17386-1 (589138), страница 3

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 3)

Пред иконой, как лечь почивать,

И соленые слезы роняет

На мою, уж пустую, кровать.

И у немцев заносчивых пленник,

Я тружусь от зари до зари,

На чужбине все дни эти - тленны,

Я тоскую без русской земли...

И живу - лишь надеждой питаясь,

Что родную увижу страну,

Что с тобой, моя мать, повидаюсь,

Что к груди твоей нежно прильну!”

Николай Николаевич постоянно повторяет, что мысли и воспоминания о матери были общими для всех пленных, темой их вечерних разговоров - их общий опыт, объединявший ранее совершенно чужих и разных людей. Материнство - последняя опора во враждебном окружении и отправная точка самоорганизации (общие переживания - как основа возникновения дружеских связей).

* * *

Итак, в русской культуре материнство играло роль базовой связи, а символика материнства - интегративной символики.

Впрочем, эта ее роль может быть уточнена конкретными материалами, касающимися ее функционирования в бытовых и обрядовых ситуациях. К их описанию мы теперь и переходим.

2. Коммуникативные функции

Сформулируем задачу конкретнее. Далее мы рассмотрим функционирование пронимальной символики как средства активации (или блокирования) определенных коммуникативных программ.

Рассмотрим последовательно три вышеупомянутых группы предметов:

бытовые (полая утварь и хозяйственные орудия с отверстием/развилкой);

магические (используемые в домашней магии);

сакральные объекты на местности, - именно с точки зрения их роли в организации коммуникаций. Начнем с первой группы.

1. Бабий кут

После родильных обрядов дом оказывается наполнен символами материнства. Такую интерпретацию получали едва ли не все вещи с проемом - от посуды до дверей и разного рода щелей. Но местом наибольшей концентрации таких вещей можно считать женскую часть дома - бабий кут.

Значительная, если не большая, часть занятий взрослой женщины основана на операции пронимания: хранение (полая утварь: горшки, кувшины, бочонки и проч.) и приготовление пищи (толчение в ступе, замешивание теста в квашне и погружение в печь), рукоделия (продевание нити в ушко иглы, иглы - сквозь ткань, челнока с утком - меж нитей основы, цевья с нитью утка - в проем челнока и т.д.), стирка (в ступе и корыте, часто способом толчения) и т.д. Эта операция последовательно интерпретировалась как знак “родов”, так что все вышеперечисленные и многие другие женские занятия воспринимались как воспроизведение “родов”, что постоянно просматривалось в шутках и поговорках, загадках и приметах, связанных с этими занятиями и их орудиями.

Возьмем для примера одно из занятий - выпечку хлеба. Замешивание теста в квашне описывается как “зачатье”, а мутовка, которой его замешивали, имела явно фаллические ассоциации и форму.42 Набухание теста в квашне ассоциировалось с “беременностью”. Поэтому, напр., в Полесье старались не замешивать тесто в некоторые праздники (Крещенье, Чистый Четверг) - говорили, что квашня в эти дни идет к исповеди и должна оставаться “чистой”; если же она стоит с тестом, то ей тяжко, и даже будто бы слышали, как она стонет и кряхтит, как беременная43 (ср.: о беременной говорили: “тяжела”). Говорили еще, что есть дежа (с четным числом клепок) и дежун (с нечетным): в дежуне тесто, по поверьям, не поднимается.44 Сажая хлеб в печь, женщина подымала подол: “Подымайся выше!” - как будто изображая беременность.45 А печку просили: “Матушка печка, укрась своих детушек”.46 Пока хлеб подходил в печи, женщины соблюдали ряд запретов (ср.: запреты во время беременности): не садились на печь, не мели избы; нельзя, чтобы под печью лежал веник. Всё это сопоставимо с сексуальными табу, соблюдаемыми во время беременности, особенно если учесть, что, по пословице, “в подпечье и помело - большак”.47 Аналогия выпечки хлеба с беременностью и в пословице, которую я слышала от одной из обитательниц рабочего общежития в Москве: “Женщина без живот - что печка без огня” (Татьяна Х., 1956 г.р., род. В г. Ленинск-Кузнецкий. Москва, 1976 г.).

Выемка хлеба из печи ассоциировалась с родами, а форма и вид хлебов - с судьбой хозяйкиных детей. Если хлеб не удался, покосился, это воспринималось как знак несчастья. “В тот год о Николы, - говорит женщина-поморка, - у меня стряпня поломалась, и того года сын не вернулся с моря.”48

Подобным же образом воспринимались и другие повседневные женские занятия с их атрибутами и орудиями:

хранение и приготовление пищи и связанные с этим вещи: ступа (детям на вопрос, откуда они появились на свет, в шутку отвечают: “З неба упау, Да у ступу папау, А с ступы выляз - И вот якой вырас” - Гомельская обл.49 ); горшок (били горшки на свадьбе, желая молодым столько детей, сколько черепков, и, напротив, не желая беременеть, женщина прятала пустой горшок в чулан, где его бы никто не тронул50); квашня (в Заонежье избегали сметать в квашню муку со стола, боясь, что будет много детей51 ) и другая посуда (пример - поверье, что горшки, чугуны, бочонки с оставленной в них водой или пищей надо обязательно покрывать - хотя бы положенными крест-накрест лучинками - “от нечистой силы”; это явно воспроизводит запрет женщине появляться с непокрытой головою: “хоть ремох* какой наложи - надо чтобы волосы покрыты были,” - иначе, по поверью, привяжется леший или другая нечистая сила: АМАЭ, д.1624, л.18. Архангельская обл., Пинежский р-н, 1988 г.). Главным же воплощением женского начала в доме была, безусловно, печь - в поговорках “мать родная”, непостижимым образом связанная с судьбою и здоровьем рождающихся в доме детей: если хозяйка держит ее (в особенности шесток) неопрятно, то ее дети, по поверью, будут возгрявы (т.е. грязны и сопливы)52 , а если огонь гаснет в момент рождения ребенка, то он вырастет злодеем и разбойником53 .

домашние рукоделия: ткачество, плетение и вязание, шитье и вышивка. В загадках репродуктивные ассоциации связаны с вдеванием нити в ушко иглы, протаскиванием челнока меж нитей основы и т.п. пронимальными операциями.54 Ср.: о зачатьи ребенка говорят: завязаться, о первенце: первая завязь; о рождающихся один за другим - плестись (пск., твер.).55 В ряду пронимальных вещей - прясло (деревянный либо шиферный круг с отверстием), надетое на веретено: наматывание нитей на веретено обыгрывалось в том же родильном ключе: “Девка Опрошка скакала-скакала, И брюшко наскакала (Веретено)”.56

стирка белья в корыте или ступе интерпретировалась в том же ключе. Примеры можно продолжать - они неисчерпаемы. Фактически все предметное окружение женщины было пронизано символикой порождения жизни - знаками материнства, маркируя дом как “рождающее, материнское” пространство: “Своя хатка - родная матка.”57

Вместе с репродуктивным здесь же просматривается и коммуникативный пласт значений: пронимиальная утварь прочитывается и как знак коммуникативных норм и табу, составляющих комплекс “материнства”. В том числе - табу на ссоры и брань. Например, в присутствии печи, как при матери, нельзя ругаться и ссориться, если кто-нибудь позволял себе нецензурное высказывание, его одергивали: “Печь в хате!”. Затапливали печь с молитвой, и свекровь одергивала невесток, затеявших в этот момент ссору: “Полно вам браниться, аль не видите, что огонь зажигают?” Нарушение этих табу, по поверьям, могло стать причиной пожара.58 Печь служила символом тех коммуникативных табу и норм, которые традиция связывала с “материнством” (т.е. воплощала не только репродуктивный, но и коммуникативный аспекты этой мифологемы). То же - и посуда, и другие пронимальные вещи, наполнявшие дом.

Все вместе они маркировали домашнее пространство как своё (здесь действуют нормы общения, принятые среди “своих”, прежде всего - интегративные программы) и рождающее (место действия прокреативных программ): здесь мы опять сталкиваемся с уже упоминавшимся сцеплением коммуникативных и репродуктивных кодов.

Пронимальная утварь активно использовалась в обрядах как медиатор сложения и поддержания отношений между обитателями дома (прежде всего - семейных). В святочных гаданиях, когда девушки гадали о замужестве (приближая и программируя будущий брак), фигурируют квашня, ступа, ведро, солонка и прочие предметы полой утвари, а также мельничное колесо (перм.: баба) и отверстие жернова (Костромская, Тверская, Ярославская, Владимирская обл.).59 Все эти вещи служат знаками будущего замужества и обретение “бабьего” статуса.

То же значение они (ступа, квашня, горшки, жернова, устье печи) имеют и в свадебных обрядах 60. Вещи с дырками использовались как знаки недевственности невесты: ее родителям, приезжавшим наутро после первой брачной ночи, подносили дырявый стакан с пивом или надевали на шею хомут. Жених выгрызал дыру в середине яичницы или блина, подаваемых тещей (“блин дырявый”).61

Полая утварь присутствует в обрядах, сопровождавших новоселье - начало самостоятельного, отдельного существования семьи. Квашня с хлебом или растворенным тестом (Гомельская, Вятская, Архангельская обл.), корыто (Вятская ) или мешок “с домовым” (Архангельская обл.) фигурируют среди вещей, первыми заносимых в новый дом и означавших его обживание.62 Надо иметь в виду, что переселение в собственный дом означало существенную перемену статуса женщины: она становилась хозяйкой - большухой. “Матица-толстуха, я иду большуха”, - говорила, входя в новый дом, вологодская баба.63

Таким образом, пронимальная символика активно использовалась как медиатор в процессе создания семейного коллектива и потом - как средство его поддержания. Например, как средство лечения от невстанихи: муж в этом случае мочился сквозь венчальное кольцо (Вятская губ., Опаринский у.), в ось тележного колеса (маточину) или в миску-складень через тележную ось (Вятская, Орловская губ.), либо тер половой уд о дышло.64 Здесь пронимальная символика служила средством восстановления нарушившихся супружеских отношений, проявляя, таким образом, свой интегративный потенциал.

Чтобы расстроить брак, наоборот, предпринимали враждебные действия по отношению к пронимальным вещам: на свадьбе прятали в поленницу щепочку с дыркой от выпавшего сучка (по заонежским поверьям, это вызовет невстаниху у молодого);65 очерчивали место, где парень помочился, и втыкали в середину этого круга иголку (у вятских ведьм это называлось: “надеть хомутец” на его половой член).66

Одна и та же символика (в нашем случае - пронимальная) служила сигналом и к прокреативной деятельности, и к развертыванию социальных структур, в рамках которых она должна была осуществляться. Таким образом культура обеспечивает воспроизводство жизни соответствующими социальными условиями (сообществами, отношениями). Здесь символика “материнства” действует как интегративная. Несколько иначе она проявляет себя в пограничных, конфликтных и кризисных ситуациях, где поддержание единства коллектива может иной раз достигаться за счет отторжения “чужих” (в эту категорию могли выходить не только чужаки и пришельцы, но и символически “чужие”: по каким-либо признаком и н ы е, нарушители норм и т.п.). Для этого обратимся к сфере использования пронимальной символики, которая обозначается как “знахарство” или “бытовая магия”.

2. Пронимальная магия

Два потемневших камня размером с младенческую ручку связаны замасленной тряпочкой. Они сплошь в дырах. Хозяйка достает их из-за печи и кладет передо мною: “Урочные камешки. Два, а должно быть три. Ну, третий сама найди вон у реки...” (Костромская обл., Чухломский р-н, с.Чертово, 1989 г., АМАЭ, д.1647, л.27-28).

Такие камни имеются в тех местах практически в каждом доме и служат едва ли не основным средством домашней магии. Обычно их хранят за печью или вешают в хлеву, курятнике, подполье - как оберег от кикиморы и прочей нежити. Эти камни кладут в воду, которой моют маленьких детей (по поверьям, вода приобретает целебные средства и используется для лечения уроков, испуга, крика, полуночницы и т.п. детских недругов). С их помощью лечат также зубную боль.

Есть множество разновидностей подобных камней, южнорусская - куриный бог (единственный камень с естественной дыркой). Общей чертой многочисленных разновидностей, по замечанию Д.К.Зеленина, было “наличие дыр”.67

В женской бытовой магии активно использовались и другие вещи с отверстиями - в ситуациях, которые традиция определяла как испуг, уроки, тоска, килы, кикмора, огненный змей и т.п. - в терминах , перевод которых на современный язык требует специального анализа. За каждым из них - определенный набор коммуникативных и иных (напр., демографических) ситуаций.

2.1.Испуг

Детей и взрослых от испуга (та же напасть называлась в разных местах исполох,

уполох, ополох, переполох, исторопь, отороп, ляк и т.д.) лечили чаще всего водою, пролитой сквозь дверную скобу: ею сбрызгивали заболевшего, обмывали ему лоб, темя, руки, либо поили.68 Детей, заболевших от испуга бессонницей, протаскивали под куриным насестом или упавшим дубом (АМАЭ, д. 1242, Гомельская обл. и р-н, Брянская обл, Климовский р-н, 1982 г.). Вятский способ: связывают круг из мочала и в этот круг продевают голову заболевшего:

“Снимаю рев, испуг, переполох, двенадцать родимцев”69 . Протаскивали детей в дупла или развилки ветвей священных деревьев, обмывали их водою святых источников. Все эти манипуляции подразумевают обращение к защитной силе материнства. Во всяком случае, сопутствующие заговоры обращаются именно к ней и ее персонификациям (Мать Сыра Земля, Богоматерь или родная мать):

“Как Мать Сыра Земля не боится не стуку, не бряку; так бы и раб Божий или

Характеристики

Список файлов ВКР