73719 (589308), страница 5
Текст из файла (страница 5)
В наши дни отечественные исследователи получили ценнейший материал – дневники и мемуары женщин первой волны русской эмиграции – писателей, деятелей культуры, спутников жизни выдающихся художников Зинаиды Гиппиус и Нины Берберовой, веры Буниной и Ирины Одоевцевой и др., что значительно расширяет возможности гендерного литературоведческого анализа.
Обращение современных литературоведов к женскому творчеству эпохи Серебряного века обозначил прорыв в понимании этого феномена и по достоинству оценить вклад женщины-писательницы в развитие русской литературы. Так, Е. Тарланов, анализируя поэзию М. Лохвицкой ставит и вопрос о гендерной поэтике, которую можно и нужно рассматривать в качестве частного случая модернистской эстетики, развитие которой он видит в утаенной от современников поэзии С. Парнок и М. Цветаевой. Оппонентом авторов, пишет Тарланов, выступают не отдельные закостенелые стандарты женского поведения (ролевая героиня Мирры Лохвицкой), а общепринятая мораль, вне координат которой решаются вопросы женской литературы…
Автор видит проблемы гендерной поэтики, освещающие основное качество модернистского миропонимания в дистанцированности от традиционного национально-культурного фона, в рамках которого остается социально-просветительская трактовка женского вопроса [Тарланов, 1999, с. 144]. М. Михайлова полагает, что Серебряный век – особый период в существовании женской литературы, связанный несомненно с интенсивным развитием женского движения на всех уровнях. Его лицо теперь определяют не отдельные выступления женщин писательниц, а массовый приход в литературу женщин (в том числе и издателей, переводчиков, критиков), открыто заявивших о своем праве давать «женские определения жизни», говорить «от лица женщин». Как и Тарланов, Михайлова связывает гендерный подход с эстетическим аспектом в феминистском литературном движении, объединяющим женщин писателей «категорией красоты» [Михайлова, 2001, с. 184-185].
На рубеже последующих столетий этот критерий видоизменился. Наряду с новыми критериями интерпретации произведений авторов-женщин немецкая исследовательница Э.Шорэ предлагает (и в этом ее позиция сближается с позицией М. Михайловой) повысить «интерес современных русских писательниц к женской литературной традиции в рамках их собственной культуры [курсив мой – Г.П.], к сознательному восприятию этой традиции, а именно - не к ее тривиализации и маргинализации, а в большей степени к признанию того, что звучащие в текстах темы не станут отторгаться сегодняшними писательницами" (Шорэ, 2000). Этому способствует и современная издательская практика, осуществляющая многочисленные переиздания произведений авторов-женщин рубежа XIX-XX в.в.: «Дача на петроградской дороге» (М., 1986), «Свидание» (М., 1987), «Только час» (М., 1988), «Сто одна поэтесса Серебряного века» (СПб, 2000) и др.
Признание этого факта ведет к потребности разрабатывать новые критерии для включения поэтесс и женщин-прозаиков в литературную традицию. Эти критерии будут отличаться от принятых до сих пор в литературоведении и литературной критике. Новая практика анализа, а главное, круг объектов исследования женской литературы все время расширяются. В качестве примеров можно привести книгу историко-литературных очерков М.Ш. Файнштейн «Писательницы пушкинской поры» (Л., 1989), статью А.В. Поповой «К отражению женского вопроса в русских журналах 1860-х г.г.», научный доклад О.Гончаровой «Эстетические модели женской идеальности в русской культуре XVIII века» на Международной конференции «Язык – гендер - традиции» (2002) и др.
Продолжая ретроспективный обзор женского творчества отметим, что после революции 1917 г. и изменения политического и экономического строя России гендерные конфликты обострились. Преподаватель литературы как вузовский, так и школьный, располагая определенным минимумом знаний в этой области, может обратиться и к популярной статье Олега Герчиков «Великая Октябрьская сексуальная революция» [Герчиков, 2006].
Революция много изменила в положении женщины, что внесло новое в проблематику художественных произведений, в содержание их конфликтов. Писатели-мужчины не могли пройти мимо нового образа жизни женщины. Они нащупывали болевые точки ее взаимоотношений с мужчиной: вспомним забытые сейчас рассказ Пантейлемона Романова «Без черемухи» (1927) и роман Федора Гладкова «Цемент» (1925, позднейшие редакции – 1930, 1944). Последнее произведение и его редакции особенно ярко показывают и сущность гендерных отношений после революции, и эволюцию их восприятия обществом в последующие десятилетия.
Представительниц женского творчества в советской России на фоне провозглашенного равенства мужчин и женщин было много, но широко печатавшаяся женская литература была в основном ориентирована в тематике, проблематике, по характеру конфликтов на мужское творчество. Крупных имен в сравнении с писателями-мужчинами было значительно меньше: Л.Сейфуллина, А.Коптяева, Г.Николаева, В.Панова, О. Берггольц. Это объясняется изменением социального состава писательского корпуса, притоком большого количества женщин, ищущих возможности самовыражения наподобие лавреневской Марютки из повести «Сорок первый». Высказывалось и такая точка зрения: на протяжении веков литературным и вообще интеллектуальным трудом в основном занимались мужчины, что якобы закрепилось даже генетически.
С 1970-х г.г. число произведений авторов-женщины резко возросло. В этом огромном массиве выделились авторы прозы, как ранее выделились соперничающие с мужчинами поэты женщины, Ахматова и Цветаева. В прозе конца XX века – это Т. Толстая, Л. Петрушевская, Л. Улицкая.
Таким образом, говоря о гендерном аспекте литературоведения, мы прежде всего выделили ретроспективный анализ проблемы, осуществляемый литературоведами разных поколений, работающих как в рамках уже ставшей традиционной парадигмы (Ю. Лотман, М. Михайлова, Е Тарланов и др.), на стыке с общей гендерологией (И. Тартаковская, Э. Шоре, Е. Трофимова, И. Савкина и т.д.).
Наряду с историко-литературным гендерным аспектом необходимо выделить и теоретический аспект проблемы.
Е. Трофимова в статье «К вопросу о гендерной терминологии» подчеркнула, что гендерное «измерение» дает зачастую возможность по-иному взглянуть на хорошо известные факты или произведения, интерпретировать их с учетом гендерной дифференциации, выявлять субтексты, отражающие символы женского опыта, а также и деконструировать, казалось бы, незыблемые понятия. Ведь новое прочтение текстов дает возможность отойти от традиционных – и литературоведческих, и социально-политических – трактовок, проанализировать произведения с точки зрения представлений о «мужественности» и «женственности», которые, в свою очередь, являются конструктами культуры и подвергаются постоянной эволюции в исторической перспективе [Трофимова, 2000]. Исследователи вслед за Э. Шоре показывают особую роль в гендерном литературоведении междисциплинарных связей. Действительно, литературная критика и литературоведение стали опираться на результаты исследований в области психологии, антропологии, лингвистики, которые позволили делать более обоснованные выводы и заключения.
Специального рассмотрения заслуживает вопрос о гендерной идентификации женской литературы. Как и вообще положение женщины в современной России, женская литература (и ее авторы) становится одной из важнейших областей гендерных исследований. Она вызывает повышенный интерес и специалистов, и читателей и является одной из актуальных и дискуссионных проблем современного литературоведения, и издательской практики. Теория гендера позволяет по-новому интерпретировать произведения художественной литературы, воплощающей женский взгляд на мир (гендерная картина мира), на взаимоотношения полов, а также вносит новое в трактовку женской прозы, значительно обогащает ретроспективный взгляд на историю женского творчества в целом.
Понятие «женская литература» (женская поэзия, женская проза, женская драматургия) употребляется в двух значениях: 1) как традиционное определение художественного творчества женщин (женская литература – это, по сути, то, что создало в литературе женщинами) и 2) как современное понятие из области гендерологии, точнее гендерного литературоведения. Эти два значения, естественно, пересекаются: не случайно один из гендерологов Д.В.Воронцов разделяет первичную гендерную идентичность (мужчина/женщина), которая выделяет различия биологические (прежде всего репродуктивные) и вторичные. На ее основе происходит развитие и других форм гендерных идентичностей, в которых маскулинные и феминные качества находятся, во-первых, в разнообразных сочетаниях, во-вторых, они наполняются разным содержанием в различных человеческих сообществах [Воронцов, 2004]. (Поэтому, как мы покажем ниже, появляется возможность говорить о маскулинной, феминной и андрогинной женской прозе.)
Непрерывно расширяющийся объект исследований в области женской прозы стимулирует разработку критериев идентичности, в которой главную роль играет не биологический пол автора, а его гендер и художественное своеобразие его произведений. Выявление феномена женской прозы ведется благодаря:
– активной библиографической работе в этом направлении, появление в словарно-справочной и учебной литературе подробной информации о современных женщинах-писательницах;
– современной литературной критике, ибо в статьях М.Абашевой, И.Слюсаревой, Т.Морозовой, О.Дарка, П.Басинского и др. успешно дебатируется вопрос о категории «женская проза» [Абашева, 1992, с. 24];
– автолитературоведению женщин-писательниц не только творящих, но и исследующих феномен женской прозы; оно представлено выступлениями М. Арбатовой, С.Василенко, О. Славниковой; статьей Н. Габриэлян «Ева – это значит «жизнь». (Проблема пространства в современной женской русской прозе выходит далеко за рамки писательской рефлексии и является на сегодняшний день одним из самых глубоких исследований по данной проблематике [Габриэлян, 1996].)
Естественно, что не только писатели, литературные критики, но и читатели – и женщины, и мужчины – хотят видеть женский образ, раскрытый не только со стороны – мужским взглядом, но и изнутри – женским, что способствует актуализации гендерных проблем женской прозы в литературоведении. Конечно, какая-то особенная женская (или мужская) специфика литературного творчества пока что остается для исследователей трудно уловимой, и именно ее пытаются осознать современные гендерологи- литературоведы.
Проблема идентификации женской прозы рубежа XX – XXI в., сама личность женщины-писательницы как говорящего субъекта становится основной задачей исследований современного литературоведения и одновременно ключом к пониманию сути данного литературного феномена. При этом конкретные наблюдения получили истолкования на фоне современных философско-социологических исканий.
Идентификация женского творчества находится в центре внимания интеллектуальной жизни Запада, что подтверждается высказываниями известных философов-феминисток. Они полагают, что все сознание современного человека, независимо от его половой принадлежности, пропитано ценностями мужской идеологии. Так Элен Сиксу считает, что только литература, созданная женщинами, может поведать миру о подлинной женственности, изменяя тем самым мир и историю. «Женщина должна писать себя: должна писать о женщинах, – утверждает она, призывая настоящих и будущих авторов: Почему вы не пишите? Пишите, пишите для себя. Ваше тело должно быть услышано» [Брандт, 1999, с.150]. Делается акцент на телесности женского творчества, на его способности передавать внутреннюю жизнь женщины, как функцию ее, отличимого от мужского, тела. «Поэт возвращается к знанию тела, как к источнику истины», - утверждает и С. Гриффин. Скрытое в теле знание переходит в сознание, и показать это может только художник: «Поэзия способна опрокидывать, опровергать наши представления о том, кто мы есть, она открывает – часто совершенно неожиданно – нам нас самих: похороненные, зарытые чувства, утерянные знания». Поэтому С. Гриффин считает, что «поэзия – есть тайный путь, через который мы можем восстановить нашу собственную аутентичность... Вот почему поэзия так важна для феминизма» [Цит. по: Брандт, 1999, с. 149].
Интерес представляет переводная антология «Гендерная теория и искусство» (М., 2005), куда вошли и созданные в 1970 – 2000 гг. и ставшие хрестоматийными работы Юлии Кристевой, Гризельды Поллок (последняя пишет о соотнесенности феминистской истории искусства с марксизмом), Люси Иригарэ, Риты Фелски, Элен Сиксу, говорившей о феминистской эстетике и др. О значении женского творчества много писала Юлия Кристева, видя в нем желание женщины самоутвердиться. Женская литература, несущая в себе противоречие с социальными нормами, очень важна, ибо «выводит наружу природу того, что остается невысказанным»; она обогащает наше общество «более гибким и свободным дискурсом, способным назвать то, что пока не вошло в широкий оборот: тайны тела, тайные радости, стыд, ненависть ко второму полу» [Кристева, 1995, с. 140]. Однако автор работы «Власть женщин» видит и оборотную сторону медали: благодаря ярлыку феминизма находит спрос то, что в иной ситуации было бы отвергнуто – в силу своей нехудожественности. Ею же высказана мысль об ограниченности «телесности» письма.
Но свои рассуждения известный философ-женщина заканчивает на оптимистической ноте: «И все-таки, сколь бы сомнительными ни были результаты женского художественного производства, симптом налицо – женщины пишут. И мы с нетерпением ждем от них нового материала» [Кристева, 1995, с. 141]. Это соответствует позиции феминистской критики, согласно которой у женской литературы гораздо больше оснований называться «настоящей», ибо психическая организация женщин обладает «писательскими» качествами – пластичностью, поливалентностью, ненасильственностью и вообще, как отметил, комментируя статьи феминисток, И.Ильин, для них «литература женского рода» [Ильин, 1998, с. 143].
Придавая такое большое значение женской литературе, разные по своим теоретическим установкам представительницы феминистской критики заявили о необходимости создания истории женской литературы, составления антологий женской литературы, организации центров, программ и курсов по её изучению. В основные задачи феминистской литературной критики, как подчеркивают исследователи, входит изучение тем и жанров литературы, созданной женщинами; изучение новых предметов – таких как психодинамика женской креативности, лингвистика и проблема женского языка, индивидуальное или коллективное женское авторство, история женской литературы и исследование биографий отдельных писательниц и их произведений.
Для многих феминистских исследователей именно феминный стиль письма является способом обретения женщиной своей идентичности, своего «голоса» в культуре, собственного места в культурном пространстве. В основе феминистского анализа языка лежит опыт познания женского подавления в культуре, стремление выразить запрещенную традиционной культурой женственность.
В России дискуссия о женской литературе – прозе, поэзии, драматургии, – начатая в отечественной критике полвека назад, стимулировалась и корректировалась по мере знакомства советского читателя с достижениями феминистской критики. В 1980 – начале 1990-х гг. тема женского творчества вызывала острые дискуссии – от полного отрицания до безоговорочного признания этого культурного феномена. Как известно, в патриархальной культуре слова "женское» и "мужское" дают не только биологическое определение, но и являют оценочную категорию. Говоря о ее недостатках или достоинствах, женскую литературу всегда сравнивают с лучшими образцами так называемой "мужской" литературы. Как не раз говорила в своих выступлениях Е.Трофимова, норма, точка отсчета – мужчина, мужское перо, мужской взгляд. Слово "литература" с прилагательным "женская" воспринималось негативно, было ироническим ярлыком, и писательницу, поэтессу (слова, звучавшие оскорбительно), рекомендовалось называть в мужском роде: писатель, поэт. Ее рассматривали лишь как одного из солдат армии литераторов. В постсоветской России продолжалась полемика, главная тема которой – существование понятия «женская литература». Резким неприятием женского творчества проникнуты высказывания некоторых писателей-мужчин, например, Юрия Кузнецова: «Женщины – исполнители, а не творцы. Женщины не создали ни одного великого произведения... Никакого общечеловеческого или, по крайне мере, национального мотива в их стихах не прозвучало» [Кузнецов, 1987].
Такое откровенное неприятие женского творчества идет вразрез с объективностью социальных процессов, с активным участием в них женщин, с уровнем философских теорий по проблеме гендера. Но одним из главных аргументов противников использования данного понятия является утверждение, что наличествует лишь хорошая и плохая литература, которая не делится по признаку пола и не бывает ни мужской, ни женской.
Итак, на одном полюсе располагается точка зрения, согласно которой женская проза если и существует, то вряд ли ее можно назвать Литературой, а все женские имена в истории мировой словесности – исключения, лишь подтверждающие правило, на другом – признание идейно-эстетических ценностей женской прозы. Другими словами, ставится вопрос: «Имеют ли право тексты, написанные женщинами, выделяться в самостоятельную область словесности?» Против попытки развести литературу «под литеры «М» и «Ж» резко выступила критик Наталья Иванова, но ее позиция часто вызывала несогласие. Признание принципиальной разницы между мужчиной и женщиной ведет к признанию и того, что самопознание, самовыражение женщины в литературе отлично от мужского. Как подчеркнула М.Абашева, «женская проза, если отвлечься от ценностных критериев, – факт литературного сегодня, и факт симптоматический, свидетельствующий о начале благотворной дифференциации нашей литературы – жанровой, стилевой, тематической - ее специализации, ранее искусственно сдерживаемой внелитературными факторами» [Абашева, 1992, с. 149].
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
