70382 (589176), страница 9
Текст из файла (страница 9)
В дальнейшем недвижимая собственность Лихачевых, по-видимому, продолжала оставаться неразделенной и находилась официально в их совместном владении. Вообще в российской дворянской социальной практике раздел имущества между членами семьи обычно был приурочен к каким-то переломным моментам их жизни, таким как вступление в брак детей, смерть родителей. Причем формально родительское имение могло быть поделено между детьми духовном завещании и до наступления этих моментов, однако фактически этот раздел производился лишь тогда, когда завещание вступало в силу. При этом следует помнить, что нормы единонаследия и создания майоратных владений, официальные попытки законодательного учреждения которых осуществлялись в 18-19 веках по крайне мере дважды ( в 1714 и 1845 годах), не приживались на российской почве. Дворянство с неизменным постоянством желало делить свои имения равномерно между всеми детьми, обеспечивая тем самым каждому из них более или менее стабильное имущественной положение. Вместе с тем дробление имений могло приводить к утрате ими экономической жизнеспособности, поэтому в реальной хозяйственной практике предпочтение отдавалось управлению единым нерасчлененным имуществом семьи до тех пор, пока обстоятельства позволяли это делать. Если во главе семьи стояла мать-вдова, то, как правило, именно она руководила организацией всего хозяйства в имении, не подлежавшем фактическому разделу до конца ее жизни или до ее особого волеизъявления.
Согласно официальному документу, составленному 18 марта 1829 года, Елизавету Николаевну Лихачеву, имевшую недвижимую собственность и в личном владении, и в совместном владении с детьми, не обошла стороной характерная в целом для российского дворянства конца 18 – первой половины 19 века, в том числе и провинциального, проблема задолженности. В обеспечении займа, сделанного 27 июня 1825 года в Московском опекунском совете и составлявшего 47 тысяч рублей, ею было заложено имение, насчитывавшее 237 душ и включавшее в себя деревни Горбуново (42 души), Высоково (40 душ), Трубино (79 душ), село Лопково (27 душ), сельца Бяково (41 душа) и Софьино (8 душ) Кашинского уезда Тверской губернии0. 14 марта 1827 года Тверской гражданской палатой были выданы четыре официальных свидетельства об имениях, принадлежавших Елизавете Николаевне Лихачевой и ее детям: штабс-ротмистру Григорию Васильевичу Лихачеву, штабс-ротмистру Ивану Васильевичу Лихачеву, прапорщику Петру Васильевичу Лихачеву и Анне Васильевне Давыдовой, урожденной Лихачевой0. На основании одного из этих документов имение, состоявшее из деревень Вороново (107 душ), Бородино (36 душ), Абаково (55 душ) и Сухой ручей (67 душ) Новоторжского Уезда Тверской губернии и составлявшее в совокупности 295 душ, было заложено в Санкт-Петербургском опекунском совете в результате произведенного 14 апреля 1827 года займа в размере 56 тысячи рублей0. Три других свидетельства об имениях располагавшихся в Кашинском уезде Тверской губернии, одно, в деревнях Плечево (47 душ), Бузыково (20 душ) Доможирово (16 душ), Покров (6 душ) и Ромашино (30 душ), другое, в сельце Устиново (134 души), и, наконец, третье, в селе Дьяково (51 душа) и в деревнях Новинки (61 душа) и Высокое ( 2 души), и насчитывавших всего, соответственно, 119 душ, 134 души и 114 душ, по сведениям, которым Тверская гражданская палата располагала к 18 марта 1829 года, не представлялись Лихачевым в качестве формальных гарантий осуществления займов под заклад имущества0.
Факт того, что задолженность дворянства была распространенным явлением российской социальной действительности конца 18 – первой половины 19 века, находит известное подтверждение и в художественной прозе данного периода. Достаточно вспомнить одного из героев пушкинской повести «Барышня-крестьянка» – «Григория Ивановича Муромского, - который «промотав в Москве большую часть имения своего…, уехал… в последнюю свою деревню… и в деревне находил способ входить в новые долги» 0. И хотя речь идет о мужчине, не хозяйствовавшем рачительно, а растратившем состояния, живя в столице, и возвратившемся в имение, но не сумевшем наладить в нем экономически эффективный порядок вследствие присущей ему «англомании» («Поля свои он обрабатывал он по английской методе: Но на чужой манер хлеб русский не родится, и , несмотря на значительное уменьшение расходов, доходы Григория Ивановича не прибавлялись…» 0), мы понимаем, что образ этот отражает в целом социокультурную ситуацию в отношении задолженности представителей как мужской, так и женской части дворянства. Причем далеко не все дворяне, а тем более дворянки, что называется, «проматывали» свои владения. Напротив, многие из них, особенно жившие в провинции, стремились приумножить собственные состояния или по крайне мере вести хозяйство таким образом, чтобы получать более или менее стабильный доход. Однако в действительности им это не всегда удавалось, и потому они входили в долги с тем, чтобы получить дополнительные средства либо для вложения в имения с целью повысить их доходность, либо для обеспечения себе привычного уровня материального благосостояния. Судя по словам А. С. Пушкина из повести «Барышня-крестьянка», на рубеже 18 –19 веков опыт закладывания имений в опекунский совет еще только входил в социальную практику и в общественное сознание провинциального дворянства: «… Григорий Иванович Муромский … почитался человеком не глупым, ибо первый из помещиков своей губернии догадался заложить имение в Опекунский совет : оборот, казавшийся в то время чрезвычайно сложным и смелым0 ». Но уже в течение нескольких ближайших десятилетий этот опыт настолько укоренился и получил настолько широкое распространение6, что стал вполне обычным делом, не вызывавшим никакого недоумения со стороны провинциальной дворянской общественности.
По-видимому, в первой половине 19 века даже таким крупным помещицам, какой, судя по всему, являлась Елизавета Николаевна Лихачева, не удавалось отыскать настолько эффективные способы хозяйствования, чтобы не входить в долги. Для того, чтобы по крайне мере иметь возможность расплачиваться с последними, они обращались к другим видам экономической деятельности, доходы от которых были более высокими. Так, Елизавета Николаевна распоряжалась делами двух принадлежавших Лихачевым винокуренных заводов в Ярославской губернии, а также делами питейных сборов, продолжая тем не менее интересоваться покупкой имений, хозяйственное освоение которых относилось к традиционной сфере занятий российского провинциального дворянства.
Говоря более подробно об экономической стороне ее повседневной деятельности, следует отметить то обстоятельство, что, по-видимому, именно она определяла всю вообще стратегию ведения общесемейного хозяйства. Руководя обширным хозяйственным образованием, рассредоточенным в 20-е годы 19 века не только по разным уездам, но и по разным губерниям, Елизавета Николаевна Лихачева вынуждена была полагаться на конкретные действия своих управляющих, представлявших ей периодически письменные отчеты о состоянии текущих дел. На основании поступавших от них сведений она могла время от времени извещать своих сыновей о финансовом положении семьи. При этом сама она с большим недоверием относилась к подававшимся ей сводкам наличного капитала, что впрочем не мешало ей положительно отзываться о том или ином управляющем.
Попечение Елизаветы Николаевны Лихачевой о сохранении экономической жизнеспособности имения выражалось среди прочего в том, что она переписывалась со своими управляющими, подробно информировавшими ее о ходе всех дел во вверенных их смотрению поместьях, давала им указания и рекомендации по наиболее оптимальному, с ее точки зрения, ведению хозяйства, осуществляла учет доходов и расходов, следя за тем, чтобы их соотношение не свидетельствовало о снижении общего уровня рентабельности семейных владений. Весьма продуктивной, по-видимому, была ее переписка с управляющим Дмитрием Юрьеневым, который 17 августа 1829 года из села Сосновец Ярославской губернии сообщал ей о покупке двенадцати тысяч кулей хлеба для двух принадлежавших Лихачевым винокуренных заводов, о сроках и способах доставки этого хлеба в Рыбинск, о «ходе питейных сборов» и о предоставлении ей соответствующих ведомостей за 1828 и 1829 годы. В том же письме он обрисовывал ей ситуацию с хлебом, необходимым, по его мнению, для «полного винокурения»: кроме остававшихся с прошлого года шести с половиной тысяч кулей и кроме вновь купленных двенадцати тысяч кулей нужно было приобрести еще три тысячи кулей. По словам управляющего, хлеб в тот момент в Рыбинске стоил 6 рублей 50 копеек за один куль0. Вероятно, данная цена считалась им приемлемой, почему он и спрашивал у Елизаветы Николаевны разрешение на то, чтобы продолжить закупку хлеба, не дожидаясь приезда Григория Васильевича Лихачева, который, по-видимому, вышел в отставку до 1829 года и в это время уже принимал активное участие в хозяйственной жизни семьи. При этом управляющий приводил свои доводы о том, что откладывание приобретения необходимого хлеба до октября, когда должен был возвратиться Григорий Васильевич, угрожало увеличением стоимости его транспортировки на заводы, поскольку доставить его водным путем из Рыбинска в деревню Ворону будет уже невозможно0.
Наряду с анализом хозяйственных занятий Елизаветы Николаевны Лихачевой особое значение для реконструкции ее культурного облика может приобрести характеристика отношения ее к людям, окружавшим так или иначе ее в повседневной жизни. На основании имеющихся в нашем распоряжении писем невозможно выявить всю совокупность ее родственных связей и тем более весь круг ее знакомств. Тем не менее отношение ее к родственникам и знакомым поддается в целом историко-культурному описанию.
В письме от 14 января 1818 года княжна Прасковья Долгорукова указывала на особую привязанность Елизаветы Лихачевой к своим родным: «С сердечным прискорбием узнала я о болезни братца вашего, и зная ваше сердце и привязанность вашу к родным чувствую ваше груное положение…» 0. По мнению княжны, эту привязанность, как и чувства, испытывавшиеся Елизаветой Николаевной к друзьям и знакомым, можно было объяснить ее исключительным добросердечием: «… одно мне утешение остается то, что зная ваше доброе и чувствительное сердце надеюсь, что где бы вы ни были вы меня не забудете и прошу вас, чтоб вы ко мне сохранили то благорасположение которым я пользовался с начала вашего знакомства…» 0. Самой Прасковье Долгоруковой Елизавета Николаевна Лихачева одалживала деньги ( «… я очень помню оказанное вами мне одолжение с судя меня пятью стами рублями коим срок в половине февраля…» 0), предоставляя затем отсрочку платежа и отказывалась при этом от получения процентов ( «… чтож принадлежит до вашего дружескаго одалжения которое вы мне оказываете не требуя сей год моего долга, да притом еще и процентов не берете, сие я почитая за милость особенною ко мне не имею довольно слов к изъяснению моей благодарности…» 0), хотя в конце 18 – первой половине 19 века, говоря словами Ю. М. Лотмана, «многие дворяне не стеснялись ссужать деньги под проценты» 0.
Не менее теплым и по-христиански милосердным было ее отношение к крепостным и дворовым людям и вообще ко всем нуждающимся. Умоляя сына Петра Васильевича не тратить слишком много денег, особенно на предметы неблаговидные, Елизавета Николаевна напоминала ему о наличии большого количества людей, не имевших даже всего необходимого для жизни. Она писала следующее: «… только умоляю тебя и прошу неупотребляй денги тут куда не должно; право в совокупности етого желаю но дорожу вами приятно ими пользоваться и употреблять на полезное но непростительно транжирить во врет самому себе тогда когда так много людей неимеют и нужнаго для себя» 0. Судя по словам Елизаветы Николаевны, ее сильно удручало то обстоятельство, что многие крепостные и дворовые люди были подвержены тяжкому недугу пьянства. В письме к сыну Петру Васильевичу Лихачеву содержится ее размышление по этому поводу, полное сокрушения и внутреннего переживания6 «… ты пишешь чтоб прислать тебе повара ты знаешь что у меня один Митка а на ондрюшку нельзя надеется он нездоров разве опять твоего прислать что он пьет как быть мой друх кто непьет у нас из людей и мой Митко крепко попивает и мало у нас таких людей кои невкушали сего нектора… ты знаешь, пьяных я нетерплю и боюсь досмерти…» 0. С трогательной заботливостью Елизавета Николаевна следила за состоянием здоровья принадлежавших ей дворовых людей. Некий Федор Алексеев, назначенный ключником в Пешехонскую питейную контору, был покусан бешеной собакой, о чем управляющий не счел нужным сообщить Елизавете Николаевне. Узнав об этом из каких-то других источников, она, вероятно, высказала нарекание своему управляющему за то, что тот своевременно не поставил ее в известность о данном печальном инциденте, и выразила желание быть подробно проинформированной о происшедшем, о самочувствии пострадавшего и о предложенном ему лечению0.
Отношение Елизаветы Николаевны Лихачевой к детям уже проанализировано нами выше. В дополнение к сказанному можно привести только весьма интересную, выраженную в том, как она подписала письмо к сыну, как бы самооценку ею собственного отношения к нему: «… мать идрук твой Е. Лихачева» 0. В своем ребенке она видела самостоятельную личность и, наряду стем, что они были связаны родственными узами как мать и сын, стремилась к тому, чтобы их соединили еще и дружеские чувства. Возможно, результата такого обхождения с детьми стало теплое и уважительное отношение последних к матери. Судя по имеющимся в нашем распоряжении письмам, сыновья обращались к ней исключительно на «ВЫ» и называли ее не иначе как «любезная Маминька» 0 или «Любезнейшая Маминька» 0. Примечательно, что сохранившиеся в составе семейного фонда Лихачевых письмо Григория Васильевича к Елизавете Николаевне было подписано им так : «Ваш послушный сын Г. Лихачев» 0. Это свидетельствует о том, что в отношениях с матерью послушание считалось непременным качеством сына, даже если тот был уже взрослым сыном.
Елизавета Николаевна Лихачева должна была чувствовать заботу о себе своих сыновей и по тем обстоятельным письмах, в которых они сообщали ей о том, чем занимались (« Я ныне вам не пишу подробно, потому что конца совершенно нет; а как его достигнем обо всем наиподробнейше уведомлю.» 0), и по тем маленьким знакам внимания, которые они ей оказывали. Во время своего пребывания в Одессе Петр Васильевич специально собирал морские ракушки для того, чтобы привезти их матушке в качестве сувенира с юга: «… раковин я начал вам собирать; но те которые я насобирал еще не довольно важны чтои то будет вперед» 0. Вместе с тем доверительные отношения с матерью подразумевали, видимо, возможность обратиться к ней с просьбой о финансовой помощи при наступлении материальных затруднений. При этом Петр Васильевич понимал, что Елизавета Николаевна не всегда могла оказать ему такую помощь, и надеялся получить от нее хотя бы очередного письменного известия, длительное отсутствие которого казалось ему непривычным. Беспокойство о матушке в сочетании с доверием к собственным снам приводило к тому, что ее благополучие вызывало у него определенные опасения: « а я верю снам и я что то дурное видел 12 на 13-е число боюсь что не случилось ли что неприятнаго у вас!» 0. для сравнения заметим, что постоянная тревога за детей была, как явствует из письма В. Шараповой, имевшей в виду, в первую очередь, Елизавету Николаевну Лихачеву, перманентным эмоциональным состоянием матери.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
