердцу певучему дан.
В путь роковой и бесцельный
Шумный зовет океан…
("Роза и крест")
"Здесь, в окрестностях Шахматова, – продолжает Андрей Белый, – что-то есть от поэзии Блока; и – даже: быть, может, поэзия эта воистину шахматовская; взятая из окрестностей; встали горбины, зубчатые зори:
И вдоль вершин зубчатых леса
Засветит брачная заря.
Обилие хмурых горбин и болот с очень многими окнами, куда можно кануть – пойдешь прогуляться и канешь в окошко, – все это вплотную облегало усадьбу, где вырос А.А.; здесь – водится нечисть; здесь попик болотный на кочке кощунственно молится ″за лягушачью лапу, за римского папу″, колдун среди пней полоняет весну; и маячит дымком ″Невидимка″; сюда же Она по заре спускается розовым шелком одежд" (Там же).
"Лицо блоковской ″Руси″, – пишет Мочульский, – рождается не из русских былин, песен и сказок, а из народной магии заговоров и заклинаний, – и эта магия бросает на него темный свет демонизма" (Мочульский. А. Блок. С. 93). В отношении стихотворения "Русь" это, может быть, и верно, – но и то лишь отчасти, в целом же блоковская Россия этим элементом не исчерпывается. Тот же Мочульский замечает: "Два полюса его поэзии, – деревенская Русь, Московская губерния, Шахматово и ″городская″ Россия – Петербург". (Там же. С. 22).
Тема "Петербург Блока" продолжает всем известные "Петербург Пушкина" и "Петербург Достоевского" – и, отчасти их синтезирует. В чем-то Блок прямо следует традиции "Медного всадника":
О, город мой неуловимый,
Зачем над бездной ты возник?..
Ты помнишь: выйдя ночью белой
Туда, где в море сфинкс глядит
И на обтесанный гранит
Склонясь главой отяжелелой,
Ты слышать мог: вдали, вдали,
Как будто с моря, звук тревожный,
Для Божьей тверди невозможный,
И необычный для земли…
Провидел ты всю даль, как ангел
На шпиле крепостном; и вот –
(Сон или явь): чудесный флот,
Широко развернувший фланги,
Внезапно заградил Неву…
И Сам Державный Основатель
Стоит на головном фрегате…
Так снилось многим наяву…
Какие ж сны тебе, Россия,
Какие бури суждены?..
Но в эти времена глухие
Не всем, конечно, снились сны…
("Возмездие")
Начало той же, 2-й главы поэмы – общее место советских учебников истории:
В те годы дальние, глухие,
В сердцах царили сон и мгла:
Победоносцев над Россией
Простер совиные крыла…
Это Блок пишет не по личным воспоминаниям – следует канону демократической интеллигенции, так что за историческое свидетельство принять это трудно. Но с "другим" Петербургом ему пришлось познакомиться лично. В 1889 г. Александра Андреевна вторично вышла замуж – за поручика лейб-гвардии гренадерского полка Франца Феликсовича Кублицкого-Пиоттух, – и вместе с сыном переехала к мужу, в казармы на Петербургской стороне, на набережной Большой Невки.
В соседнем доме окна жолты.
По вечерам – по вечерам
Скрипят задумчивые болты,
Подходят люди к воротам.
И глухо заперты ворота,
А на стене – а на стене
Недвижный кто-то, черный кто-то
Людей считает в тишине…
("Фабрика")
Во втором браке Александра Андреевна была не особенно счастлива, – Франц Феликсович был человеком прозаическим, совсем не в духе ее семьи и ее собственных устремлений, – но с ним она прожила долгие годы, вплоть до его смерти. К пасынку он относился довольно равнодушно, но ни в чем его и не стеснял и ничем не травмировал.
В августе 1889 г. Саша Блок поступил во Введенскую гимназию. Успехами в науках не блистал – ему было скучно. Но в своих предпочтениях он был оригинален: больше всего любил древние языки – предметы, которые ненавидели и против которых восставали целые поколения «лучших русских людей». Но для музыкального уха будущего поэта «медь торжественной латыни» уже звучала призывно. «Учился он неровно. – вспоминала тетушка. – Всего слабее шла арифметика, вообще математика. По русскому языку дело шло гладко, что не помешало одному курьезному случаю: Блок принес матери свой гимназический дневник и в этом дневнике мать прочла следующее замечание: ″Блоку нужна помощь по русскому языку″» (Бекетова М.А. С. 48). Мария Андреевна недоумевает, «чем руководствовался преподаватель», – но курьезом это выглядит уже с высоты 20-х гг. Детские же опыты творчества, заботливо сохранявшиеся в семье, отнюдь не открывают в Саше Блоке вундеркинда. То, что он пишет в возрасте 12 – 14 лет, пожалуй, даже слишком ребячливо и инфантильно. Тем удивительнее, как быстро открылась в нем глубина и какая-то неожиданная зрелость: многое из того, что он пишет в 18 – 19 лет – уже на уровне лучших образцов поэзии XIX века.
Сформировали его в основном, по-видимому, две вещи: воспитание театром и первый прилив юношеских страстей. Начало увлечения театром – 1894 год. Тогда летом в Шахматове впервые была разыграна пьеса: «Спор древнегреческих философов об изящном», роли в которой исполняли Саша Блок и его двоюродный брат Феликс (Фероль, как его звали в семье) Кублицкий. Примерно тогда же Блок впервые встретился еще с одним троюродным братом, московским – Сергеем Соловьевым (1885 – 1942), впоследствии сыгравшим некоторую заметную роль в его судьбе. Родство шло по материнской линии: Ольга Михайловна Соловьева (урожденная Коваленская, 1855 – 1903) была двоюродной сестрой матери Блока, а ее муж, Михаил Сергеевич (1862 – 1903) – родным братом великого русского философа Владимира Соловьева. Знакомство с М.С. и О.М. Соловьевыми Блок в Автобиографии называл в ряду «явлений и веяний, особенно сильно повлиявших» на него. Но, конечно, настоящее знакомство состоялось позднее, а тогда Сашу Блока просто, что называется, «заметили».
В середине 90-х гг. Александра Андреевна почувствовала ухудшение здоровья (к болезни сердечной и нервной, начавшейся у нее после первого неудачного замужества, прибавились эпилептические припадки. Доктора настаивали на серьезном лечении и летом 1897 г. она, с сестрой Марией Андреевной и сыном, отправилась на курорт в Германию, в Бад-Наугейм.
Здесь посетила Блока первая любовь. Предметом ее была Ксения Михайловна Садовская (1862 – 1925), взрослая женщина, почти ровесница его матери. Серьезного значения этому роману никто не придавал, поэтому мать и тетка Блока смотрели на него благодушно. «Они виделись ежедневно. – вспоминала М.А. Бекетова, – Встав рано, Блок бежал покупать ей розы, брать для нее билет на ванну. Они гуляли, катались на лодке. Все это длилось не больше месяца. Она уехала в Петербург, Где они встретились снова после большого перерыва» (Бекетова М.А. С. 25). Блок сам вскоре осознал, что любовь была «ложной», но она вскрыла в нем подлинный родник поэзии.
Помнишь ли город тревожный,
Синюю дымку вдали?
Этой дорогою ложной
Мы безрассудно пошли…
– напишет он через два года. Очевидно, подействовали на него и впечатления заграничной поездки, романтические картины старой Европы. Может быть, зазвучал и зов немецкой крови – поэтический юноша ощутил себя средневековым рыцарем. А вскоре явилась и истинная Прекрасная Дама – но уже не в Германии, в России, в родном Шахматове.
Когда я в сумерки проходил по дороге,
Заприметился в окошке красный огонек.
Розовая девушка встала на пороге
И сказала мне, что я красив и высок.
(«Просыпаюсь я – и в поле туманно…»)
Тем не менее с духом немецкого рыцарства пришли и свободные, близкие к тоническим, размеры, характерные для древней германской поэзии – это не было следствие формальной изощренности, так звучала музыка души юноши-поэта.
Вхожу я в темные храмы,
Совершаю бедный обряд,
Там жду я Прекрасной Дамы
В мерцаньи красных лампад…
С точки зрения силлабо-тонического стихосложения здесь наблюдается некая неправильность: стопы то двусложные, то трехсложные, то усеченные до одного слога – без какой-либо закономерности. Зато строго соблюдается количество ударений в строке. В таком случае говорят не о «стопах», а о «долях», и сам размер называется дольник. Ударение применительно к дольнику называется латинским словом ictus, и если в строке, к примеру, три ударения (как в том, схема которого дается), то говорят о 3-иктном дольнике. Классический пример 4-иктного дольника опять-таки дает поэзия Блока:
Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою…
С такими размерами уже и раньше экспериментировали русские поэты (из старших символистов – Брюсов, Гиппиус), но только у Блока они зазвучали естественно и легко. Впрочем, это было чуть позже, – в начале 1900-х, первые же стихи Блока все-таки, как правило, не покидают пределов родной силлабо-тоники.
Сам поэт выделял в своем творчестве три этапа: мистической «тезы» (1900 – 1903), скептической «антитезы» (1904 – 1907) и синтеза, в который укладывается его зрелое творчество, по количеству гораздо менее обильное.
Период мистической «тезы» (~ 1900 – 1903)
В восьми верстах от Шахматова находилось имение Менделеевых Боблово, где летом 1898 г. состоялась первая сознательная встреча рыцаря с Прекрасной Дамой (прежнее младенческое знакомство не в счет). Любовь Дмитриевна Менделеева-Блок (1881 – 1939) тоже ее вспоминала: «О день роковой для Блока и для меня! Как был он прост и ясен! Жаркий солнечный июньский день, расцвет московской флоры. До Петрова-дня еще далеко, травы стоят некошенные, благоухают. Благоухает душица, легкими, серыми от цвета колосиками обильно порошащая траву вдоль всей ″липовой дорожки″, где Блок увидал впервые ту, которая так неотделима для него от жизни родных им обоим холмов и лугов, которая так умела сливаться со своим цветущим окружением. Унести с луга в складках платья запах нежно любимой тонкой душицы, заменить городскую прическу туго заплетенной ″золотой косой девичьей″, из горожанки перевоплощаться сразу по приезде в деревню в неотъемлемую часть и леса, и луга, и сада – это все дается только с детства подолгу жившим в деревне, и всем этим шестнадцатилетняя Люба владела в совершенстве». (Блок Л.Д. И быль и небылицы о Блоке и о себе. – Александр Блок в воспоминаниях современников. Т. 1. С. 139). Из описания явствует, что заниженной самооценкой избранница поэта не страдала, но ее можно понять: какая женщина не исполнилась бы преувеличенного о себе мнения, будучи не только воспета лучшими поэтами своей эпохи, но и возведена в ранг земного воплощения Вечной Женственности. Она была обычной, даже можно сказать, заурядной девушкой (с некоторой скидкой на высокую культуру семьи и воспитания), которой хотелось развлекаться, наряжаться, нравиться. Явившийся «рыцарь» пришелся ей по душе, она даже влюбилась в него. От того, первого лета их знакомства сохранились известные фотографии: Блок в костюме Гамлета, Любовь Дмитриевна в костюме Офелии – едва ли не единственная фотография, которая дает понять, что в этой простоватой и полноватой девушке действительно был какой-то свет женственности, казавшийся ее поклонникам отблеском нетварного света. Вообще же словесные ее портреты привлекательнее фотографических. «Любовь Дмитриевна носила розовые платья и великолепные золотистые волосы заплетала в косу. – писала М.А. Бекетова. – Нежный бело-розовый цвет лица, черные брови, детские голубые глаза и строгий неприступный вид. Высокий рост, лебединая походка, женственная прелесть» (Бекетова М.А. С. 62). Блок увидел в своей Прекрасной Даме древнерусский, «княжеский» идеал красоты – так парадоксальным образом синтезировался в нем дух поэзии средневековых трубадуров и труверов – с идеалом русской красавицы. Этот причудливый синтез, очень характерный для поэзии Серебряного века вообще и в литературе очень плодотворный, применительно к жизни изначально таил в себе опасность тяжелой драмы – что и вышло впоследствии.
Любовь Дмитриевна вспоминала, что роль Офелии в любительской постановке Шекспира была первым ее шагом навстречу Блоку. Но потом увлечение прошло, и уже немногое время спустя ей было «стыдно вспоминать свою влюбленность в этого фата с рыбьим темпераментом и глазами» (Блок Л.Д., С. 151). А для Блока начался новый этап жизни.
Я шел во тьме к заботам и веселью,
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
