79263 (589362), страница 4
Текст из файла (страница 4)
1903 г. начался трагически. Неожиданно умер Михаил Сергеевич Соловьев, и его жена, Ольга Михайловна, не вынеся горя, покончила с собой. Это событие потрясло всех, кто их знал. Но, несмотря на печальное начало, 1903 год был для ознаменован для Блока, прежде всего, двумя радостными событиями: литературным дебютом и женитьбой. Стихи его были напечатаны почти сразу в журнале «Новый путь», «Литературно-художественном сборнике» студентов Петербургского университета и в альманахе «Северные цветы».
А 17 августа в церкви села Тараканово (неподалеку от Шахматова и Боблова) состоялось его венчание с Л.Д. Менделеевой. М.А. Бекетова описывает это событие восторженно: «На прекрасную юную пару невозможно было смотреть без волнения. Благоговейные, торжественные, красивые. Даже старый священник, человек грубый и нерасположенный к нашей семье, был видимо тронут и смотрел с улыбкой на жениха и невесту» (Бекетова М.А. С. 85).
Период скептической «антитезы» (1904 – 1907)
В январе 1904 г. Блок с женой поехали в Москву, где сразу вошли в круг московских символистов – встретились с уже «родным по духу» Андреем Белым, познакомились с Брюсовым, Бальмонтом, издателем «Скорпиона» Поляковым, издателем «Грифа» Кречетовым, его женой Ниной Петровской и другими. Впечатления были разные. 15 января в религиозном собрании университетского кружка Блок читал доклад «Символизм как миропонимание». Среди слушателей были те, кто впоследствии стали видными фигурами в истории русской религиозно-философской мысли: В.Ф. Эрн, В.П. Свенцицкий, П.А. Флоренский. Пробыв в Москве две недели Блоки вернулись в Петербург. Одним из результатов поездки стало то, что в том же году в издательстве «Гриф» вышел сборник «Стихи о Прекрасной Даме», в который вошли 93 стихотворения из нескольких сотен написанных.
Лето 1904 г., как обычно, проводили в Шахматове, куда к ним приехали Андрей Белый, Сергей Соловьев и близкий друг Белого Алексей Петровский. Блоки производили впечатление безоблачно счастливой пары. «″Царевич с Царевной″, – срывалось в душе… Эта солнечная пара среди цветов полевых так запомнилась мне», – вспоминал то лето Андрей Белый (цит. по. Бекетова М.А. С. 90). В то же время в отношениях друзей и единомышленников обнаружились моменты весьма неудобные для человеческого общежития. Пропитавшись духом «Стихов о Прекрасной Даме», «блоковцы» всерьез считали жену поэта, Любовь Дмитриевну, объективным земным воплощением Вечной Женственности. И то, что было естественно для самого Блока, и, в общем, извинительно даже с богословской точки зрения: видеть в любимом человеке отражение образа Божьего, – превратилось у его почитателей в странный культ, опасности которого они, похоже, сами не осознавали. М.А. Бекетова писала: «Нельзя не вспомнить, что поведение ″блоковцев″ не всегда соответствовало тому серьезному смыслу, который они придавали своему культу. В их восторгах была изрядная доля аффектации, а в речах много излишней экспансивности. Они положительно не давали покоя Любови Дмитриевне, делая мистические выводы и обобщения по поводу ее жестов, движений, прически. Стоило ей надеть яркую ленту, иногда просто махнуть рукою, как уже ″блоковцы″ переглядывались с значительным видом и вслух произносили свои выводы. На это нельзя было сердиться, но это как-то утомляло» (Бекетова М.А. С. 90 – 91).
Блок к этому времени уже чувствовал, что пора мистических озарений для него миновала. «Чувствовать Ее – лишь в ранней юности и перед смертью. – записал он как раз в 1904 г. – Теперь побольше ума» (Блок А.А. Собр. соч. в 6-ти тт. Т. 5. С.105). Белый и «блоковцы», напротив, навязывали ему «кружковую» мистику, для его натуры неприемлемую. Эту нездорово-мистическую атмосферу Блок иронически запечатлел в пьесе «Балаганчик», написанной в 1906 г.
«Первый мистик: Посвети. Не она ли пришла в этот час?
Второй мистик поднимает свечу.
Совершенно неожиданно и непонятно откуда появляется у стола необыкновенно красивая девушка с простым и тихим лицом матовой белизны. Она в белом. Равнодушен взор спокойных глаз. За плечами лежит заплетенная коса. Девушка стоит неподвижно. Восторженный Пьеро молитвенно опускается на колени. Заметно, что слезы душат его. Все для него – неизреченно. Мистики в ужасе откинулись на спинки стульев. У одного беспомощно болтается нога. Другой производит странный движения рукой. Третий выкатил глаза. Через некоторое время очнувшись, громко шепчут:
Прибыла!
Как бела ее одежда!
Пустота в глазах ее!
Черты бледны, как мрамор!
За плечами коса!
Это смерть!
Пьеро: Господа! Вы ошибаетесь! Это Коломбина! Это – моя невеста!» (Блок А. Собр. Соч. в 6-ти тт. Т. 3. С. 11).
«Балаганчик» был поставлен В.Э. Мейерхольдом на сцене театра В.Ф. Комиссаржевской в декабре 1906 г. и шел с большим успехом. Между тем, драматический любовный треугольник пьесы: Пьеро – Коломбина – Арлекин, – отражает треугольник, реально образовавшийся в жизни: Блок – Любовь Дмитриевна – Андрей Белый. Мистическое преклонение перед Вечной Женственностью приняло совершенно земной, банальный оборот: Белый влюбился в жену друга, и в какой-то момент она готова была ответить взаимностью. Запутанные отношения дружбы-вражды продолжались до 1907 г., дело чуть не кончилось дуэлью, на три года контакты с Белым вообще прекратились, потом возобновились уже в более спокойной тональности, – однако не случайно заметил Блок в записной книжке: «Слишком во многом нас жизнь разделила» (Блок А. Собр. соч. в 6-ти тт. Т.5 С. 185). Это увлечение Белого и связанная с ним путаница в отношениях не разрушили семьи Блока, но надломили его душевно. Зримым печальным результатом стало пристрастие к алкоголю.
Андрей Белый вспоминал историю написания знаменитой блоковской «Незнакомки»: «Однажды, в 12 часов ночи – он: входит в мятом своем сюртуке, странно серый, садится; и – каменеет у стенки.
Л.Д.:
Саша – пьяный?
А.А. – соглашается.
Да, Люба, пьяный…
Вернулся в тот день с островов; в ресторане им было написано стихотворение ″Незнакомка″, потом получившее очень большую огласку; его – не любил за все то, что связалось с надрывом в А.А., выступающего из теней серо-стертым лицом; и – заявляющего хриплым голосом:
Да, Люба, пьяный.
Стихотворение фигурирует, как автограф; я помню бумажку с набросанными строками…» (Белый А. Воспоминания о Блоке. С. 234). Мистическое стихотворение, к сожалению, более автобиографично, чем хотелось бы почитателям творчества Блока:
И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен,
И влагой терпкой и таинственной,
Как я, смирен и оглушен…
…В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.
Зинаида Гиппиус, пережившая и Блока, и Белого, впоследствии вспоминала обоих – в ее воспоминаниях немало тонких наблюдений: «Прежде всего, они, Блок и Бугаев, люди одного и того же поколения оба неисцелимо невзрослые. Они оба не имели зрелости, и чем больше времени проходило, тем яснее было, что они ее и не достигнут. Не разрушали впечатления невзрослости ни серьезность Блока, ни громадная эрудиция Бугаева. Это все было вместо зрелости, но отнюдь не она сама. Стороны чисто-детские у них были у обоих, но разные: из Блока смотрел ребенок задумчивый, упрямый, испуганный, очутившийся один в незнакомом месте; в Боре – сидел баловень, фантаст, капризник, беззаконник, то наивный, то наивничающий. Блок мало знал свою детскость; Боря знал отлично и подчеркивал ее, играл ею. Оба они, хотя несколько по-разному, были безвольны. Над обоими властвовал рок. Но если в Блоке чувствовался трагизм – Боря был драматичен и, в худшем случае, мелодраматичен. На взгляд грубый, сторонний, и Блок, и Бугаев казались – скажем прямо, – людьми ″ненормальными″. И с той же грубостью толпа извиняла им ″ненормальность″ за их ″талант″, за то, что они ″поэты″. Тут все, конечно, с начала до конца – оскорбительно. И признание ″ненормальности″, и прощение за ″поэзию″. Что требовать с внешних? Беда в том, что этот взгляд незаметно воспринимался самими поэтами и писателями данного поколения, многими и многими (я не говорю тут собственно о Блоке и Бугаеве). Понемногу сами ″служители искусства″ привыкли оправдывать и безволие, и невзрослость свою – именно причастностью к ″искусству″. Не видели, что отходят от жизни, становятся просто забавниками, развлекателями толпы, все им за это снисходительно позволяющей». (Воспоминания об Андрее Белом. С. 83 – 84)
Роль самой Гиппиус в жизни Блока была тоже неоднозначна и небезупречна: считая всякую нормальную семейную жизнь «пошлостью», она пустила «метафизическую сплетню» о кризисе творчества Блока после женитьбы. Что касается Белого, то можно прислушаться и к суждению К.В. Мочульского: «Мы готовы сказать: у Блока не могло быть большего врага, чем Белый. И действительно, никто в жизни не причинил ему столько зла, столько страданий. Но это – только одна половина правды; а другая половина в том, что никто, некогда не любил его, как Белый» (Мочульский К.В. С. 112).
Нельзя не отметить, что Блок осознавал ненормальность всего жизненного строя этого сообщества людей с размытыми нравственными принципами – в этом сказывалось его «здоровое начало». Люди, близко знавшие его, подчеркивают в его образе черты, мало вяжущиеся с расхожим представлением о «слепом ясновидце», ассоциировавшимся с известным портретом работы К.А. Сомова (который, кстати, не нравился ни самому Блоку, ни его родным). «Блок умел ходить по земле , – писала Надежда Павлович, – и Блок чувствовал связь человека с землей» (Александр Блок в воспоминаниях современников. Т. 2. С. 398). «Блок очень любил физический труд. – писала М.А. Бекетова. – Была у него большая физическая сила, верный и меткий глаз: косил ли он траву, рубил ли деревья или рыл землю – все выходило у него отчетливо, все было сработано на славу. Он говорил даже, что работа везде одна: что печку сложить, что стихи написать» (Бекетова М.А. С. 85). Альтернативу болезненной утонченности культурной среды он, по обычаю русской демократической интеллигенции, искал в «народе», к которому был немногим более близок, чем его дед, заговаривавший по-французски с мужиками.
Май жестокий с белыми ночами!
Вечный стук в ворота: выходи!
Голубая дымка за плечами,
Неизвестность, гибель впереди!
Женщины с безумными очами,
С вечно смятой розой на груди! –
Пробудись! Пронзи меня мечами,
От страстей моих освободи!
Хорошо в лугу широком кругом
В хороводе пламенном пройти,
Пить вино, смеяться с милым другом,
И венки узорные плести,
Раздарить цветы чужим подругам,
Страстью, грустью, счастьем изойти, –
Но достойней за тяжелым плугом
В свежих росах поутру идти!
Принципов переустройства мира на здоровых началах Блок искал в народе, в революции – но не в христианстве, не в Церкви. Возможно, психологически это было обусловлено тем, что о Христе слишком много говорили люди, причинявшие ему боль – Мережковские, Белый и люди их круга. Но ближайший его друг – Евгений Павлович Иванов (1879 – 1942) – был человеком глубоко верующим, причем верующим церковно. В переписке с ним Блок порой говорит о Христе: «Ведь я ″иногда″ Христом мучаюсь» (Блок А. Собр Соч. в 6-ти тт. Т. 6. С. 69). И тут же отвергает Его: «Никогда не приму Христа» (Там же. С. 82). Но о том, что восприятие Блоком Христа не было поверхностным, свидетельствует, к примеру, такое его стихотворение, посвященное Евгению Иванову:
Вот Он – Христос – в цепях и розах
За решеткой моей тюрьмы.
Вот агнец кроткий в белых розах
Пришел и смотрит в окно тюрьмы.
В простом окладе синего неба
Его икона смотрит в окно.
Убогий художник создал небо.
Но лик и синее небо – одно.
Единый, светлый, немного грустный –
За ним восходит хлебный злак,
На пригорке лежит огород капустный,
И березки и елки бегут в овраг.
И все так близко и так далеко,
Что, стоя рядом, достичь нельзя,
И не постигнешь синего ока,
Пока не станешь сам как стезя…
Пока такой же нищий не будешь,
Не ляжешь, истоптан, в глухой овраг,
Обо всем не забудешь, и всего не разлюбишь,
И не поблекнешь, как мертвый злак.
Стихотворение датировано 10 октября 1905 г. А 17 октября Блок участвовал в революционной демонстрации и даже нес красный флаг. Возможно, потом эти воспоминания – Христос в розах и красный флаг – соединились в «Двенадцати». События первой русской революции Блок относит к числу наиболее важных вех жизни. Он откликнулся уже на начало ее – события «кровавого воскресенья», 9 января 1905 г.
Шли на приступ. Прямо в грудь
Штык наточенный направлен.
Кто-то крикнул: «Будь прославлен!»
Кто-то шепчет: «Не забудь!»
Ведь никто не встретит старость –
Смерть летит из уст в уста…
Высоко пылает ярость,
Даль кровавая пуста…
Революционные» стихи Блока (вплоть до «Двенадцати») далеко не так однозначны, как пыталась их трактовать в свое время как советское, так и антисоветское литературоведение. Взять, к примеру, стихотворение «Митинг», рисующее выступление революционера на трибуне и его неожиданную смерть от чьей-то пули. Оратор наделен некоторыми прямо-таки демоническими чертами:
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
